Лица

      Белая яркость экрана била по зрачкам в опустившейся на кухню темноте: Папирус поспешил погасить свет, когда в перспективе возникли дела важнее готовки. Он томительно всматривался в контакт, помеченный как «Фриск», раздумывая, имело ли смысл набирать сразу человеку. Время было позднее — не дозвониться. И мальчишка вряд ли бы смог чем-то помочь, даже если захотел.       Папирус бестолково листал список туда-сюда и думал, как ему следует поступить. Страх подтачивал изнутри и спутывал мысли: попеременно хотелось то поднять всех знакомых на уши и попросить о помощи, то не накручивать себя по пустякам, чтобы не создавать лишних проблем. Кто знает, как всё обстоит на самом деле? Может, он правда заблуждается? А слова Андайн разве так уж фантастичны? Ничто ведь не мешало Сансу пропадать после работы, и не важно — налаживать ли таким образом личную жизнь или попросту развлекаться. Разве он не заслуживал счастья? Разве Папирус не должен быть рад за него?       Монстр тяжело выдохнул сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как от обиды и бессильной злости — чернеющей и живой — душа сжимается под рёбрами.       Но разве он должен быть счастлив тоже?       Устав от неопределённости, не дающей решиться, Папирус резко прокрутил список вверх, бегло взглянув на номер, что до этого ему не доводилось набирать, и тут же почувствовал укол стыда. Не очень-то хорошо с его стороны было беспокоить других только, когда ему самому что-то понадобилось.       Контакт был назван «Леди Азгор», и какое-то время эта глупость поднимала ему настроение, но сегодня монстр даже не улыбнулся.       «Надо переименовать», — мелькнула пустая мысль и также стремительно исчезла, когда Папирус открыл окно сообщений. Он вновь сосредоточился на недобром предчувствии, пустым взглядом сверля подсвеченные кнопки.       Удивительной была ярость, с которой в нём бились и переплетались в бешеном танце, казалось бы, давно позабытые страхи, и та сила, с которой терзали сознание безрадостные предположения о возможной беде. Удивительно было, что при этом монстр не знал, как донести свои худшие — и зачастую не беспочвенные — опасения до других. Не знал, стоит ли ему это делать в принципе.       «Привет, Тори. Прости, что я пишу вот так внезапно», — неуклюже набрал он и задумался, подбирая следующие слова, а потом палец дрогнул — сообщение было отправлено.       Скелет не сразу понял, что произошло, с несколько секунд глядел на мелькающую надпись о загрузке, и когда она замерла, объявляя, что сообщение было доставлено, он устыдился своей оплошности. Была у них с Сансом одна вредная привычка — переписываться короткими односложными фразами. В случае с Ториель как быть дальше скелет не знал. Едва зародившаяся мысль ускользнула, оставив Папируса рассеянно смотреть в экран.       Собственная нерешительность злила ничуть не хуже собственного эгоизма. Живя в Подземелье, где текущие заботы не приходили никому в голову, Папирус не мог себе представить, что когда-нибудь столкнётся в безмолвной борьбе с самим собой. И причиной этой борьбы окажется его характер.       Осознание, что он присвоил Санса как вещь ещё очень давно — раньше у него не было причин задумываться над этим фактом — болезненно ударило по его самолюбию.       Завибрировал телефон, и скелет отвлёкся от очередного сеанса самобичевания. В последнее время они у него зачастили. С трудом веря в происходящее, Папирус бездумно глядел на значок входящего вызова, прежде чем принять его.       Руки немного подрагивали. Голос тоже.       — Да? — Монстр растерялся. — Тори, прости, что…       Женщина встревожено охнула.       — Папирус, — мягко начала она и тут же осеклась. — У тебя что-то случилось? Просто… обычно мне не пишут так поздно, тем более ты.       Монстр мысленно отметил, что «обычно» в его случае значит «никогда».       — Нет, ну, то есть, да, случилось, но не у меня. Со мной всё хорошо, — немного помявшись, заверил скелет, облокачиваясь на край стола. — Я, наверное, тебя разбудил?       — Нет, — бодро заверила Ториель, и Папирус представил, что она улыбается.       — Прости ещё раз, что так внезапно, это вышло случайно. Я собирался сначала всё обдумать и написать тебе утром, но рука соскользнула, когда я набирал сообщение. Не думал, что ты так быстро мне позвонишь.       — Ничего, у меня есть время поговорить, — бывшая королева звучала беззаботно и почему-то радостно. — Так что у тебя стряслось? Вряд ли бы ты стал обращаться ко мне ночью, если бы это не было важно, я права? Надеюсь, я смогу чем-то помочь.       Степень важности Папирус измерить не мог, только нутром чувствовал, что творится что-то неладное, однако такой аргумент ничего не стоил, и он решил его не озвучивать.       — Я насчет Санса, — сообщил он, стараясь совладать с голосом: жалобно лепетать не хотелось. Тем не менее, слова прозвучали мрачно и надломлено. — Ты же общалась с ним какое-то время в Подземелье, да? Я подумал… может, ты сможешь объяснить мне, что происходит. Он никогда не был со мной откровенен и ничего не рассказывал, но проводил много времени с тобой. — Папирус на секунду задумался, и неприятные воспоминания сегодняшнего вечера атаковали подсознание с новой силой. — Ты не подумай, я не ревную, просто не знаю, боится он в чём-то признаться или не доверяет мне, поэтому, пожалуйста, расскажи мне всё, что ты знаешь! Расскажи мне всё, что он мог от меня утаить!       — Я уверяю, он ничего не скрывал… — робко парировала женщина, очевидно, сбитая с толку отчаянно звучащей просьбой.       — Он всегда так говорит! Каждый раз, когда я пытался поговорить с ним с глазу на глаз, он отвечал, что у него нет секретов и мне не о чем волноваться! — неожиданно для самого себя вспылил монстр. — Он прикрывается одним и тем же, постоянно твердит, что делает это ради моего же блага, а на самом деле ему смелости не хватает признаться в своих проблемах. Боится, что потеряет образ идеального старшего брата в моих глазах! Как будто я не знаю, что ему тоже нелегко! Вздор!       Голос Ториель больше не звучал растерянно, но печаль, пронизывающая каждое сказанное ею слово, казалось, лишь усилилась.       — Я знаю только то, что у него есть причины не взваливать на тебя свои трудности, — уверенно начала женщина. — Он поступает так не со зла и не из-за отсутствия доверия, а потому что не умеет по-другому. Да, мы много говорили с ним раньше, но мы никогда не обсуждали личные темы. Я не настаивала. Мало кто станет делиться чем-то важным с безликой незнакомкой за дверью. Когда он приходил, мы болтали о ерунде и много шутили, но не секретничали. Не было в этом смысла. Я не хотела рассказывать ему лишнего и вываливать всё, что беспокоило меня долгие годы, и не просила быть со мной откровенным. Мне хватало того, что он продолжал приходить ко мне. Жить в отчуждении было так… утомительно, и я радовалась как малое дитя каждой беседе, которая у нас складывалась. Но я никогда не слышала его расстроенным или разозлённым, никогда он не переходил ту границу, что мы установили в первую встречу, и вряд ли бы когда-нибудь её перешёл. Слушая его рассказы, я поняла, что Санс не из тех, кто любит жаловаться, он не ищет жалости и не перекладывает ответственность на других, тем более — на близких. С тобой он поступает так же — поддерживает, как может, и старается не докучать тебе заботами, к которым ты не причастен. Не вини его за такую скрытность, пойми, что и ему непросто переступать через принципы. Эти слова, наверное, тебе ничем не помогут, но я не знаю, что ещё могла бы для тебя сделать.       — Нет, этого достаточно, — незамедлительно отозвался монстр, когда женщина закончила. — Спасибо.       Теперь Папирус понимал, что Санса попросту не вывести на откровения. Не заставить рассказать о том, что его гложет уже, возможно, не первое время.       — Я не хотел тебя ни о чём просить, надеялся обойтись советом, — честно признался скелет, нервно потирая контур глазниц. — Просто мне больше не к кому обратиться, а я очень волнуюсь. Он стал пропадать после работы, говорил, что задерживают, и я ему верил, уверял, что всё понимаю. Сейчас никому не легко — мы сами согласились на такие условия. Но сегодня он пришёл с разбитым носом, и я понял, что не верю. Больше не верю ни единому слову. Мне кажется, он опять во что-то ввязался и умалчивает, боится сказать, потому что это больше не Подземелье, где не могло случиться ничего серьёзнее, кроме пропущенного рабочего дня или резкого похолодания! Или он вообще не собирается мне ничего говорить, я уже не знаю, что думать. Мне правда хочется ошибиться, хочется, чтобы всё, наконец, стало хорошо…       Скелет запнулся, задумался, как, должно быть, нелепо звучит со стороны: не разобравшись в проблеме, он бьёт тревогу, впутывает других, потому что не может — и никогда не мог — сам ничего решить.       — Прости, что побеспокоил тебя просто так, — почти шёпотом проговорил Папирус, неосознанно постукивая фалангой по крышке телефона. Этот разговор в одночасье показался ему отвратительной идеей. — Я просто накручиваю себя, как всегда.       Он растерялся. Испугался, разволновался, не справился с самим собой. Встревоженная магия пульсацией подкатила к горлу, перекрывая дыхание и мешая говорить дальше.       — Пожалуйста, не вини себя, — робко попросила Ториель, когда повисшая посреди разговора пауза непозволительно затянулась. — Нет ничего постыдного в том, что ты переживаешь о своём брате. Но сейчас его жизни ничего не угрожает, думаю, этот вопрос может подождать до утра?       Монстр кивнул, запоздало поняв, что женщина его не видит, и поспешил согласиться:       — Да. Да, может.       Тори предложила с былым энтузиазмом:       — Тогда, приезжай ко мне завтра, если ты будешь свободен, или загляни после работы. Мы обсудим всё наедине, ты выговоришься, и, вот увидишь, тебе станет легче. Может, мы что-нибудь придумаем вместе, а сейчас точно не стоит волноваться понапрасну. Тем более на ночь.       Свободен Папирус не был, а ехать вечером в другой конец города после работы ему не хотелось.       Насколько бы важен не был предстоящий разговор, скелет понимал — настроение у него после дороги будет паршивым, и портить его Ториель он не собирался.       — Ты уверена? Мне не хочется тебя в это впутывать.       Впрочем, та звучала неизменно оптимистично и воодушевлённо. Папирус невольно позавидовал её способности быть готовой помогать всем и каждому независимо от повода.       — Конечно. Когда ты так беспокоишься о брате, то совсем забываешь о себе. Благородно, но, согласись, очень глупо. Лучше помочь тебе до того, как ты сам себя изведёшь.       — Хорошо. Я постараюсь закончить пораньше, ну, или отпроситься, — пообещал Папирус, прикидывая, насколько всё-таки сладка возможность пообщаться тет-а-тет. — Ты, правда, меня очень выручила, и ты не представляешь, насколько я тебе благодарен.       — Не стоит, — очевидно, смутившись, попросила та. — Я ещё ничего не успела для тебя сделать.       — Ты дала мне повод переосмыслить его поведение. — Это, в сущности своей, было чистой правдой. — Как думаешь… В этот раз я снова окажусь неправ?       Когда повисло гнетущее молчание, скелет вдруг понял, что не хочет слышать ответа. Женщина глубоко задумалась, и в сгустившийся тишине её голос прозвучал особенно жутко:       — Ты не можешь всегда ошибаться, Папирус. Вам обоим будет лучше, если Санс, замалчивая проблемы, продолжит справляться с ними сам. Но лучше всегда надеяться на худшее, потому что когда подтвердятся самые страшные опасения, для тебя это не станет ударом, и тебе будет не так больно. Поверь мне.       Монстру на миг показалось, что на него опрокинули ушат ледяной воды.       — Я тебя понял, — оторопело проговорил скелет, спеша закончить разговор. — До завтра.       Экран потух, кухня погрузилась в непроглядную темноту. А на сердце осталось щемящее чувство обречённости. Последние слова Ториель слишком сильно контрастировали с тем, что она говорила до этого.       Постояв с минуту, оглушённый тишиной, укрывшей помещение, словно тяжёлым покрывалом, он поспешил вырваться из душащей хватки отчаяния. Новое сообщение было готово к отправке.       «Привет, Сэм. Не злись, что я так поздно пишу об этом. Подмени меня завтра. Я буду занят».       Решив, что на сегодня с делами покончено, скелет побрёл в свою комнату, стараясь не шуметь. Мысли роились, хотелось поскорее забыться в каком-нибудь сне, только не давать поводов тревоге копиться в нём и усиливаться.       Проходя к себе, Папирус заметил, что дверь в комнату брата сегодня оказалась чуть приоткрыта. Схватившись за ручку, монстр застыл, помедлил, обдумывая. В больную голову лезли больные мысли: хотелось проверить, всё ли в порядке, лично удостовериться, что нет причин для паники, которая им овладела.       