×××
— Goddammit, Соня! — улыбаясь во все 32, радостно обнимает старший альфа только что зашедшего в квартиру Джисона. Тот даже разуться не успел и «привет» сказать, как на него накинулись с медвежьими объятиями, но такие приветствия являются фундаментом крисового характера, так что он не жалуется, обнимая в ответ. — Ты же сказал, что будешь только через несколько дней?! — Да знаю я, не кричи так. Короче, мы же хотели еще тетю навестить, да? Так вот она вдруг в командировку уехала, а мама меня отправила домой, мол, Крис не справится тут один-одинешенек, с хозяйством, — тараторит младший, наконец разуваясь и позволяя снять с себя пальто, проходит в гостиную, обессилено падая на диван, когда рядом тотчас приземляется Крис, охапкой перетаскивая его на себя. — У меня язык чесался сказать, что ты тут не один остался, но как-то… Да. — Ну, исходя лично из моих наблюдений… — тепло улыбнулся он, а после взял руки парня напротив в свои и легонько потряс ими, неторопливо продолжая. — В следующий раз можешь спокойно ей об этом сказать. Джисон смотрит еще какое-то время на их сплетенные пальцы — взглядом то ли уставшим, то ли настороженным, нечитаемым точно; и задумывается над чем-то своим, от чего у старшего нестерпимое желание зарождается попросить рассказать, вымолвить хоть что-то, лишь бы не позволяя гробовой тишине поглотить помещение, потому что молчание за последние несколько дней к ничему хорошему не привело. — Я правильно вникаю в сказанное? — Малыш, для начала объясни, как именно ты вникаешь, — просит он, потянувшись ладонями к пухлым щекам младшего, которые, на ощупь, кажутся чересчур непривычными. — Сонь, ты что- — Д-да, я плачу- Я эмоциональный, ладно? И вообще — эти дни вымотали меня и тебя и Чанбина, тоже. Е-естественно я буду плакать, я так долго держался, чтобы н-не разрыдаться на месте от этой безнадеги- Дай хотя бы от радости п-поплакать, хотя б- Стой, я вообще оправданно от радости плачу? Т-так ведь? Я правильно все понял? — язык заплетается в стремительном потоке слов, а огромные заплаканные глаза устремляются в очи напротив, в которых играет беззлобная смешинка и теплое озеро нежности. — Ну Крис, не смейся… — Сонь, я не смеюсь, просто… Блин, ты такой милый… — и притягивает младшего к себе, придерживая его за щеки, большим пальцем стирая соленые дорожки с кожи, целуя искусанные губы, невесомо, шепча что-то домашнее, теплое, а после — осыпая короткими поцелуями щеки, аккуратный носик, лоб. — Все хорошо, Сонь, мы поговорили… Он понял, — на последней фразе умело выстроенную дамбу прорывает, и Джисон водопадом заходится новыми рыданиями, можно было подумать, несчастными и грустными, но на самом деле — у него здоровенный камень с души сваливается, и настает долгожданный момент, когда можно вздохнуть полной грудью, зная, что впредь будет легче и лучше. — Пиздец… — Хех, да, но в кои-то веки — хороший пиздец. — Он остался ночевать?.. — Да, прикинь, мне даже не понадобилось долго уговаривать. Только пришлось перенести его с дивана в кровать, а то, ну… Ну, куда ему — на диване спать. Неправильно это как-то… — Как думаешь, он уже проснулся? — тихо шепчет альфа, носом уткнувшись в изгиб шеи старшего, маленько потираясь о нежную кожу. — Не думаю, иначе пришел бы уже и начал ворчать из-за того, что я не оставил его на диване, — беззлобно фыркает Крис. — Хочу увидеть его… Кажется, после этой фразы наступает минутное молчание, в котором оба альфы, почему-то, принимаются трактовать смысл сказанного словно старую притчу. Вроде бы, нет ничего сверхъестественного в подобном желании — но нет, что-то в нем хранится, что-то новое, неизведанное для них обоих. Чувство и осознание, что теперь в твоей жизни появился новый человек, которого хочется — наконец таки, можно приголубить, обнять, защитить, и шептать в ушко о том, как сильно ты его любишь, как ценишь, какой этот человек… Какой их омега потрясающий, красивый, понимающий, и вообще «самый-самый лучший», как всегда описывает Чанбина Джисон, когда совладать с переизбытком эмоций становится непосильной задачей. В каком-то смысле Крис ему завидует. Он так открыто и с нескрываемым восхищением говорит то, что чувствует, и, наверное, стоит взять с него пример — открыться, излить душу, дать порыв всей той нежности, которая копится внутри, а то кто его знает — полевые цветы тоже вянут со временем. И Крис решается на шаг вперед — как не мог решиться одним лишь глазком взглянуть на омегу, с момента, как на протяжении всей ночи бессонница опять не давала мирно сомкнуть глаза, заставляя в беспроглядной пустой темноте рассматривать причудливых монстров, которые реальными и опасными кажутся, но только в голове старшего и живут. Неплохая аллегория ко всему, если подумать. — Пошли.×××
