Морфей

      Итак, он здесь. Лалльман готов поклясться, что слышит защёлкивающийся капкан, оказываясь в до боли знакомой комнате.       Черти.       Лука не готов, совсем не готов.       Он так и не придумал, каким волшебным образом планирует сдерживать дрожь в коленях от непрошеных грязных мыслей, которые приходили в его голову при виде этой кровати, дивана, стола, шкафа и ковра. А еще больше сносил крышу тот факт, что Элиотт, как Лука уже выяснил, тоже всё это видел в своих снах.       Ему стыдно за то, чего он не делал. Докатились.       Демори стоит на пороге, скрестив руки, с интересом наблюдая за тем, как интригующе-задумчиво Лалльман обходит комнату, проводя кончиками пальцев по деревянной поверхности стола, стоящего у стены. — Помнишь? — Слишком хитро улыбается Демори. Лука вздрагивает моментально, заливаясь краской, и старший читает в его глазах очевидный факт — помнит.       Элиотт не может себя сдержать, поэтому делает шаг вперед, медленно приближаясь к дернувшемуся от этого действия парню. — На самом деле, так странно видеть тебя здесь и точно знать, что всё по-настоящему. — Тепло говорил Демори, пытаясь своей интонацией успокоить Луку. Но тот, казалось, только больше отключался от внешнего мира от этих слов.       Он и сам это знал, черт возьми.       Он всё знал и ощущал, что его сердце просто не вывозит такой нагрузки.       Наконец, старший оказывается меньше чем в полуметре от взволнованно дышащего юноши и, наклоняясь, облокачивается на стол руками по бокам от Луки, смотря в его синие глаза, отчетливо замечая в них страх.       Слишком близко. Слишком горячо. Его дыхание на шее Лалльмана парализует мальчишку.       Демори едва ощутимо целует родинку над ключицей, которую он увидел из-за удачно съехавшего капюшона толстовки. И это действие моментально отдается в теле Лалльмана нестерпимой волной мурашек, заставляя грудную клетку Луки резко приподняться от глубокого вдоха, а самого парня зажмуриться, цепляясь дрожащими пальцами за край стола.       За окном слышатся раскаты грома, отвлекая обоих от происходящего, если это вообще было возможно.       Старший, с трудом совершая пару глубоких выдохов, бессильно кладет голову на хрупкое плечо Лукаса. Резко отстраняется, улыбается, говорит: — Кажется, чайник закипел, пойду заварю нам пару кружек. А ты пока осмотрись. — Дает свободу, уходя. Возможно, даже шанс сбежать.       Но Лука и мысли не допускает об этом варианте, всего лишь радуясь возможности отдышаться перед новым забегом в виде присутствия Элиотта Демори в одной комнате с ним. Он готов рухнуть на пол от волнения.       Чувствует себя идиотом. Но… Счастливым идиотом.       Нервно зарывается пятернёй в волосы и снова окидывает комнату взглядом. Что еще он мог тут увидеть?       Но, эти рисунки, исписанные тетради, пианино и гитара в очередной раз говорили о многогранности Его человека.       Лалльман щурится, разглядывая последний инструмент, не особо старательно спрятанный за комодом. Шустро вытаскивает, усаживается с ним на мягкий диван, наконец хоть на маленькую долечку, отвлекаясь от тараканов в своей голове. Сдувает пыль и медленно начинает перебирать пальцами струны, боясь, что те совсем давно не менялись и, лопнув, ударят его в любой момент.       Элиотт, заваривая успокаивающий нервы травяной чай, а он в таких вещах разбирался, вслушивается в неожиданно доносящиеся до него звуки. Чувствует, как напрягаются щёки от расползающейся улыбки. — Давно играешь? — С интересом спрашивает он, заходя в комнату.       