Лица

      Настенные обрамлённые в квадратную деревянную рамку часы притягивали взгляд. Он не мог оторваться от секундной стрелки, сегодня, как ему казалось, особенно лениво ползущей по циферблату.       До конца рабочего дня оставались считанные минуты, и Папирус с нарастающим предвкушением готовился собираться домой, но там у него было ещё много дел, одна мысль о которых навевала отчаяние. Дела почему-то не заканчивались, сколько бы он не работал. Наоборот, постепенно их словно становилось больше, и скелет не мог вспомнить, когда последний раз его голова не была забита повседневной чепухой, а сам он не тонул в болоте ежедневной рутины.       Долгое время в Подземелье жизнь на Поверхности была лишь всеми любимой сказкой о недосягаемой мечте. Папирус мечтал вместе со всеми, но совсем не о том, что получил в итоге и в чём успел разочароваться: его оптимизм скоротечно и звонко разбился о прочную стену реальности, обещая никогда не стать целостным снова. Монстр уже почти не верил, что дела когда-нибудь пойдут на лад и новая жизнь станет хоть сколько-то похожей на ту, которую он себе представлял.       Свобода принесла за собой множество трудностей, о которых Папирус задумывался и раньше, однако теперь совершенно не знал, как с ними справиться. Новая жизнь подарила им новые возможности, но открывшиеся перед монстром дороги, казалось, таили подвох. Вопреки заполученной свободе Папирус чувствовал себя скованным. Ограниченным законами, обязанностями и особенностями человеческого общества, которые необходимо было соблюдать для всеобщего блага.       Всё изменилось слишком быстро, слишком сильно: скелет не успевал привыкать к новому, а когда привыкал, отчего-то чувствовал себя глубоко несчастным. Шансы вырваться из окольцевавшей их системы таяли так же стремительно как его энтузиазм, тянущийся шлейфом из его беззаботной юности.       Поначалу, быть может, и было забавно, ново и интересно возиться с навалившимися задачами, впервые чувствовать себя, выполняя их, частью чего-то большего, нежели их скромной подземной общины. Папирусу было приятно осознать себя в истинных масштабах реального мира, а не клочка приевшейся земли, в которую они словно медленно пускали корни на протяжении долгих лет. Это осознание помогло прийти к неутешительным выводам о ловушке, в которую они попали.       Папирус хотел стать полицейским. Это, конечно, не Королевская Гвардия, но что-то весьма близкое к тому, в чём младший скелет так мечтал преуспеть. Вместо этого он работал по отвратительно неудобному графику в обыкновенной закусочной.       Люди разводили руками, требовали от него опыта работы или хотя бы документа о среднем профессиональном образовании, но вот незадача — ни того, ни другого у Папируса не было. Учёба стоила дорого, больше, чем кто-либо из монстров на данный момент мог себе самостоятельно позволить. Санс даже порывался помочь с оплатой, обещая, что вдвоём-то у них хватит средств, подбирал местечко поближе, прикидывал за обедом и вечерами, какая бы специальность могла ему подойти. Брат определённо желал ему только лучшего, однако Папирус, немало удивлённый такой инициативностью, его надежд не разделял. Он беспокоился, что Санс не справится с новоприобретённой ответственностью. И уж кем-кем, а ответственным своего старшего брата монстр не считал. И правильно делал.       Санс был не из тех, кому всё давалось легко, не из тех, кто легко адаптировался в сложных условиях и умел без труда подстраиваться под других. За его деланной активностью, за каждым предложением о помощи, за каждой бодрой утренней улыбкой, совершенно не подходящей для того, кто собирался провести ближайшие двенадцать часов на ногах, крылась хроническая усталость. И если Папирус не мог бросить всё на самотёк, сходя с ума от появившегося выбора — на деле лишь его иллюзии, — Санс хотел как можно скорее вернуться к привычной стабильности. К тишине и спокойствию, в непосредственном наличии которых он нуждался всю свою жизнь, но люди таких понятий, думалось, совершенно не знали.       Папирус с трудом нашёл работу, пусть и не по душе — люди принимали монстров неохотно. Устав заполнять однотипные резюме и проходить слипшиеся в пресную кашу собеседования, скелет перестал надеяться на лучшее, и был крайне удивлён, когда беспрерывно брюзжащая женщина, то и дело закатывающая усталые глаза на каждую его попытку зарекомендовать себя, решилась его нанять. Должно быть, думала, что монстры согласятся батрачить сутки напролёт за копейки, благо выбора им не оставили. Папирус, само собой, согласился.       Монстр хотел путешествовать, и часто говорил о своих планах старшему брату как бы невзначай. Вместо этого он сидел в четырёх стенах, отбирающих у него последние копейки, и смотрел из окон на серость ноябрьских улиц.       Даже такой невзрачный и побитый пейзаж удивлял. Окружающий мир теперь был велик, полон неизвестности, полон информации и открытий, которые скелету хотелось делать и которыми хотелось делиться. Мир манил и притягивал, завораживал и пленил всякий раз, когда Папирус задумывался над идеей бросить всё и отправиться в путь. Идеи копились вместе с тревожными мыслями.       