Но вся решительность рассеивается, как утренний туман, cтоит Джисону приоткрыть дверь в спальню и заглянуть внутрь — он мигом отстраняется, махом запирая комнату, и прикладывает ладонь к широко распахнутому рту. — Сонь, что такое? Мелкий? Ау, что произошло? — Он, черт, он- Он, хен- Он, ну, вау, блин… Он… — не в состоянии собрать мысли в цельную кучу, парень делает шаг в сторону, жестом указывая на дверь, мол, давай, вперед, убедись сам, что я не преувеличиваю. Крис скептически вскидывает брови, тянется к дверной ручке, напоследок косясь на мелкого, ведь, если подумать, что такого могло произойти в- Ох. Ох ты ж мать его… Дверь тут же захлопывается. — Блять, Сонь, он гнездится… — Да ладно? Ты чего думаешь я такой- Такой… — младший топчется на месте, стараясь шептать, но выходит плохо, потому что шептать он сроду не умел, и старания его больше напоминают кряхтяще-кричащего старика, курящего, к тому же. — Блять, Крис, он гнездится! Что нам делать? — В смысле — что нам делать? — Как — в смысле, что нам делать, он же- Он же гнездится? — Да… Это круто. — Круто?! — рот тут же накрывает широкая ладонь старшего, а сам парень делает характерный «шиш», прижимая указательный палец к губам, мол, молчи, разбудишь еще. Вот только не спасает это от шуршаний покрывал и тихого, едва слышного «Крис?», доносящего из комнаты. — Приехали… — холерно шепчет Джисон, убирая ладонь со своего лица. — Омеги, когда они гнездятся- Да ты хоть знаешь, что делать-то надо? Ты- Ты куда, подожди- — Сонь, тише, — просит ступающий в комнату парень. — От опыта с Минхо я понял, что главное — это не лезть в гнездо, если тебя сами не пригласят, а то убьют. — Убьют?! — Да шучу я, просто… Подожди тут, ладно? Мелкий кивает, нервно совсем, и Крис не сдерживается, напоследок чмокает его в лоб, хлопает по спине, успокаивающее, когда слышит новое сдавленное «Крис?..», и тогда уже Джисон лихорадочно пихает его внутрь, причитая что-то про «будь осторожнее», то ли сам Крис в состоянии сделать что-то не то, то ли Чанбин и правда может его убить. Может таки, оказывается, но не в физическом плане — морально, потому что альфу как током прошибает, когда он смотрит в эти бесконечно ласковые глаза, а потом улавливает и полный силуэт омеги на постели, хрупкий, маленький, и со всех сторон окруженный их с Джисоном одеждой. Ну приехали, он уже умирает, в этот момент — думается альфе, когда сердце будто разрывается от переизбытка нежности, лопается, как шарик, и Крис сдувается сам, потому что коленки заметно так подкашивает. Чанбин лежит на боку, щека зарыта в подушку (джисонову, кстати), и одна рука тянется вперед, будто прося старшего подойти ближе, и какое право вообще имеет Крис, чтобы не исполнить просьбу своего омеги? Глаза напротив смотрят на него в ответ сонно, едва держась, чтобы вновь не провалиться в царство Морфея. Сам Чанбин вообще сейчас такой, такой… — Я сделал гнездо, тебе нравится?.. Такой милый, очаровательный, хорошенький, трогательный, нежный, ласковый, безобидный, дорогой, ненаглядный, самый-самый любимый… Или что еще со скоростью света проносится у альфы в голове, когда Чанбин переплетает их пальцы. Так тепло… — Д-да… Да, оно очень красивое… — улыбка растягивается до невозможного, но голос подрагивает, точно также, как дрожит ладонь, и сердце в груди, ведь глядит Бог — у Кристофера сердце всегда слабеньким было, и он на полном серьезе сомневается, не потеряет ли он сознание в ближайшие несколько секунд. В этот раз обходится без потерь — и они так и продолжают смотреть друг на друга, перестают замечать весь остальной мир вокруг; даже покрывающегося холодным потом Джисона в коридоре. Кстати о нем: — Бинни, там Соня приехал… Буквально полчаса назад. — Соня? — Крис допускает мысль, что, конечно, ему лучше всего — когда омега вот так вот лежит рядом, смотрит неотрывно