Мелодия моментально замолкает, а Лукас вскидывает голову. — Да, лет с тринадцати. — Наконец улыбается он, отставляя гитару и принимая приятной температуры кружку с ароматным напитком.       Совершает пару глотков и в очередной раз восхищается. Что Элиотт Демори делает не так великолепно, как заваривает чай и существует в этом мире? Даже на диване сидит напротив него слишком идеально, словно какая-то элитная супермодель.       Слишком, черт возьми, привлекательно. — А ты? — Смотрит прямо в серые глаза, цвет которых был при этом приглушенном освещении похож на предзакатное, грозовое небо.       Наверное, именно такое и можно было увидеть сейчас за окном. Но ему было плевать, что происходило за стенами этой комнаты. В данный момент существовали лишь они.       Демори неопределенно пожимает плечами: — Да просто как-то из прихоти уговорил родителей купить гитару, но довольно быстро понял, что — не мое. Дураком был, — смеется, —сыграй мне что-нибудь! — С энтузиазмом неожиданно выдает он, заставляя Лалльмана поперхнуться.       Старший хотел было вскочить с места, отбрасывая собственную кружку, помогая откашляться его мальчику, но Лука моментально вытягивает руку вперед, останавливая своим жестом. — Ща-ас сыграем! — С напускной уверенностью протягивает Лалльман, отставляя кружку на тумбу, вызывая смешок Демори резкой сменой своего настроения.       Они недолго обсуждают, какую композицию «поставить» и Лука, периодически ошибаясь, с каждым разом все увереннее наигрывает ту или иную мелодию.       Он был обворожительным.       Демори расплывался от этого зрелища.       Мышцы лица болели, потому что они просто не могли расслабиться, пока Элиотт с таким трепетом наблюдал за кривляниями младшего. — А что насчет The Beatles? — Неожиданно выпаливает Лукас, широко улыбаясь, Демори лишь ожидающе улыбается в ответ, изумленно хлопая длинными ресницами. — Help! — Громко протягивает Лалльман, шустро перебирая пальцами знакомую старшему мелодию, вызывая неожиданным представлением громкий смех Элиотта, откидывающегося на спинку дивана. — I need somebody, Help! — кричат они уже вместе, напевая песню, прерываясь периодически на наплывающие волны смеха.       Старший утирает слезу, пуская ещё несколько легких смешков, пользуясь передышкой, которую позволил им устроить Лалльман. — Знаешь, — все еще посмеиваясь говорит Демори, — я всегда удивлялся таким эмоциональным людям, как ты.       Лука, успокаиваясь, поднимает глаза на Элиотта. — Забавно… Я не встречал таких людей, как ты. — Заканчивает свою мысль Демори, укутывая Лукаса теплотой своего взгляда.       Младший лишь смотрит на него с какой-то преданностью в синих радужках, поджимает губы и, смутившись, снова опускает взгляд на струны.       Спокойствие.       Умиротворение.       Они наполняют его душу, и Лука, задумываясь, медленно наигрывает незамысловатую, но заставляющую трепетать сердце Элиотта, мелодию.       Демори тронут. Он влюбляется в этого замечательного человека уже, кажется, в тысячу пятьдесят первый раз. Так же как влюблялся, когда этот человек улыбался, жестикулировал своими красивыми руками, хмурил задумчиво брови, когда что-то не мог понять, зевал, смеялся, завязывал шнурки, смотрел с волнением в его глаза, содрогался под его касаниями, льнул к нему ближе…       Дыхание Элиотта заходится, Лука ощущает ожоги на коже от рвущихся в самую душу взглядов Демори, но продолжает играть, считая музыкальный инструмент единственным, что их сейчас разделяло.       