Люблю вас, мистер Старк

Питер беззаветно влюблен в жизнь. Всю, без остатка. Мог ли он, хлипкий, болезненный мальчишка много лет назад хоть на миг предположить, что она, его неприметная жизнь, станет вот именно такой? Сумасшедшей и непредсказуемой. Он до сих пор то и дело просыпается с мыслью, что все это было лишь сном, и ничего — суперсил, Мстителей, геройства — в реальности нет в его унылом существовании. И Тони тоже нет. Вот это последнее ужасает так сильно, что хочется заорать со всей дури, чтобы разбить предутреннюю дымку и понять наконец, где реальность, а где ее искажения. А потом подрагивающая рука Питера неизбежно наталкивается на что-то теплое, крепкое, ворчащее: «Чего копошишься? Рано же еще», и Питеру снова хочется орать. Уже совсем по другой причине. В этот самый миг он с особенной остротой и зеркальной четкостью понимает, как нестерпимо сильно он любит свою жизнь. Питер до сих пор поражается тому, как много от него зависит. Даже стесняется того, насколько незаменимым и равноправным членом команды он стал. Да, возможно, его дар — это простая случайность, внезапный джек-пот, который, увы, слишком часто выпадает тем, кто этого не заслуживает. Но уж если в тот момент невидимая стрелка судьбы указала на него, то Питер в лепешку расшибется, но сделает все, чтобы быть достойным ее дара. Давно миновали те времена, когда каждая миссия предвосхищалась многословными, шумными, чересчур эмоциональными спорами с Тони. Питер вырос, и теперь его участие даже не обсуждается. Хватая очередного изрыгающего угрозы преступника, пеленая его в аккуратный кокон, Питер не может не признать, что он рад. Нет, не тому, что такие уроды вообще существует в нашем прекрасном мире, — тут радоваться нечему. Но если Питеру предоставляется хотя бы немного больше шансов очистить мир от грязи, он будет более чем счастлив. Ведь разве не для этого были дарованы ему его нестандартные возможности?! Питер любит этот внутренний нерв миссий. В напряжении засады, в пылу боя, в грохоте сражения, в тревоге аварий он давно чувствует себя, как рыба в воде. Или лучше сказать, как паук на охоте? В таком случае он совершенно неправильный паук, наплевавший на все правила своих сородичей. Ведь Питер не выжидает, он всегда бросается навстречу опасности, какой бы она ни была. Подхватить упавшую Наташу, прикрыть грудью незащищенную спину Ванды, оттащить паутиной нацелившегося на Клинта верзилу, оттолкнуть с линии огня Тони — он делает все это почти на автомате. Это тоже его жизнь, невероятная, но единственно возможная. Но самое лучшее, самое заветное, самое невероятное случается после. Не всегда — лишь тогда, когда адреналин вспенивает кровь в венах и вот-вот повалит из ушей. Когда все задачи решены, преступники упакованы, люди спасены и проблемы уничтожены, можно на миг подумать только о себе. Именно тогда, когда все стихает, а команда, шумно переговариваясь и оттирая грязь с перепачканных лиц, отбывает на базу, Питер делает это. Он летит. Просто раскидывает руки и с чудовищной высоты стремглав падает вниз. Ветер не бьет в лицо — нет, он врезается с такой силой, что на миг Питер перестает дышать. Даже в наступающих сумерках перед глазами все сливается в стремительно мчащиеся вверх цветные пятна, словно в фантастических фильмах про полеты в космосе. Воздух забивает легкие, облепляет уши плотной ватой, но даже он не может сдержать ликующий крик, вырывающийся из груди. То, что накатывает на опьяненного этим безумным полетом Питера, даже нельзя назвать эйфорией. Это свобода, это простор, это стихия. Это что-то безумное, буйное, дикое и сумасшедшее. Это то, чему нет названия в человеческом языке. Оно не придумано, потому что до сих пор не было человека, который мог бы, падая на землю с такой высоты, остаться в живых. Не было человека, которого бы берег собственный ангел-хранитель. И только у Питера он есть. Земля приближается молниеносно. Асфальт злобно щерится голодными трещинами, змеящимися в странном танце. Он готовится принять хрупкое человеческое тело в жадные объятия, из которых не выбраться. Но Питер, камнем летящий вниз, улыбается ему, как близкому другу. Он не боится. Он ничего не боится. Ведь он не один. Непроизвольно он начинает обратный отсчет, когда до земли остается всего ничего. Три. Сердце колотится так, что, кажется, проломит грудную клетку в следующий миг. Два. Сколько там метров до земли?! Такой близкой земли… Один… Да, именно сейчас превратившийся в струну Питер чувствует резкий рывок. Тот самый, которого так ждал и которого не могло не быть. Грязная земля мгновенно меняется местами с небом цвета индиго. Все вокруг смешивается в хаос красок и ощущений, и он взмывает вверх, крепко сжатый теплым металлом. — Идиот! — разъяренным воплем врывается куда-то прямо под черепную коробку и оседает горячим привкусом железа на зубах. — Чокнутый придурок! Опять??? Сколько можно говорить?! А если бы я на сей раз не успел?! Ты бы уже никуда не смог зацепиться! Питер наконец умудряется кое-как развернуться в железных тисках, сдавливающих так, что ребра бы не сломать. Смотрит в глаза маски, которые, кажется, из-за гнева хозяина сверкают в десять раз сильнее. — А мне и не нужно было бы зацепляться, — еле усмиряя бурлящие