Стоило ли так стараться? Стоило ли разбивать одни оковы, только чтобы тут же угодить в другие? Свобода — призрачная и едва уловимая — оказалась тем ещё обманом, и монстр был готов сдаться рутине, но одёргивал себя раз за разом, мысленно напоминая, что поражения по-прежнему недопустимы. Он решил, что непременно справится, в конце концов, Великий он или кто? А жизнь, словно приняв его слова за вызов, бросала его из одного испытания в другое как лодку по штормовым волнам в твёрдом намерении её перевернуть.       Папирус держался: повторял как мантру каждый день, что сдаваться рано. Сдаться может любой в любой миг, а бороться — только по-настоящему смелый. Повторял без устали, надеясь, что самовнушение придаст ему сил и уверенности, что у него ещё слишком много дел и совсем нет времени раскисать. Монстр откладывал пылящиеся в голове досадные мысли, настойчиво отгонял поселившуюся в их доме апатию и боялся однажды попросту сломаться. Проснуться, и обнаружить себя окончательно разбитым.       Проводя по двенадцать часов в — стоит отметить — приятном глазу антураже, скелет позволял себе забыть о серости пейзажа, поджидающего снаружи вот уже долгие два месяца. Аномально холодный октябрь рано выцвел: облетели деревья, зачастили метели, засыпая жухлую траву и промерзлую землю.       Реальный мир, там, за порогом, протянулся серыми лентами шоссе и тротуаров, коробками многоэтажных зданий, сереющих на фоне серо-стального неба, и неугомонным потоком всегда куда-то спешащих людей. Вечера не согревали даже жёлтые отблески фонарей и окон, почему-то навевающих тот же холод, что недобро приветствовал его порывами ветра и минусовой температурой на улице.       Папирус никогда не думал, даже не представлял, что с ума его будет сводить вовсе не однообразная работа, а всеобщая суета. Раньше именно он был её эпицентром, её причиной, а теперь его безустанно мотало в этом урагане событий по одному и тому же кругу до тошноты.       Желание абстрагироваться от реальности превратилось в потребность. Нужду забыться, выключиться, потерять всякую связь с внешним миром. С головой погрузиться в ледяной омут своего подсознания, оглохнуть, ослепнуть под толщей его воды — сплошь бытовых забот.       Казалось, он угодил в болото. В нём увязало всё, теряло смысл. Время, существование, уже даже не жизнь. Папирус всё чаще замечал, что слишком многое для него стало неважным, а что не успело — свою значимость неумолимо растрачивало. Всё стало не важным, а было ли им?       Конец ноября неприветливо встречал его каждое утро и провожал каждый вечер, радуя то пригоршнями зачастившего снега, то шквальными порывами ветра, а иногда таким холодом, что казалось, сам воздух, звеня, замирал ледяной стеной. Но до настоящих сноудинских холодов было ещё далеко.       Мысли о старом доме зачастили, становясь всё сильнее и накатывая точно волнами, разливаясь по сознанию чувством горечи. В такие моменты, ведомый тоской, скелет замирал на секунду в безликом хмуром потоке людей, поднимал голову к небу, надеясь разглядеть звёзды — яркие, настоящие, мерцающие в вышине, такие же (нет, даже красивее) как Санс ему описывал. Он поднимал голову к звёздам, о которых они мечтали вместе, но взгляд натыкался на пустоту.       «В городе звёзд не увидишь, разве что самых ярких», — говорил ему брат, обещая вывезти его за город, туда, где чистый небесный холст обязательно явит им свою красоту. Его обещания затерялись так же легко как небесные тела за слоями смога и снежных облаков. Они затерялись, но всё-таки были. Папирус верил, что Санс непременно исполнит задуманное.       Размышляя о брате, монстр решил, что самое время с ним связаться: его рабочий день официально закончился. Рука извлекла из внутреннего кармана пальто простенький мобильный телефон — кнопочный, — такие модели у людей ценились меньше, а скелетоподобным монстрам подошли в самый раз.       Большой палец методично застучал по мелким кнопкам, набирая сообщение: «Я закончил. Иду к метро. Тебя подождать?»       Не дожидаясь ответа — Папирус знал, что брат сразу никогда не напишет, — скелет побрёл вверх по улице, окунувшись в свои мысли. Мелкое снежное крошево неприятно сыпалось на голову и било в лицо: Папирус в последнее время всерьёз задумался о шапке.       Погружение в глубокую сеть причудливо петляющих подземных переходов давно перестало быть в диковинку. Монстр томился в четырёх стенах дома, чтобы потом томиться в четырёх стенах на работе, а транзитом между этими двумя удручающими состояниями служило метро. В нём он проводил времени едва ли меньше, чем был в заточении, что находил особенно ироничным.       