Яркая вспышка и следующий за ней раскат грома заставляет парней дёрнуться. Лука, словно ошпаренный, зажмурившись, притягивает к себе ладонь, осознавая, что порвал струну. Старший замечает это моментально. Быстрым порывом забирает из рук парня гитару и оказывается на коленях перед Лукой, бережно обхватывая раненую, как ему показалось, руку юноши. — Эй, ты в порядке? — Взволнованно спрашивает он, разглядывая изящные пальцы. К своему облегчению, никаких ссадин парень не находит, но, поднимая взгляд, замирает.       Лука не дышит, внимательно вглядываясь в потемневшие радужки Элиотта. Казалось, напряжение, повисшее в воздухе, буквальным образом душило.       Пара секунд.       Лукас переплетает их пальцы. Демори вздрагивает. Невольно переводит взгляд на губы Луки.       Секунда.       Элиотт тянется вперед, обхватывает его лицо и сталкивается с приоткрывающимися навстречу, горящими губами Лалльмана. Они практически ударяются зубами от скорости порыва. Демори ставит колено на мягкий диван между бёдер мальчишки, которые моментально сжимают его ногу.       Нависает над ним, глубоко дыша, раз за разом переплетая их языки, все сильнее сжимая волосы на загривке дрожащего юноши.       Лука не знает, куда деть свои руки. В голове абсолютно пусто, а все его тело, кажется, становится одной сплошной эрогенной зоной под ласками Демори.       Старший оттягивает за волосы голову парня, позволяя телу обоих получить долгожданный кислород, совершая глубокий глоток воздуха. Он облизывает и без того влажные от поцелуев губы и впивается в шею Лалльмана, заставляя того открыть рот в судорожном вздохе.       Целует, кусает, зализывает его ключицы и ту злополучную родинку, ощущая, как по собственному телу прокатывается волна удовольствия.       Снова поднимает голову, встречаясь с затуманенными от возбуждения глазами Луки. Давит на плечи парня руками, заставляя того облокотиться на спинку дивана.       Приоткрытые губы, одним своим видом влекущие утонуть в новом поцелуе, выпускали шумные вздохи.       Какой же он, черт возьми, сексуальный.       Демори закусывает собственную нижнюю губу и снова наклоняется к юноше, целуя его горячо, мокро. Он невольно трётся ногой о пах младшего и это действие моментально вырывает из груди Луки протяжной стон прямо в губы напористого парня. Демори готов поклясться, что ощущает встающие дыбом волосы на затылке от вибрации голоса на его губах и твёрдого доказательства возбуждения мальчишки, что он ощущал ногой чуть ниже.       Слишком жарко.       Лука пытается уцепиться за молнию на своей толстовке, переполненный желанием расстегнуть, но дрожь в руках заставляет лишь бессильно хныкать в губы Элиотта.       Демори практически с рычанием отрывается от его горячего рта и одним быстрым движением расстёгивает проклятую кофту, но с сожалением обнаруживает под ней еще белую футболку, закрывающую, он был уверен, невероятно эстетичное тело юноши.       Демори льнет к шее Луки, оставляя дорожку поцелуев на плавящейся коже. Одной рукой он помогает ему снять кофту, а другой гладит вздымающуюся то ли от тяжёлых вздохов, то ли от желания быть ближе, грудную клетку Луки.       Он задевает большим пальцем чувствительную зону на груди и тут же слышит шипение Лукаса, вырывающееся прямо из сжатой челюсти в его ухо.       Элиотт в очередной раз теряет рассудок.       Как же хочется его всего. Сразу. Полностью.       Лука, ведомый поцелуями, выходящими за пределы приличного, отчаянно тянет руки к торсу Элиотта, желая быть ближе. Он запускает ладонь под чёрную футболку, наконец ощущая под ней горячую, желанную кожу тяжело дышащего парня. Старший выгибается моментально от этого порыва, невольно втягивая живот. Он ощущает, что, наверное, может отключиться сейчас от одного этого касания.       