эмоции, горячо выдыхает он. — Ведь ты бы успел. Я знаю, что ты всегда успеешь! Он понимает, что огонь ярости в груди Тони полыхает так ярко, что способен спалить Нью-Йорк к чертям. Но в этот миг тот просто давится всеми злыми словами, что готов был выплюнуть ему в лицо. Потому что Тони до сих пор не привык к тому, насколько Питер верит в него. — Полетаем? — не дожидаясь ответа, задорно кричит Питер и одним незаметным движением, словно и не было стального захвата, выныривает из его рук и вновь устремляется вниз. На сей раз он не падает: молниеносно вскинутая рука, еле заметный глазу выстрел паутиной, и вот уже тело, привычно уцепившись за спасительную нить, несется к следующему небоскребу. В наушниках слышно, как громко и недовольно хмыкает Тони на эту выходку, но Питер знает: он согласится. Хотя бы потому, что огонь, горящий в их груди, становится лишь сильнее с каждым мигом свободного полета. Стены зданий мелькают, комкаясь в единое блеклое полотно, расцвеченное редкими цветными всполохами. Гул брони за спиной нарастает с каждой секундой, оглушает, накрывает, призывает признать свое поражение. Но Питер никогда не сделает этого. У него свои козыри. Сжавшись, как пружина, чувствуя, как напряжен каждый мускул, он выжидает момента. И когда нарастающий, как лавина, шум вот-вот просверлит дыру в спине, а протянутая рука почти чувствуется фантомным прикосновением, Питер понимает, что пора. Движением, которое пальцы совершают сами собой, почти без участия разума, он вновь выстреливает зарядом паутины, цепляется к крыше дома за углом и так резво сворачивает в сторону, что у самого на миг темнеет в глазах. Конечно, Тони не успевает отреагировать, проносится мимо и так выразительно матерится в наушниках, что Питер не может удержаться от счастливого хохота. Почему счастливого? Он и сам не знает. Наверно, потому что это и есть счастье Питера Паркера. Ночь, небо, свобода, полет и Тони. Нет, сначала Тони. Все остальное потом. Гул за спиной, на миг отдалившийся, моментально набирает силу. Тони, пусть и с секундным запозданием, но быстро сориентировался и бросился в новую погоню за неуловимо маячащей перед ним фигуркой. Карен оперативно сообщает Питеру о стремительно сокращающемся между ними расстоянии. Питер знает, что через примерно семь секунд Тони его достанет, и твердо намерен этого не допустить. Вот только когда он уже готов вновь повторить обманный маневр, на его талии внезапно смыкаются стальные пальцы. — Попался?! — грохочет в его ушах торжествующий голос. Питер радостно кивает. Попался. Именно потому, что хотел этого больше всего. А в следующий миг, так и не успев ничего ответить, захлебывается восторгом от того, что вдруг взмывает в небо, ввинчивается в него штопором. Горячий запах металла, пробивающийся даже через фильтры маски, одуряет, кружит голову. Мир закручивается в безумную спираль. Калейдоскоп цветов и образов вокруг достигает какой-то небывалой степени сюрреализма. Долг, обязанности, приличия, нормы — все теряет смысл. Остается лишь небывалое ощущение полета, свободы и, да, вновь счастья. Счастья, что дарят металлические руки, которые так надежно и вместе с тем бережно сжимают его талию, что Питеру ничего, совсем ничего не страшно. Карусель, наконец, замедляется, хаос перед глазами медленно и неохотно упорядочивается, буйствующий ураган красок превращается в неясные темные пятна с редкими сверкающими полосами, а потом… А потом Питер, наплевав на холод, откидывает маску, запрокидывает голову и задыхается от восхищения. То, что он видит вокруг себя, за гранью Прекрасного. Вокруг них — небо. Чернильно-синее, приветливое, манящее и такое сейчас близкое. А в нем — россыпью драгоценных камней из сундука древней богини — звезды. Такие, каких не увидишь с земли. Яркие до ослепления, блестящие до зажмуренных век, великолепные до немоты. Протяни руку — и достанешь. Сорвешь бережно и сожмешь в дрожащей ладони. Чтобы потом доверчиво протянуть ее тому единственному, кто этого достоин. Но в этот момент шлем сползает с лица Тони, и Питер в сотый, тысячный раз обмирает от восторга при виде этих глаз так близко. Звезды?! Какие к чёрту звезды?! В жизни Питера есть одна путеводная звезда. И где бы Питер ни оказался, он всегда следит за ней, потому что только она всегда указывает ему путь. Они парят в небе, они живут в небе, они любят в небе. Тревоги, хлопоты, проблемы — все это осталось где-то там, в невообразимой дали внизу. Есть только они, небо и звезды. Вселенная и бесконечность для них двоих. И когда Питер думает, что ничего лучше просто быть не может, Тони целует его. От Тони пахнет огнем и дымом, от Тони пахнет железом и пластиком, от Тони пахнет жизнью Питера и его любовью. Они целуются неторопливо, бережно и осторожно. Так, словно боятся сломать друг друга, словно и не было бешеного выплеска адреналина в последние полчаса. Так, словно человек рядом — то единственное, что имеет значение в этом бренном мире. Хотя почему «словно»? Мог ли пятнадцатилетний заучка Питер, вернувшийся домой и обнаруживший на своем диване блистательного Тони Старка, предполагать, что однажды все придет к этому? К поцелую в бескрайнем небе среди лукаво подмигивающих звезд. Конечно, не мог. Но он определенно не против.