Бежали люди: уставшие, встревоженные, грустные и злые, крайне редко радостные или хоть иногда улыбающиеся ему в ответ. Первое время Папирус не ленился в силу привычки, принесённой из Подземелья, кивать встречным прохожим и по-доброму улыбаться, как он всегда умел. Редкие монстры встречали его с заметным облегчением: расслаблялись, приветливо кивали в ответ. Люди почему-то пугались, кривились, выпучивали глаза и вскидывали брови в неприкрытом недоумении. Им не нравилась его доброжелательность, их настораживала его беззаботность, а Папируса нешуточно пугали сопутствующие им мрачность и отрешение, с которым многие глядели в пустоту.       И чем чаще скелет натыкался на неприступную стену холодности окружающих его людей, тем быстрее выстраивалась его — такая же нерушимая, крепкая, отчуждающая от других. Стена не успела стать проблемой. Стена стала казаться спасением, а нужда выдавливать из себя улыбку — настоящей глупостью. Папирус не заметил, как его мир начал выцветать, а когда в беспокойстве обратил внимание на этот недуг, наградив с утра одного из знакомых таким же хмурым потерянным взглядом, уже было поздно.       Гуляющие туда-сюда составы в своей отдельной суете гудели и громыхали без перерыва. Шум наполнял черепную коробку изнутри, врывался в неё настойчиво и неравномерно, давил на стенки, раздражая только первое время — Папирус не знал, куда деться от какофонии. Гул в голове с тех пор не стихал, превратив ту в пчелиный улей, и за фантомным жужжанием монстр был рад не слышать собственных мыслей в конце тяжёлого дня, что сегодня, что в десятки других.       Телефон в кармане завибрировал именно в тот момент, когда с толпой зевак скелета буквально внесли в переполненный вагон. Кто-то больно ударил по рёбрам, край чужой сумки настойчиво упёрся в коленный сустав. Сдавленный кучей тел, Папирус лишь напряженно выдохнул в жаркий воздух вагона и, сжавшись в углу противоположных дверей, достал мобильный. Что-то внутри него в этот миг оборвалось. Заныла обида.       «Не, меня задерживают. До ночи не жди».       Снова. Скелет меланхолично прокрутил переписку с братом, всматриваясь в односложные предложения одного содержания. Снова задерживают. Санс не интересовался, как прошёл его день, не делился последними новостями. Санс не писал ему вообще, а дома не разговаривал вовсе. В любой другой день в своей прошлой жизни Папирус бы загрустил. Но теперь грусти он совершенно не чувствовал.       Вместо неё в душе закрепилось раздражение. Злость на самого себя от сковывающего его бессилия. Единственная связь — тонкая потёртая ниточка — с прошлой жизнью, которую монстр так боялся потерять, норовила в любой момент оборваться, истончившись до неприличия. И Санс этого не замечал или не хотел замечать, зато упорно делал всё возможное, чтобы, наконец, отпустить младшего брата в вольное плавание.       Папирус злился на свой проявившийся с недавних пор эгоизм, понимая, что если Санс того хочет, то имеет полное право начать жить один. Папирус злился на свою несамостоятельность, потому что не был готов остаться сам по себе. Более того — он этого не хотел.       Зачастившее к нему чувство одиночества неторопливо грызло, точно смакуя. Абсолютного одиночества он бы точно не перенёс, а всё, что ему сейчас оставалось — медленно вариться в нём, как в крутом кипятке, постепенно растворяясь всем своим естеством, отдавая кости, мысли, душу. Отдавая себя. От этого сумасшествия его отделял только Санс, которого в его жизни словно больше и не было.       Папирус замечал, как меняется. С тревогой ловил себя на предательских мыслях и с замиранием сердца боялся, что однажды проснётся не тем, кем засыпал. Боялся, что потеряет себя окончательно.       Фаланга нервно постучала по шершавой поверхности чехла. Механический голос диктора объявлял нужную станцию, возвращая монстра в реальность. Гул снова вклинился в голову, усилился точно в несколько раз, дыхание — по какой-то причине всегда ему необходимое — перехватило: сухой спёртый воздух тяжело поступал по глотке, став вязким и жгучим, лениво стремясь куда-то под рёбра.       «Привет, ты свободен? — вибрацией в судорожно, как позже понял монстр, сжатой руке отозвалось новое сообщение от абонента, которого Папирус не ждал. — Мы недалеко от центра, собирались зайти куда-нибудь перекусить. Хочешь с нами? Мы подождём».       Переполненный грязный состав нёс его к дому, а значит, к новым заботам. К переживаниям, в ловушку четырёх стен, к одиночеству. Скелет понимал, что ему в самом деле некуда так спешить. Дома его точно никто не ждёт, а у него давно не находилось времени повидаться со старыми друзьями. Заботы лишили многих из них возможности не только проводить совместные выходные, но и общаться.       Пальцы, мелко дрожа, набрали новое сообщение: «С радостью! Встретимся на главной. У фонтана».       Он задержался на пятнадцать минут, о чём ему деловито сообщила Андайн прямо в лицо и тут же оттаяла, когда Папирус, стушевавшись, попытался оправдаться.       — Да шучу я, тонкие кости! Не принимай близко к сердцу! — гаркнула на всю улицу амфибия, хлопнув обомлевшего монстра по плечу. Позабывшаяся тяжесть её руки напомнила о себе вместе с болью. Скелет охнул, не сдержавшись, и Альфис тут же дёрнула подругу за рукав, наградив ту строгим взглядом.       — Ох, ну прости, — отмахнулась девушка-акула, обращаясь не то к ящерке, не то к бывшему ученику. — Мы всё-таки давно не виделись, наверное, я не рассчитала, или это ты совсем размяк? Больше не занимаешься?       Скелет решил не лукавить.       — Нет, мне не хватает времени не тренировки.       — Тоже дела?       — Много работы.       Кончики фаланг неприятно холодели. Папирус не сомневался: раньше бы подобное замечание от бывшей наставницы его нешуточно зацепило, а теперь оно не вызвало даже тоски по отсутствию прежних занятий.       Разговорившись о ерунде, они медленно направились вдоль улицы, попутно присматриваясь к ярким вывескам. Люди могли похвастать разнообразием мест для досуга: глаза разбегались от обилия вариантов. Однако в своих желаниях девушки сошлись на кофейне, и скелет не смог их не поддержать.       Маленькая и полупустая, но тёплая и уютная, идеально подходящая для неожиданных дружеских встреч после долгой разлуки, она встречала их тёмными тонами мебели и стен. Папирусу было что рассказать, девушкам — тем более. Однако в отличие от них, ему этого совершенно не хотелось.       Разговор надо было с чего-то начать, и монстр решил не переключать их внимание на себя.       — От вас давно не было новостей, — заметил скелет, когда девушки сделали заказы. — Как идут дела? Что-то случилось, или у вас просто выдалась свободная минутка поболтать?       Амфибия недоверчиво сощурила жёлтый миндалевидный глаз и недовольно фыркнула. Его слова её зацепили.       — И то, и другое, — раздражённо подметила она. — Случились все наши худшие опасения, и мы несколько месяцев промотались по городу в поисках работы. Никогда не думала, что найти себе место на Поверхности будет так, — с чувством вдруг выделила девушка, цедя сквозь зубы, — сложно!       Папирус наградил подругу серьёзным взглядом и уверенно кивнул, припоминая, через что им пришлось пройти в попытках трудоустроиться. Такая огромная Поверхность при всём своём многообразии путей не оставляла им никакого выбора.       — Я тоже, пришлось повозиться. Некоторые люди не очень-то нам доверяют, думают, мы согласимся на что угодно из-за отчаяния.       — Они правы, — с печалью подметила ящерка.       — Так кем вы теперь работаете?       Реакция Андайн не заставила себя долго ждать: она махнула рукой и вдруг заговорила резким низким тоном.       — Охранником. Конечно, были ещё варианты, но я решила больше не метаться, мало ли не возьмут?       — Тебя м-могли не вз-зять и на эту работу…       Повисшее неловкое молчание Папирус нарушить не рискнул. Взглядом задал немой вопрос, и амфибия отозвалась быстрее своей подруги.       — Долгая история о неблагодарной мне и великодушных людях, — отчеканила она с сарказмом. — Я надеялась попасть к полицейским, они сами ведь говорили, что у меня лучшие результаты! А не взяли только потому, что у меня, видите ли, нет ни специальной подготовки, ни образования. Говорят, на этой должности я буду некомпетентна и предвзята!       — А ты не будешь? — вдруг вклинилась Альфис, и монстр различил в её вопросе укор.       — Конечно, буду! — немедля взвилась девушка-акула и, ничуть не смутившись, продолжила. — Видела, какие они там все показушники? Такие учтивые, аж тошнит, вежливые только с виду, а когда-то они выгнали нас как собак! Зато теперь всё иначе, приняли с распростёртыми объятиями, как же! Я им не доверяю.       Скелет был готов оспорить её заявление. Если их и приняли, то весьма сдержанно и деликатно, никак иначе.       — Поэтому и не взяли, — буркнула ящерка. — Ты не з-знаешь и п-п-п-оловины их законов! А ещё от-ткрыто п-проявляешь неуважение.       — Ты забываешь, что им тоже сложно, — мягко заметил Папирус, надеясь свести концентрацию неприязни к принявшим их людям к минимуму. Было в этом раздражении, думалось монстру, что-то неправильное. — Они стараются ради нас, ищут компромисс. Пусть часть и не питает к нам уважения, кое-кто повыше пойдёт на всё, чтобы свести риски к минимуму. Никто не хочет очередной гражданской войны. Кто знает, где мы окажемся после неё в следующий раз?       — Или они окажутся, — буркнула амфибия, недовольно кривя тонкую линию почти бесцветных губ. — Не собираюсь я уважать тех, кто не уважает меня.       — Тебе нужна эта р-работа, — строго заметила Альфис. — Тебе, а не им. Нет ничего с-сложного в том, чтобы быть чуточку в-вежливее со своим новым начальством.       — Я была максимально вежлива, даже улыбалась! — возмутилась девушка.       — П-первые три минуты?       — Они сами это начали. — Андайн уловила недоумение в глазах скелета и поспешила объясниться. — Я всего лишь наорала на своего начальника на собеседовании. После недель провальных попыток попасть хоть куда-то я была злая, уставшая, а меня откровенно провоцировали, вот и… Вот, собственно, и всё. Как-то так я получила работу. Наверное, это можно считать чудом, так или иначе, повезло, что всё устаканилось, Альфи надо было оплачивать колледж как можно скорее.       — Д-денег нам всё равно не хватает, — робко заметила ящерка, когда Папирус наградил её изумлённым взглядом. — Я с-совмещаю. Сижу на кассе в магазине в-возле дома.       Как и ожидалось, дела складывались не лучшим образом абсолютно у всех. Монстр не знал, завидует он удаче Альфис, сумевшей пойти учиться, или, наоборот, переживает, что для социально неприспособленной ящерки это настоящая беда. Как бы там ни было, бывшая учёная скрывала свои — а они всё-таки были — переживания очень умело, и Папирус, погрузившись в липкие мысли, вдруг понял, что она попросту носит маску.       Различить её края оказалось трудно, но при близком общении после продолжительной разлуки вполне возможно. Альфис тоже пришлось подстраиваться и привыкать, и она не нашла идеи лучше, чем притворство.       Папирус поспешил проверить свои опасения.       — А кем ты будешь, когда выучишься?       Монстр повела хвостом, и этот жест скелет прочесть не смог.       — Учителем.       — А Санс говорил, ты всегда хотела стать врачом.       Нервное постукивание коротких коготков по лакированному покрытию стола выдавало её тревогу.       — Н-не совсем. Доктором я была при Азгоре. Н-но теперь, учитывая обстоятельства, я полагаю, будет лучше, если теперь я стану п-педагогом.       — Может быть, — уклончиво согласился скелет. Охватившая его растерянность смазывала дальнейшие слова. — В любом случае, здорово, что ты нашла своё место. А я пока не знаю, что мне делать. Я тоже хотел выучиться, но вряд ли сдам вступительные экзамены.       Деньги оказались меньшей из проблем.       Между тем миловидная девушка — не человек — принесла им по чашке горячих напитков. Аромат зелёного чая и кофе немного расслабил. Впрочем, секундную идиллию тут же нарушила Андайн.       — С чего ты вообще это взял?! Ты ведь даже не попробовал! — резко отозвалась она, недоумённо вскинув тонкие брови. — А Санс тебе на что? Он же может помочь, просто скажи ему…       — Он уже предлагал свою помощь, — оборвал скелет, — и с деньгами, и с поступлением. Говорил, что хочет как лучше, обещал во всём поддерживать, пока я не получу диплом, но я отказался.       Амфибия опешила.       — Но почему? Ты же мог…       — Мог сесть ему на шею. Опять, — мрачно заключил скелет, делая глоток чая под скверными взглядами девушек. — И на этот раз он бы не справился один, я уверен. Я не хочу, чтобы он снова тащил нас на себе, когда я могу по-настоящему ему помочь. Учёба какое-то время просто подождёт.       — Снова? Когда он успел взять за тебя ответственность? — насторожилась Андайн, машинально стуча металлической ложкой о бортики чашки. Назойливый звук отвлекал, мешал собраться с мыслями.       — Давно. Мы были детьми, а он как старший брат решил, что может всё контролировать, — нехотя стал объяснять скелет. — У него это получалось, уж не знаю как, но я не хочу, чтобы после стольких лет ему снова пришлось пройти через подобное.       — Значит, теперь ты за главного? Хочешь наверстать упущенное и позволить ему отдохнуть?       — Вовсе нет. Санс тоже работает.       — Надо же, здорово. — В её голосе не было ни удивления, ни радости. — И кем?       Атмосфера неожиданно стала меняться, излишне натягиваться.       — Пропадает в книжном, — пожал плечами скелет, надеясь сделать этот жест предельно небрежным. — А я делаю сэндвичи, повезло хоть не хотдоги. — Папирус был несказанно рад, что судьба решила над этим не шутить. — Не знаю, как дела у Санса, а моя хозяйка требовательная. Любит соблюдать порядок и требует от меня того же, но вот с порядком у нас большие проблемы. И с людьми тоже, — не смог скрыть досаду монстр. — Они любят воровать, да и пакостят по-всякому! Я постоянно делал им замечания, старался припугнуть, а потом махнул рукой, потому что люди меня ни во что не ставят. Ей не нравится моё безразличие, говорит, если я так безалаберно отношусь к своим обязанностям, то и работа мне не нужна, а что я могу сделать?!       — Пробовал с ней поговорить?       — Без толку, — махнул рукой скелет, откидываясь на спинку кресла. — Она считает, что я должен сам во всём разобраться. А я пытался, и не раз. Там, где один будет вежлив, найдётся ещё сотня, которая нагрубит или что-нибудь испортит. Мне хватает проблем, я не хочу наживать новые неприятности!       Он говорил это в сердцах, зная, что людям лучше не перечить. Многие из них почему-то не видят границ разумного и не скрывают своего презрения, а ему не полагается отвечать на провокации и проявлять неуважение в ответ.       — С нашей последней встречи ты изменился, — холодно отметила Андайн.       Под тяжёлым, всегда видящим точно насквозь взглядом единственного глаза, скелет напрягся.       — Вовсе нет. Наверное.       Думалось, он просто устал, только и всего. Папирус совершенно не хотел признаваться ни себе, ни — уж тем более! — другим, что новый мир его медленно подтачивал. И в отличие от старых подруг монстр не носил ненужных масок. Он боялся обезличить себя ещё больше, чем уже успел.       — Скорее всего, ты этого просто не заметил, — важно заявила амфибия, и продолжила экспрессивно жестикулировать. — Может, это от усталости? Ты не выбирался никуда отдохнуть в последнее время? Надо иногда давать себе передышку, всё-таки, мы ещё не привыкли к этой… жизни. У меня теперь постоянно раскалывается голова от шума, так что мы решили выбраться на ближайших выходных из города. Хочешь поехать с нами? Позови брата, я попробую найти Фриск…       Захотелось возразить. Вскинуться с места, одёрнуть, напомнить, что всё происходящее с ними походило на долгий сумасшедший сон, но уж точно не на новую жизнь. Протест застрял в метафорической глотке, монстр обдумал предложение.       — Не стоит, — лаконично отрезал Папирус. — Санс точно не поедет, он… У него много дел на работе, в последнее время его часто задерживают, и вы же знаете, ему не нравится понапрасну выбираться из дома.       Прикрываться братом с его стороны было не только неразумно, но и неприлично.       — А… — неопределённо выдавила Андайн, — а что насчёт тебя? Ты поедешь, если я позову, когда всё будет готово?       — Наверное. Не люблю загадывать, скажу тебе к концу этой недели, — уклончиво ответил монстр и почувствовал укол вины. На эфемерном языке горчила отвратительно наглая ложь. Он принял решение в этот самый момент, но побоялся озвучить причину.       — Если ты не х-хочешь ехать один, попробуй д-договориться с братом, вдруг, он найдёт время? Ты з-знаешь, почему его постоянно задерживают? — полюбопытствовала Альфис, ловко уловив суть проблемы.       — Не знаю.       Но ему бы хотелось.       — А чего там знать? — Акула хитро осклабилась, хищно сверкнув жёлтым глазом в тёплом свете настенных ламп. — Может, он наконец-то завёл интрижку?       Альфис опешила: на её округлой мордашке проступило выражение неподдельного удивления. Ящерка стыдливо прикрыла лицо руками, пробормотав что-то невнятное, а скелет незаметно дёрнул плечом, радуясь, что в данный момент никому нет до него дела. Поток зыбких мурашек пробежался по позвоночнику.       — Ой, бросьте, — шутливо возмутилась та. — Думаете, это так маловероятно? По-вашему в него вообще нельзя влюбиться? Или он не может себе этого позволить? Он же взрослый монстр, а не мальчишка, ему давно пора завести свою семью, тем более теперь, когда мы больше не считаемся изгоями. Если всё сложится, наших детей ждёт прекрасное будущее, вы так не думаете?       В первом Папирус не сомневался — влюбить в себя ему ничего не стоило, и дело было, наверное, не только в его необъятной харизме. Во втором скелет был уверен чуть меньше. Он не интересовался этой стороной жизни своего брата, и совершенно не помнил, чтобы тот также интересовался хоть кем-то. Мысль, что Санс действительно давно мог завести серьёзный роман, грызла не хуже тоски по Подземелью.       Ревности Папирус испугался, мысленно отругал себя, и постарался заглушить едкое чувство.       — Ты не замечал ничего подозрительного в его поведении? — выпытывала Андайн, а скелет вспоминал, что ничего подобного в глаза ему точно не бросалось. — Может, ты видел его с какой-нибудь девушкой или он говорил о какой-то из сотрудниц? У него на работе их много? Они красивые?       Неприятные вопросы сыпались на него с пугающей быстротой, множились в голове — ещё быстрее. Раздражение вскинулось зверем, вздыбило шерсть. Мысли о сотрудницах брата раззадорили едва утихшую ревность, обуздать которую скелет оказался не в силах. Он сжал кулаки, пытаясь взять под контроль скребущую изнутри душу злость, и выпалил:       — Нет! Я не знаю! Хватит уже об этом! У нас, что, больше нет других тем для разговора?!       Отпрянувшая от внезапного выкрика акула изумлённо присвистнула.       — А ты ревнуешь, что ли?       — Конечно, нет! — нервно огрызнулся монстр по инерции.       Этот вопрос загнал его в тупик, вывел из строя одним точным попаданием. Скелет притих, обдумывая, что и — главным образом — как следует сказать, чтобы не вызвать у девушек больших подозрений. Но пока его перегруженная за день голова гоняла лишние тревоги вместо подходящих слов, Альфис сделала выводы за него.       — Очень на то п-похоже. Это наиболее вероятный с-с-ценарий. В-вы всю жизнь пробыли в-вместе, это нормально что ты теперь за-зависи…       — Я не зависим от него! — с прежней пылкостью категорично отозвался Папирус, не желая слушать конец предложения. — И я не ревную!       Скелет не до конца понимал, отчего же так возмущается, почему столь яро отторгает очевидные ему чувства. Из стыда ли, из страха ли? Должно же быть другое объяснение!       Он тяжело выдохнул, боязливо пряча взгляд от других посетителей, заметно оживившихся от этой маленькой сцены. Повышать голос в кофейне было плохой идеей. Самообладание, сам того не замечая, он терял легко, но, благо, так же быстро его возвращал.       — Я просто не хочу сплетничать о брате у него за спиной, — сухо объяснился Папирус, надеясь, что не будет уличён во лжи. — Нам вообще не стоит лезть в его личную жизнь, это не наше дело. Если Санс захочет, то сам расскажет мне о своих планах.       