Быстрым движением руки парень хватает ворот собственной футболки и, стягивая её, бросает в сторону. Лука замирает, жадно вглядываясь в напряжённые мышцы Элиотта.       Он видел уже это, и не раз.       Но во рту моментально пересыхает от жажды.       Жажды коснуться. Попробовать. Как это — по-настоящему целовать изгибы тела Элиотта Демори, заставлять его вздрагивать собственными касаниями.       Старший облокачивается на спинку дивана руками, впиваясь пальцами в обивку. Наклоняясь. Подставляясь напряжённым прессом под застывшую ладонь, практически моля о том, чтобы его коснулись. И Лука делает это.       Сотни фейерверков взрываются в голове Демори от трепетных поглаживаний по его вздрагивающему животу. Он закусывает нижнюю губу практически до крови, прижимаясь головой ко лбу младшего, шумно дыша ему в губы. Ощущая, как маленькая капля пота прокатывается по виску.       Лука тянется к нему, переполненный желанием снова ощутить губы Демори на своих, но старший сжимает челюсть и, выдыхая, садится на диван, утягивая младшего поверх себя.       Элиотту нравилась их разница в росте. Но то, как уверенно смотрел Лукас на него сейчас сверху, Демори не забудет никогда.       Дрожащими от какого-то уже первобытного желания, пальцами он хватается за край футболки Лалльмана, спрашивая своим взглядом разрешения. Лука улыбается, слишком хитро, слишком игриво, слишком хорошо. И помогает ему, стягивая футболку.       Белая ткань не успевает приземлиться на пол, как Демори моментально вжимает сильными руками трепещущее тело Лалльмана к своему, горящему, вдыхая его аромат полной грудью.       Соприкосновение раскалённой кожи. Контакт. И их накрывает с новой силой.       Лука обвивает его шею, зарываясь в растрёпанные волосы ладонями, прижимаясь еще сильнее, ощущая поцелуи старшего на ключицах. И ниже. Ниже.       Он дышит рвано ему на ухо, сдерживая свой непривычно ломающийся голос. Целует мягко ухо Демори, обхватывая губами мочку, посасывая. Слышит ответное этому действию рычание и ощущает, как пальцы старшего судорожно впиваются в его спину.       Лалльман улыбается, почти скалится от наслаждения.       Лёгкий толчок бёдрами Демори и Лука забывает, что значит «дышать», ощущая рвущееся наружу желание под собой и узел возбуждения, завязывающийся с новой силой внизу собственного живота.       Лука отстраняется, выдыхает и смотрит в глаза Демори внимательно.       «Люблю» — Можно прочитать в синих радужках.       Он сжимает губы, судорожно пытаясь отдышаться носом, и, полностью теряя голову, совершает своими бёдрами ответное трение, вглядываясь в реакцию, отражающуюся в потемневших от желания глазах Демори.        Он выдыхает моментально, вжимая в себя Луку с новой силой, неконтролируемо покусывая, зализывая кожу на груди младшего, вызывая этими сладкими пытками судорогу в теле юноши.       «Твою мать, это ненормально» — Проносится лихорадочная мысль в голове Элиотта, когда он в очередной раз упивается, наслаждается естественными реакциями парня на его действия и понимает, что ни с кем и никогда в жизни подобного не испытывал.       Всё вокруг мутнело, исчезало, теряло значимость.       Перед глазами было лишь чувственное лицо Луки, его горящие щеки и немного распухшие от развязных поцелуев губы.       Лалльман ёрзает на нём. Подаётся вперёд. Назад. И снова вперёд. Наклоняется, мягко касается губ старшего, словно приглашая.       Элиотт нежно, слишком нежно для той температуры, до которой они дошли, целует Лукаса в родинку под губой, обхватывая пальцами подбородок.       