bullshit

      Диего подглядывает за Клаусом из коридора: из его всепоглощающей тьмы хорошо видны угол комода, ростовое зеркало и кусок кровати. И сам Клаус, замерший перед зеркальной гладью в маминых туфлях.       — Детка, — шепчет сам себе Клаус, а у Диего в горле комок образовывается, сухой такой комок, из невкусной горькой желчи. — А ты горяча, детка.       Диего скользит взглядом по его поджарым икрам, по ногам, ставшим вдруг просто бесконечными в этих ярко-красных туфлях, и сжимает кулаки все крепче и крепче. Клаус и правда горяч, беспардонно и открыто.       Ч-ч-чертовски горяч.       — Одним движением воспламеняешь, детка, — смеется задушенно Клаус, и холодное зеркало отражает его тихие сиплые стоны. — Просто, блять, одним движением.       "Блять".       Диего цепляется слухом только за это слово — потому что и правда, чистейшей воды блядь. И неважно, что сам Клаус придает этому слову иное значение.       Диего смотрит на его острые ключицы, на вырез растянутой майки, которым ничего не получается скрыть. На узкие, мать их, черные шорты, наверняка прибранные к рукам из комнаты Эллисон, на косточки щиколоток. Диего смотрит — и в буквальном смысле слова пытается поймать уезжающую крышу. Та скрипит шифером, прощаясь навечно.       — Выглядишь круче, чем сестренки, детка, — Клаус запрокидывает голову, его непослушные кудряшки струятся по щекам и шее, на полоске бледной кожи отчетливо различается дергающийся кадык. — На двести процентов круче.       Конечно, на целых двести процентов.       Узкие плечи, узкие кисти, подтянутое тело — у Клауса меньше загонов, чем у Эллисон или Вани, а потому и меньше проблем. Он ласкает пальцами раму и подмигивает лукаво самому себе. А Диего в коридоре спешно ловит собственную челюсть.       Потому что видеть Клауса таким хуже, чем тащить его обдолбанным вверх по лестнице мимо отца и матери. Хуже в тысячи, миллионы раз. Клаус горяч, и он это знает, а если знает Клаус — вскоре узнают все.       Диего силой заставляет себя сглотнуть.       И мысленно рисует словосочетание "пошел отсюда нахуй".       Ему жизненно важно хоть как-то из этого гребанного коридора уползти. Иначе еще несколько минут, и он плечом выбьет приоткрытую дверь, наплевав на все обстоятельства.       — Де-е-етка, — тянет Клаус, кривя в усмешке губы, — ты считаешь себя классной, детка. А считает ли тебя классной Диего, спрятавшийся у лестницы, м? Диего, которого учили, что подглядывать нехорошо.       Сердце уходит в пятки и, кажется, по пути вяжет себе петлю из перепутавшихся вен. Диего давится воздухом.       У Клауса в отражении взгляд божественно-блядский, хитрый, как у настоящего лиса. Он выставляет ногу в ажурном чулке и маминой туфле чуть вперед, игриво вскидывает бровь:       — А, трусишка-Диего?