Папирус вымученно улыбнулся, мысленно подмечая, как эта секундная вспышка гнева вымотала его морально. Андайн права, ему точно следовало немного отдохнуть. И, наверное, разобраться в себе или для начала хотя бы записаться к психологу. Свернувшийся колючим шаром страх сегодня дал ему чётко понять, что если Санс действительно планирует строить с кем-то серьёзные отношения, он вряд ли сможет их одобрить. Он не сможет их принять.       — Думаешь, он расскажет? — неуверенно спросила девушка-акула.       На этот раз без колебаний ответить не удалось.       Они какое-то время ещё сидели в кофейне, обсуждая в большей степени дела девушек, их планы и события, которые уже успели подпортить им впечатление о жизни на Поверхности. Разошлись, пообещав друг другу непременно встретиться на ближайших выходных.       Уходил Папирус с ещё более паршивым настроением, чем ехал на встречу. Он мог лишь гадать, что теперь думают о нём подруги, поверили они ему или всё-таки смогли разглядеть всё то, что он прятал в себе не так старательно, как они.       «Сейчас встретился с Дайн и Альфи, — чувствуя себя совершенно опустошённым, напечатал монстр. — Мы немного обсудили планы на выходные. Ты ещё не дома?»       Раздражающая красная надпись, высветившаяся идеально ровными буквами, объявила ему, что сообщение не доставлено. Абонент не в сети.       Папирус усмехнулся. Тихо и совершенно отчаянно.       Чего он вообще ожидал?       Когда он пришёл домой, сообщение до сих пор висело. Электронные часы на плите показывали двенадцатый час, тускло тлея в темноте маленькой кухни. Санса можно было не ждать, ужин готовить не имело никакого смысла, но именно сегодня, полностью разбитый и уставший после разговоров, Папирус вознамерился его дождаться.       На душе монстра царила такая же пустота как в их квартире. Любезно предоставленная им государством скромная жилплощадь отличалась какой-то болезненностью и тоской, точно впитавшейся в старые стены, украшенные однотонными обоями. В отличие от их прежнего дома этот навевал лишь грусть, каждый его сантиметр казался чужим, отторгающим. Папирус ненавидел возвращаться один в тесную клетку, всем своим видом напоминающую ему, что всё изменилось, и эти перемены не пошли никому на пользу. Санс больше не пытался ни обустроить жилище, ни сгладить холодность углов, таящих в себе пыль и мрак. Казалось, что брат упорно пытался вписаться в общую атмосферу одиночества.       Монстр скинул промокшую обувь в прихожей, кое-как повесил пальто и поплёлся на кухню. Ему давно не приходилось стоять у плиты, но былой интерес к кулинарии нисколько не остыл, и только этой постоянной Папирус был несказанно рад. Готовка помогала ему отвлечься и развеяться, а раньше он не мог и предположить, насколько важны для него окажутся эти моменты единения с самим собой.       На его плечах обязанностей со времён Подземелья совсем не прибавилось, но их вес почему-то словно приумножился вдвое. Или это Андайн права — он неприлично ослаб. И дело тут вовсе не в запущенных тренировках, смысл от которых в настоящий момент был смехотворен.       Недавно закравшиеся в голову мысли продолжали грызться как свора собак, тревожа в нём едва утихшие чувства. Он топил их старательно в своём персональном болоте помешательства, топил вместе с собой, полагая, что так будет и лучше, и легче. Эти попытки себя не оправдали. В большей степени потому, что оказались тщетны. Утопить ничего не получилось. Всё утаиваемое всплывало на поверхность при любом удобном случае, при любом неловком вопросе и любой нездоровой, как он их лично крестил, мысли.       Во время готовки Папирус был сосредоточен на том, что он делает, а не почему. Это его спасало.       Нож звучно стучал по деревянной доске, когда скелет, давно доведя действия до автоматизма, нарезал на завтра салат, состоящий из двух ингредиентов, найденных в полупустом холодильнике. Продукты быстро портились, а монстр не одобрял лишние траты и подобного отношения к еде. Сколько бы всего он не покупал, как часто бы не готовил — брат игнорировал плоды его трудов, и Папирусу ничего не оставалось, как начать стараться исключительно для себя.       Пока закипала подсоленная вода, он бездумно листал книгу — не одну из тех, что читал Санс, а что оставили прошлые жильцы. Скелет не вдумывался в её содержимое, листал страницу за страницей и поверхностно вникал в суть слов, давно потеряв нить повествования. В одиночестве монстр коротал время, как мог, прогоняя поселившуюся в нём усталость, а затем в глухой тишине квартиры щёлкнул дверной замок.       «Явился», — пронеслась в голове единственная мысль, и Папирус поспешил захлопнуть книгу. Он ожидал, напряжённо вслушиваясь в шум в коридоре и томительно лелея в себе рвущееся наружу нетерпение. Когда они виделись последний раз вечером после работы? Монстр обычно ложился спать, а не караулил повадившегося гулять братца под дверью.       