Лалльман улыбается. Выдыхает. Целует неожиданно смело, очерчивая языком контур губ старшего. Мурчание. Они продолжают двигаться в ускоряющемся, едином темпе, распаляясь только сильнее от мокрых звуков чувственного поцелуя.       Элиотт не выдерживает. Подхватывая за бёдра, он опрокидывает Луку спиной на диван и тут же прижимается к нему всем телом, нависая над ним, следя за реакцией.       Они оба на сто процентов могли быть уверены в обоюдности этой эмоциональной вспышки.       Они чувствовали.       Сердца, что с грохотом колотились о рёбра, словно желая вырваться из грудной клетки и переплестись. Губы, что непрерывно сталкивались в десятках новых поцелуев, которые они еще будут вспоминать много лет. И возбуждение, которое отчетливо ощущали, соприкасаясь бёдрами, сливаясь, изгибая спины, чтобы быть ближе, чтобы ловить ритм друг друга и доставлять удовольствие с новой силой.       Демори зарывается одной рукой в волосы Лалльмана, а второй прослеживает путь от шеи до низа живота, чувствуя, как он судорожно втягивается от этого касания.       Опускает ладонь ниже, расстёгивая молнию.       Несильно сжимает.        Заглушённый прикусанной губой стон Луки рушит в Элиотте все те немногочисленные доводы, которые держали его этим вечером под контролем. Если это вообще можно было назвать контролем.       Демори получает согласие, которое Лука выражает, кусая кадык старшего от наслаждения. Он, проклиная фасон джинс и их тесноту, стягивает наконец мешающие куски ткани с себя и Лалльмана, снова оказываясь в объятиях Луки, который уже практически кричал от нехватки Элиотта на его коже.       Демори чувствовал благодарность за быстрое возвращение в ласках юноши. В его неровном дыхании, когда он позволял себе дотронуться до Луки в том месте, где никто его еще не касался, вызывая рваные стоны, пускающие сотни мурашек по коже старшего.       Он подготавливал его, ласкал, кусал в порыве чувств и зацеловывал покраснения, оставленные на этой бархатной коже им самим же.       Он боялся сделать больно.       Но Лука, всем сердцем, телом и душой желающий слиться с Демори в единое целое, обхватывает его бёдра дрожащими ступнями, прижимая к себе ближе, целуя его трепетно, как в первый раз. Говоря Элиотту каждым из своих касаний о том, что готов.       Демори кажется, что он способен сейчас расплакаться от того, насколько сильно его переполняют эмоции. Но берёт себя в руки. Бережно обхватывает лицо Луки, заставляя посмотреть на себя, прогоняя все сомнения, которые можно было увидеть до этого в его глазах.       Совершает медленное движение вперед. Замечает, как смыкаются веки младшего от непривычных ощущений, как он ловит воздух ртом от накрывающих чувств.       Демори целует его, гладит мягко по скулам, слизывает солёные слёзы, которые Лука так и не смог сдержать от переизбытка эмоций. Он не решается сдвинуться и на миллиметр, пока не ощущает, как Лукас несмело вновь прижимает его изящными, подрагивающими ступнями к себе.       Они двигаются медленно, упиваясь наплывающими волнами удовольствия, огнём, распространяющимся по венам, горячим дыханием, обжигающим искусанные губы.       Они находят общий, удобный, приятный им обоим, пускающий судорогу по телу ритм, под заполняющие комнату раскаты грома.       Пара минут и Лука окончательно растворяется в распространяющихся по телу незнакомых ощущениях. — Пожалуйста, не сдерживай себя… — Шепчет Демори абсолютно незнакомым им обоим, хриплым, полным желания голосом, поглаживая большим пальцем в очередной раз прикусанную губу Лалльмана, заметив на ней каплю крови.       