смущенным взглядом, крепко сжимая его ладонь в своей маленькой; лучше всего, когда это принадлежит ему и только ему, но, нет, не лучше… Это не мысли Криса, это тот дикий собственник рвет горло, крича и надрываясь, а правильней будет разделить идиллию с Джисоном, ведь в их динамике непозволительно быть эгоистом, перетягивать одеяло на себя… Даже если и хочется, безумно — стоит запрещать себе и такие, казалось бы, врожденные желания, поэтому Крис кивает, мягко улыбаясь. — Хочешь, я позову его? — мягко спрашивает он, на что омега смущенно прячет лицо в подушку, кивая. Волшебное это явление, мимолетно думает альфа — когда омеги гнездятся, когда находятся в подобном состоянии, где-то на грани между реальностью и царством Морфея; безумно расслабленные, наконец-то нашедшие покой, и настолько ранимые, что твой внутренний альфа готов перегрызть глотку любому, кто как-то искоса взглянет на этот расслабленный уязвимый комочек радости. — Мелкий, иди сюда, — зовет он, слегка повышая голос, но не крича, и пытается сдержать рвущийся наружу смешок, когда в комнату проскальзывает перепуганная голова младшего, а глаза того неверяще переспрашивают: «Меня? Меня звали?». — Да, да, иди сюда, тебя хотят увидеть. Младший повинуется, ступает медленно, словно минное поле переходит, и едва ли не врезается в стул, когда засматривается на разливающуюся в идиллию картину перед ним — его омега, Чанбин, впервые такой ранимый, такой маленький, смотрящий смущенно и протягивающий руку навстречу, просящий ласки и тепла; а рядом с ним — его альфа, Крис, по-доброму смеется над перепуганным младшим, который так неловко приближается, присаживаясь на корточки рядом, и аккуратно, бережно, обхватывает ладонь омеги своей, а после, не сдержавшись, припадает к ней губами — к покрасневшим костяшкам, невесомо целуя их и каждый пальчик, ребро ладони, поглаживая свободной рукой тонкое запястье, лепеча что-то неразборчивое; в то время как Чанбин краснеет и тихо скулит, поджимая ноги к груди ближе. «Лучше уже не станет.» — думают двое. «Господи, тебя, наверное, не существует, но спасибо тебе за все.» — молится Джисон, когда чувствует, что его совсем слабо тянут на себя, а когда поднимает взгляд, встречаясь с такими просящими глазами омеги, мигом карабкается на кровать, стараясь не разрушить гнездо, и ложится напротив парня, едва соприкасаясь коленями, слыша короткое «Я скучал…», бережно беря уже обе его ладони в свои, смотря так, словно перед ним сейчас — цветет сама вселенная. Блудный порыв податься вперед и поцеловать розовые губки так и остается лишь желанием, ведь как бы сильно альфе не хотелось исполнить грезу — спугнуть омегу, когда он в таком, довольно нестабильном, состоянии, это последнее, чего он хочет. Да и не обязательно это, так сразу — у них же еще столько времени впереди. Из мечтаний его вырывает слабое дергание за воротник, а когда Джисон фокусирует взгляд — видит перед собой немую просьбу и бегающие глаза, но это же Джисон, поэтому он сразу не догоняет, переспрашивая мягко-мягко: — Бинни, тебе что-то нужно? — старший едва уловимо молвит что-то, и когда альфе удается разобрать тихое «Крис», он мысленно бьет себя по лбу. Конечно же, Крис — как он мог забыть о нем, аж неловко стало… — Хен?.. Тебя хотят увидеть… — виновато улыбаясь сообщает он, поворачивая голову и смотря на сидящего с опущенной головой старшего, который вмиг вскакивает со своего места, приземляясь на противоположную от Джисона сторону кровати, со спины обнимая омегу и прижимаясь лбом к его макушке. Чанбин дышит шумно, берет крисову ладонь в свою, прижимая их к груди, и смотрит младшему альфе в глаза, а затем улыбается. Улыбается так счастливо, что и без того алые щеки мелкого загораются еще сильнее, и он лбом прислоняется ко лбу темноволосого. Крис прижимает омегу сильной хваткой к своей груди, как можно ближе, чтобы вдоволь почувствовать тепло тела, второй рукой все так же поглаживая костяшки и пальцы, посылая горячие волны по спине омеги и даже наблюдающего Джисона, заставляя обоих дрожать. Через какое-то время, младший таки позволяет себе крепко обнять Чанбина, носом утыкаясь ему в ключицу и обвивая руки вокруг талии. Казалось, что он готов расплакаться прямо сейчас, ибо момент этот слишком счастливый и нежный для сентиментального