Звук расстегивающейся молнии ветровки перебил глухой удар чего-то тяжёлого о пол. Соскользнуло — судя по сухому шелесту — пальто, старший скелет глухо выругался, оступился — грохнул ботинок. Папирус прошёл вперед и обеспокоенно выглянул в прихожую: побоялся, что старший брат не оставит её в целости и сохранности.       — Санс? Ты цел? — осторожно позвал он копошащуюся среди получившегося бардака фигуру брата.       Явно не ожидая встретить Папируса, полутораметровый монстр нервно дёрнулся, обернулся и неловко привалился к вешалке.       — Чёрт, — проговорил тот, — не пугай так. — Он нервно поправил сползший капюшон, если натягивание ткани на лицо было уместно так назвать. — Я думал ты…       — Сплю?       — Ага. Ты обычно меня не ждёшь.       — Я тоже сегодня задержался, — легко пожал плечами Папирус. — Вот и…       Он случайно бросил взгляд на попортившие светлый линолеум капли крови, когда Санс наклонился к тапочкам.       — Откуда кровь? — прошептал монстр в одночасье севшим голосом. — Тебя… тебя же не просто так задержали, я прав? Что случилось?       Санс ответил с явной неохотой и наиболее неправдоподобно:       — Я упал.       Домашняя обувь смазала своеобразные улики.       — Не развози грязь по полу, ты его не моешь! — нервно вырвалось у него.       Старший брат не отозвался, продолжив держаться за край капюшона, точно пытаясь таким образом спрятать себя от чужого взгляда.       Едва успокоившись и взяв всколыхнувшуюся в подсознании панику под контроль, Папирус поспешил уточнить:       — Когда это произошло? Сейчас? Я слышал, как здесь что-то рухнуло, это был ты? Ты сильно ранен? Дай я посмотрю.       С каждой секундой тревога распалялась всё сильнее. Он давно смирился с ночными прогулками брата, но никогда они не заканчивались травмами.       — Незачем так переживать, — заверил Санс, отступая. — Это просто царапина, ничего серьёзного.       Папирус был непреклонен: он уже схватил брата за ворот ветровки, вынудив того открыть затенённое ненужным элементом одежды лицо. Первое, что набросилось — оцепенение. Сковало, перекрыло дыхание и вскружило голову. Потом пришло понимание. Страх поутих. За размазанной по лицу кровью истинную серьёзность увечья определить оказалось непросто. Переносицу украшала неровная глубоко запавшая трещина. Она продолжала кровить и темнела сколами по краям.       Такие ранения не берутся из воздуха.       — Ты не мог так упасть, — первое, что сумел выдавить из себя младший скелет, понимая, что всё это время Санс старательно прятал — нет, не рану, — себя самого.       — Мог, просто поскользнулся и ударился о стеллаж. Он у нас металлический, — с былой, неожиданно возникшей беспечностью, отмахнулся монстр, и демонстративно потёр носовую кость, разводя свежие следы крови. Папируса передёрнуло.       — Не трогай! — взвыл он, встряхнул того за плечи.       Скелет поднял руки в защитном жесте.       — Расслабься, Папс, оно заживет само через пару дней. Со мной всё в порядке.       — Ты всегда так говоришь.       — А ещё я всегда оказываюсь прав. У нас есть пластырь?       Папирус коротко кивнул.       — Ну и зачем, если ты так уверен, что эта царапина не стоит внимания, так старательно от меня её прятать? — между тем поинтересовался тот, но Санс ни секунды не колебался.       — Чтобы не было, ну, ты знаешь… Вот этого.       Чтобы не было причитаний и утешений. Чтобы не было излишнего внимания и опеки.       — Что плохого в том, что я о тебе волнуюсь?       — Ничего. Просто не люблю, когда ты изводишься по пустякам.       Папирус хотел было возразить: всё, что Санс считал пустяками, в полной мере ими никогда не являлось, и он не мог понять, откуда в его старшем брате столько безразличия, столько беспечности и сопоставимой им по размерам дурости.       Нарушившее покой дома и вырвавшее его из мыслей шипение плиты заставило Папируса подпрыгнуть на месте. Он забыл про кастрюлю.       Уже на кухне его догнал полный изумления вопрос:       — Ты, что, готовишь? В такое время?       — Хотел сделать себе что-нибудь на утро когда пришёл, но ты меня отвлёк.       — Прости, я не думал, что столкнусь с тобой так поздно, — прикрикнул из коридора Санс, и от младшего монстра не укрылись дребезжащие нотки тревоги.       — Просто пообещай, что в следующий раз будешь поосторожнее и не станешь меня так пугать! — отозвался Папирус, с ужасом смотря на кошмар, произошедший в кастрюле. — Лучше с порога говори, что у тебя опять случилось, быстрее отстану.       — Я постараюсь. — Звучало неискренне и нисколько не обнадёживающе.       Папирус небрежным движением руки, сохранившей на себе следы чужой крови, выключил плиту, вслушиваясь, как в глухой пустоте квартиры затихает и растворяется шорох шагов. Он потёр фаланги, разводя по ним багряную влагу и прислушиваясь к собственным распаляющимся подозрениям.       Его пустяки обычно таили за собой настоящую катастрофу.       Чистая рука извлекла телефон из кармана. Папирус открыл конец списка контактов.