Щеки младшего горят. Лука давно уже ничего не соображает, в очередной пленяясь взглядом Демори. Он, совсем не думая, инстинктивно обхватывает палец Элиотта влажными губами, посасывая, заставляя старшего своей инициативой вздрогнуть и войти с новой силой, вырывая этим порывом искренний, громкий, задушенный стон Луки.       Они двигались быстро. Резко. Задыхаясь.       Лалльман, распахивая влажные ресницы, ощущал, как его окончательно накрывало, и старший видел это, чувствовал. Лаская возбужденную плоть и целуя его трепетно, глубоко, словно в последний раз, он ощущает, как по телу Луки проходит судорога, его спина изгибается от настигающего оргазма. Элиотт нежно подхватывает его за лопатки, прижимая к себе ещё ближе, чувствуя его прерывистое дыхание на своей шее, слыша приглушенный стон.       Демори окончательно теряет связь с этим миром и присоединяется к Луке, снова впиваясь одной ладонью в обивку дивана, целуя Лалльмана в шею, боясь сжать в объятиях своего мальчика слишком сильно, боясь его сломать.       Они ,обнимаясь, еще долго, глубоко и шумно дышали, укрытые волной счастья и удовольствия. Лука улыбается ему в шею и Элиотт чувствует это кожей, широко улыбаясь в ответ, обнимая крепче.       Старший замечает, как сладко слипаются глаза Лалльмана, и усмехается. Тело действительно отдавало такой усталостью, что можно было подумать, что они пробежали марафон. — Нужно сходить в душ... — Нежно шепчет Элиотт, проводя кончиками пальцев по линии подбородка посапывающего юноши. — Не хочу… — Мурчит Лука, расслабленно утыкаясь лицом в острые ключицы Демори. — Ты замерзнешь. — Ты меня согреешь. — Ехидно протягивает Лукас, всё так же не открывая глаз. — На сегодня мы побили все рекорды, —ухмыляется Элиотт, — мы грязные. — Пытается использовать последний аргумент парень, заставляя Луку приподнять свои ресницы. — Это не грязь, это любовь. — Слишком уверенной интонацией бурчит Лалльман, заставляя Элиотта своей фразой вскинуть брови от изумления и широко улыбнуться.       Демори мотает головой, сжимая губы, в очередной раз поражаясь очаровательности засыпающего парня.       Встав, он неожиданно подхватывает Луку на руки, направляясь с ним прямо в ванную комнату. Лалльман хотел было запротестовать или пошутить о нелепости того, как они выглядят, но, дёрнувшись, застыл, ощущая ноющую боль ниже живота.       Демори сразу замечает, как морщатся его брови и, целуя в лоб, говорит: — Расслабься, сейчас умоемся и быстро окажемся в теплой постели.       Лука, блаженно кивая, снова ощущает, как его клонит в сон от столь приятного тепла и уюта, исходящего от заботливого парня.       Они быстро и успешно справляются с поставленной задачей. Хотя, Элиотту, внимательно следящему за температурой воды и мальчишкой, который то и дело утыкался носом ему в грудь, обнимая, не желая двигаться с места, потребовалось чуть больше сил и концентрации, чтобы следовать своему плану.       Чистый, сонный, такой красивый — Лука был похож на ангела, путаясь в белых простынях.       Демори аккуратно укладывается рядом. Подпирает голову рукой, с улыбкой наблюдая за удовлетворенно расслабляющимся лицом Лукаса. Внимание привлекают прикрытые глаза. Даже его невероятно длинные ресницы сводили Элиотта с ума.       Множество минут он с трепетом наблюдал за сопящим юношей, аккуратно перебирая мягкие, еще чуть влажные, пряди его волос.       Их история только начиналась, а впереди ждали ещё сотни таких же приятных, трепетных и искренних ночей. Он был уверен.

