bullshit

      Между ними происходит херня. Нет, правда, она самая.       Диего даже не ищет другого слова: "херня" с этим длинным "е" и звенящим гулко "р" вполне подходит. Достаточно емко для происходящего.       Клаус в очередном наркотическом бреду ловит небывалые трипы и с отчаянной злостью сипит миру, что ему никто не нужен. Никто — включая Дэйва, Бена, самого Диего. Клаус не намерен делить себя с кем-то пополам. Не конкретно сейчас, когда потолок над головой такой удивительно-белый, а под веками бьются рыжие точки-бабочки.       Диего смотрит на него, не находясь со словами. У Клауса в голове личная музыка, и он трясется под нее, как припадочный, отрицая все-все-все вокруг. Диего знает: это скоро пройдет, и период веселья сменится сдавленными рыданиями. И снова случится тихое "Бен", и снова будет похороненное на подкорке "Дэйв".       И, может, найдется место даже для признательного "Диего". Последнее время Клаус чаще меняет его на отстраненно-личное "братец".       У Диего из-за этого мурашки каждый раз по позвоночнику. И опасные мысли — о том, что негоже, нельзя представлять, как зарываешься пальцами в кучерявые волосы, как ласкаешь выступающие скулы, как сглаживаешь пальцами залегшие глубоко круги под усталыми глазами. Действительно, нельзя.       Не ему, Второму.       А Клаус хихикает пьяно, и руками машет бесконтрольно в воздухе, и падает на продавленный диван рядом с ним. Роняет голову Диего на плечо.       — Фиа-а-а-алка, — холодная ладонь поднимается по шее, задевает ухо. У Диего на коже мурашки парами кружат танго, но он хрустит челюстью, не позволяя себе сорваться. — Ты обиделся?..       Клаус продолжает шептать что-то бессвязно-образное: про их дом, про Ваню, потом внезапно про войну и вафли, и Диего теряет нить повествования, застревая где-то глубоко в себе. У брата на груди все еще Дэйвовы жетоны, они костяшками мертвеца прикрывают впалый живот, защищая от неясного желания коснуться, прижать к себе.       Диего жмурится словно от боли.       Между ними и вправду херня.       Он даже опасается приобнять собственного брата.       Потому что чувствует — точка невозврата куда ближе, чем можно было предположить.       Хриплое дыхание Клауса обжигает кожу. Уж лучше бы оно оставляло за собой следы: Диего бы видел, помнил бы, что связываться с братом — опасно для жизни. И гематомы, ожоги отпечатывались бы снаружи него, а не внутри.       Но Клаус близко, и его руки опаляют лаской, и все это похоже на душный сон, и лишние синяки не распускаются на ключицах фиолетовыми бутонами. Диего позволяет себе покровительски опустить ладонь на угловатую коленку.       — Ты меня мацаешь? — Клаус вскидывается, приглушенно смеясь, и его каркающий голос смахивает на голос неизлечимо больного: едва проклевывающийся, умирающий на ходу. — Оу-у-у, я бы не простил тебе этого, если бы ты не был настолько горяч!       Вскидывается — и тут же припадает обратно, гонимый одиночеством как степным волком. Жмется к теплу его, Диего, тела, льнет к груди отчаянно и устало.       Он ведь такой маленький. Беззащитный. Искалеченный до того, что от жалости тянет выть.       Вместо этого Диего кривит в улыбке губы и меняет позу. Клаус тут же клубочком скатывается по его торсу к коленям, замирает испуганной мокрой мышью.       И, кажется, затихает на время. Его, похоже, уже начало отпускать.       — Вот так. Меньше болтовни, Клаус.       Диего мысленно считает секунды. Взглянуть вниз — смерти подобно, и он просто ждет возвращения взбалмошного, взъерошенного Четвертого как пришествия Христа. Пускай сам вскочит, резко сведет на нет все притяжение между ними.       Его, если честно, уже глупо отрицать — но они все еще успешно игнорируют симптомы. И да, Диего планирует держаться до последнего.       До последнего — потому что в голове и сердце Клауса на него пока мало места.       До последнего — потому что отношения в системе "брат-брат" не предполагают подобного.       До последнего — потому что...       ...он думает, это более-менее честно.       Даже при всем происходящем.       — Поспи немного, — он сглатывает слюну, оказавшуюся неожиданно вязкой, копит силы на короткий вдох. В их доме умеют слушать даже стены, но ему чертовски необходимо это произнести. — Поспи, род-ной.       Да. Честно.       Даже при той херне, что успешно набирает обороты день за днем, множится и растет в объеме.       И не надо быть дурачком, чтобы не замечать: Клаус не просто так с усиленным равнодушием глотает таблетки и шарится в темных коридорах. Он все и сам осознает.       Притяжение работает в обе стороны.       И их спасет либо время, либо Апокалипсис.       Третьего не дано.