альфы, а омега в свою очередь улыбался, пряча улыбку в воротнике рубашки. — Крис, ты прости, что забыл о тебе, — шутит мелкий. — И заставил ревновать. — Я не ревновал… — парирует он, бормоча куда-то в макушку Чанбина, зарываясь носом в пушистые мягкие волосы, а после отрывается и смотрит хитро. — Признаюсь честно — я бы тоже забыл, оказавшись на твоем месте. И Джисон хотел было ответить, когда почувствовал, как Чанбин внезапно чуть отстраняется и неожиданно прижимается губами к его подбородку, прямо туда, где был маленький шрамик. Крис на это тихонько смеется, умиляясь, а сам Джисон чувствует розовеющий румянец (будто он в жерле вулкана оказался) и улыбается смущенно, говорит первое, что приходит на ум: — Люблю тебя… Следующие минуты украшаются чанбиновым смущенным мычанием и крисовым «Я тоже вас люблю, мелкие.» И пускай позже, когда к Чанбину придет самообладание и способность мыслить рационально — он привычно начнет бурчать и отнекиваться от всего на свете. Это не беда, ведь, в конце-то концов, ему, не меньше Криса и Джисона, до дрожи в коленках понравились их объятия, их близость, понравилось смотреть на пальцы их ног, смешно торчащие из-под одеяла, упитываться шлейфом мяты и вишни. Понравилось не сопротивляться, когда альфы попросили перестать принимать подавители, ведь это для здоровья вредно, во-первых, а во-вторых — сам Чанбин уже и не может вспомнить свой природный запах, и это пугает, если задуматься. Никто не говорил, что им будет легко; Чанбин ожидал нелегкий путь — сложно же принять то, что ты меняешь людей, что заставляешь их улыбаться, что о тебе волнуются, потому что любят и ценят по-настоящему — сложно начать любить себя самого. Ведь ты слишком привык к тому, что, когда жизнь наконец начинает продвигаться размеренно и спокойно, ты останавливаешься, ей же назло, чтобы накликать на себя больше бед, больше страданий и мук. Потому что не к этому ты стремишься, не этого хочешь. Ты должен задыхаться, биться в агонии, голова должна разрываться от мыслей и сомнений, тело должно трястись, как осенний лист от нескончаемых порывов ветра. Потому что все это именно то, что ты заслужил. Но когда все идет под откос, когда не только ты — вы вместе летите вниз; когда вы, не успев опомниться, уже разожгли ссору, проехались катком по «нужен-не-нужен», кто прав, кто виноват, почему вдруг только Криса и Джисона беспокоят их отношения, неужели брюнету вновь наплевать? Почему он вновь их отталкивает? В эти моменты, когда о взвешенности решений, слов, и речи быть не может, когда они колют, царапают больно, и ранят, ты должен остановиться и спросить сам себя — действительно ли ты хочешь ранить людей, которых любишь. И Чанбин останавливается — это сложно, неприятно, больно, мерзко и постыдно в каком-то плане, но он останавливается первым, и просит прощения, потому что чаще всего виноват именно он, и кому, если не ему, извиняться. Сложно давать альфам заботиться о себе, дарить тепло, ласку и любовь; еще сложнее — проявлять то же самое в ответ, но век живи — век учись, как говорится, и парни не устанут переубеждать омегу в его сомнениях. «Нет, Чанбин, в этом нет ничего плохого или постыдного.» «Нет, ты не обязан знать, как быть ласковым только потому, что ты омега.» «Пожалуйста, только не вини себя.» Чанбин старается, правда — иногда получается, иногда не слишком, иногда все вновь летит в пропасть, но до тех пор, пока он готов меняться в лучшую сторону, готов принимать любовь в чистой форме — уединяющую и дарящую душевное спокойствие — пока в памяти живут все прошлые тихие и не очень прогулки, буйные игры в приставку, нелепицы и глупые мемы в беседах, пока в будущем их ждут интимные разговоры тет-а-тет, короткие поцелуи и жаркие ночи — Чанбин, Крис и Джисон не переставая будут верить — между родными душами обвязана некая нить, которая может запутаться, растянуться, но она не порвется никогда. И со временем, Чанбин сполна осознает — нет, не только в свои самые худшие времена он чего-то достоин, душа его не обязана быть разорванной в клочья, слезы не позволяют яснее глядеть на мир, а, чтобы любить и быть любимым — он не обязан проходить через боль. И, конечно, то, что некоторые встречи, особенно которых тебе не хотелось — случаются, как ни убегай. От себя же не убежишь.