***

Sound: Misha Mishenko – Móðir Náttúra       И Элиотт был прав. Они были счастливы.        Друзья их принимали, проводили с ними одни из лучших и самых веселых вечеров, которые навсегда останутся в их жизнях громкими и доводящими до слёз историями. Много шумели, хохотали и буянили все вместе в свои последние школьные месяцы.       Окончание уже до боли привычного жизненного этапа близилось, и нужно было решать, как жить дальше.       Им пришлось столкнуться с многими трудностями после выпуска Элиотта.       Год ожиданий, прерывающихся на эмоциональные выходные, стал для них настоящим испытанием.       Испытанием, с которым они справились.       Лука, хоть и не без труда, но таки поступил в университет Элиотта, и всё вернулось на круги своя. Потому что он снова мог чувствовать его очаровывающий аромат, когда оказывался в крепких объятиях на перерывах. Мог слышать его голос, когда хотел. Мог видеть всё то же тепло в прекраснейших радужках Элиотта, когда они стояли невероятно близко. Прижимались лбами и улыбались, трепетно переплетая пальцы.       Спустя два года совместной жизни Элиотту все-таки пришлось снова столкнуться с ужасом на лице Луки, увиденным впервые им во сне, во время их поездки в такси — навсегда оставшейся в его памяти.       То был, вероятно, худший день в их истории.       Звонок матери, в котором она сообщила о том, что отец Лукаса умер спустя 3 года борьбы с болезнью, выбил из мальчишки всю жизнь.       Тема семьи для них обоих была довольно сложной, скребущей по сердцу, при каждом её упоминании. Но они, постепенно, открывали друг другу свои раны, помогая залечивать их, затягивать.       Так, спустя год их отношений, Элиотт уговорил Луку встретиться с отцом. Именно благодаря ему Лалльман смог закрыть один из своих гештальтов. Но времени на мирное общение с папой, к ужасу младшего, оставалось совсем немного. Его оказалось чертовски мало, чтобы наверстать упущенное.       Телефонный разговор стал смертельной чертой в его жизни, деля её на до и после.       Он жалел.       Стыдился собственной трусости, содрогаясь в рыданиях, укрытый заботливыми руками не менее разбитого Элиотта. Стыдился того, что не смог в нужный момент засунуть свою гордость поглубже и решить все проблемы, пока не стало слишком поздно. Элиотт был его лекарством, единственной соломинкой, за которую он мог ухватиться, утопая в своих сожалениях.       Демори учил его жить. Принимать. Забывать.       А главное — прощать самого себя.       Он просто был рядом.       Лука находил в нём спасение. До невозможного тёплое, нереальное, сказочное, которое никогда не покинет его.       А Элиотт… Он просто всё так же окружал его своей заботой, безумно счастливый.       Счастливый от того, что имеет возможность оставаться в жизни этого замечательного мальчика. Его мальчика. Приносить в его мир краски, чувства и эмоции. Ведь всё, что нужно было ему самому — улыбка этого человека. Хватало её одной, чтобы дышать, существовать и наслаждаться этой короткой и такой странной жизнью.       Он не покидал его. Укутывая в плед холодными вечерами, целуя заплаканные щёки, прикрытые веки и холодные ладони. Оживляя каждым поцелуем, каждым объятием. Давая надежду и постепенно заполняя душу и сердце Луки новой жизнью, любовью, что вызывал в нём с самой первой их встречи.       С каждым днём Лукас смеялся чаще, улыбался ярче, вёл себя игривее, возвращая свое эмоциональное состояние в прежнее русло. Они много говорили о произошедшем и о том, что еще только может произойти. О своих переживаниях и мечтах.       Лука боялся будущего.       А Демори допускал мысль о том, что его мальчик был самым пугливым из всех людей, которых он только встречал. Но и самым удивительным и прекрасным из всех, кого он ещё встретит.       Они придумывали свои семейные традиции, устраивали особенные вечера, пили горячий чай под гитару, разливая его периодически из-за порывистого хохота, гуляли в освещённом вечерними огнями парке и стабильно ездили раз в год в ту самую беседку.       Они научились жить одним моментом. Проживая минуту за минутой. Вместе.       Чувства Лалльмана словно никогда не менялись. Ни на секунду. С момента их первого столкновения в кафетерии. С их первого взгляда друг другу в глаза. С первой взаимной улыбки, уже тогда говорившей — Люблю.