Всего один маленький шаг. Беглый взгляд. Ничего более.       «Это чересчур», — одёрнул себя скелет, закрывая дверь, когда наружу сквозь плотную дурманящую занавесь помешательства всё же сумели пробиться лучи здравомыслия. У всего должны быть границы. Как бы он не волновался, бросаться в крайности ему не стоило. Вряд ли Санс будет рад узнать, что его младший брат так сильно на нём зациклен.       Твёрдо вознамерившись не принимать никаких действий до разговора с Ториель, Папирус поспешил ретироваться.       Новое сообщение пришло в тот момент, когда скелет подключал телефон к зарядке, безуспешно пытаясь нащупать разъём в непроглядной темноте.       «С тебя должок».       Монстр глухо усмехнулся.       «Ок. Спасибо».       Теперь, когда последний вопрос был улажен, он мог лечь и ни о чём до завтра не думать. Не думать, само собой, не получилось. Едва опустив голову на подушку, он понял, как измотал себя за день. Мысли перекатывались в голове тяжело и неохотно. Сон из-за них совсем не шёл, и монстр не знал, сколько времени он провалялся неподвижно, глядя в тонущий во мраке потолок, безуспешно пытаясь выкинуть из головы всё лишнее. Однако усталость всё-таки победила. Выждала, улучила момент и набросилась, крепко сжимая объятия.       Сны Папирусу виделись зачастую сюрреалистичные, цветастые, а то и вовсе откровенно бредовые. Этот не стал исключением, поэтому, когда неестественная яркость окружающего мира ударила по глазам, слепя своей белизной, скелет этому нисколько не удивился. Поверхность бежевых обоев гостиной словно стала глянцевой, блестящей: все резкие углы сгладились, всегда таящиеся в них тени будто отсутствовали.       Периферическим зрением он улавливал белёсую дымку, но, поворачивая голову и осматривая квартиру, залитую искусственным светом, ошибочно принимаемым им за дневной, монстр не замечал ничего необычного.       Настораживало только полное отсутствие звуков.       — Санс? — неуверенно позвал Папирус, заодно пытаясь проверить, не оглох ли он. — Ты дома?       Брата поблизости не оказалось. Леденящий душу холодок, что всё время едва ощущался, закрался в неё глубже, свился змеёй и затих. Скелет попытался отогнать неожиданно распалившееся дурное предчувствие, но ничего не вышло: фаланги закололо, вдоль позвоночника вместе с магией заструились-побежали мурашки.       Монстр вошёл на кухню и теперь неотрывно глядел на закипающий сам по себе чайник.       Разве он был зелёным?       Зелёными также были обои: узор на них петлял и полз по стенам как самые настоящие лианы, цветя бледно-жёлтыми мелкими цветками. Ни на что не похожими, но при этом точно ему знакомыми. Желание изучить их детальнее пересилило сидящее в нём беспокойство, и Папирус поспешил провести по ним рукой. Холодные, они лишь усилили ощущение неестественности, ненормальности, нависающее точно грозовым облаком. Оно было везде. Везде с самого начала, оно пряталось по углам, таилось за спиной, и теперь добралось до него.       Папирус отпрянул, чуть хмурясь, пытаясь понять, чем обусловлены эти чувства. Страхи не оставляли его ни на секунду, не давали здраво соображать, то и дело сковывая, связывая по рукам. Монстр силился отпустить их, но каждый раз, когда представлялся шанс, когда казалось, что лучшего момента он уже не подберёт, ему не хватало смелости. Без недомолвок и пустых (а брат был тем ещё ушлым змеем) ухищрений, думал младший скелет, им обоим жилось бы легче. Зная, что у него уже нет шансов, сдаться было бы проще, чем продолжать томить себя предположениями, подкармливая их кусками отмирающей надежды.       Надежды на то, что у них есть общее будущее.       Но для этого ему предстояло не только признаться, но и в первую очередь поймать всегда ускользающего от него брата. Найти в себе силы говорить, подобрать правильные слова и приготовиться, случись такое, жить с отрицательной реакцией Санса на его откровения. Быть отвергнутым Папирус боялся до мозга костей. Потому всегда пунктуальный и не терпящий беспорядка монстр репетировал одни и те же речи у себя в голове. Он думал, как скажет обо всём брату. Когда-нибудь точно скажет. Как объяснится, сохранит достоинство и не покажет слабости, а потом… будь что будет.       — Как насчёт того, чтобы, наконец, сказать это вслух?       Низкий знакомый голос в глухой тишине прозвучал точно у него за спиной, пусть Папирус был готов поклясться, что это невозможно. Он бросил испуганный взгляд через плечо, смерив возникшего — из воздуха, ей богу! — Санса, и машинально потянулся к стоящей возле него кружке. Та легла в ладонь как влитая, не обжигая чувствующие температуру кости.       — Ты о чём? — не понял монстр.       Брат улыбался снисходительно, на его лице застыло неправдоподобно умиротворённое выражение. Такое… непривычное, обманчивое, словно аккуратно высеченная маска. Точная до малейших деталей, идеальная маска, наверняка давно сросшаяся с шершавой поверхностью черепа. Едва Папирус допустил эту странную мысль, как тут же её отбросил. Нет, одной маской тут не обошлось: Санс носил не одну, и менял он их так часто и до того умело, что заметить было невозможно.       — О том, что не даёт тебе спать по ночам, — лукаво усмехнувшись, заявил старший брат, нисколько не смущённый вопросом. Знал наверняка: Папирус его прекрасно понял. — Ты очень громко думаешь, бро. Просто скажи это.       В сгустившейся тишине напряжение усилилось во сто крат, затрещало в воздухе. Они мерились взглядами какое-то время. Пару секунд, может, пару-другую вечностей. Блёклый блеск узких зрачков напротив почему-то, казалось, выпытывал. Санс словно корил его за всю ложь одним немигающим взглядом, требовал признаться немедленно, и неподвижная белизна в его глазницах притягивала, гипнотизировала.       Папирус решил сдаться до того, как успеет сойти с ума.       — Что я должен сказать вслух?! — нервно вскинулся он, хлопнув кружкой по столу. Тусклая, точно выцветшая скатерть взметнулась как при порыве ветра почему-то вверх. Монстру не было до этого дела. — То, что я в последнее время места себе не нахожу из-за твоих побегов? У меня и без тебя полно проблем, я не могу решать ещё и твои! Неужели ты сам не устал ещё убегать? Я вот устал за тобой гоняться!       Ты всегда говорил, что хотел защитить меня, что делал всё ради моего же блага, но это ведь не так. Когда ты молчишь о своих проблемах — это не благо, и никому от этого не легче! Я волнуюсь, Санс, а твои игры в прятки меня вообще не успокаивают! — С каждым словом он заводился сильнее, но злости не чувствовал — только досаду. — Или мне надо наконец-то сказать, что я люблю тебя? Правда, люблю и боюсь потерять. Я не верю, что ты этого ещё не заметил. Как я смотрю на тебя, что говорю, что делаю, в конце концов! Я не смогу так дальше жить, понимаешь? Я не хочу всю жизнь провести в страхе и ожидании, когда у нас наконец-то появилась возможность начать всё с чистого листа. Если у тебя проблемы, или ты просто нашёл ту, с которой по-настоящему счастлив, так и скажи, не мучай меня этой неопределённостью! Потому что я верю любым твоим словам, — запнулся он и прозвучал совсем жалко: слова вырвались судорожно на вдохе. — Потому что я привык тебе доверять.       Маска на лице Санса дрогнула: он выглядел поражённым. Немного смущённым, но в большей степени явно выбитым из колеи признанием младшего брата. Вряд ли он ожидал, что скелет не стушуется, а разразится эмоциональной тирадой, и останется стоять, переводя сбившееся дыхание, вымученно смотря в неподвижные узкие зрачки как бы спрашивая: «Ты этого хотел?»       — Видишь, как просто это было? — вопросительно протянул брат. — Я рад, что тебе стало легче.       Всё ещё растерянный, Папирус наградил Санса скептическим взглядом. Он хотел было возразить, но вдруг понял, что тот прав. Стало легче. Едва-едва, почти неощутимо, но свившийся кольцом змей сомнений всё-таки покинул душу. Страх больше не грыз его так яро, обтачивая кости, не сжимал метафорическое горло, но его тень осталась рядом. Папирус чувствовал её и знал, что ему не будет покоя, пока все точки не будут расставлены.       — И что в итоге? — с надеждой обратился он к Сансу. — Ты не ответил мне.       Папирус умоляющим взглядом изучал сидящего визави брата, пытаясь уловить на его бесстрастном лице хоть какой-то проблеск эмоций. Молил мысленно, чтобы тот сказал желанные слова, и больше не томил его душу. И точно подслушав его мысли, Санс поспешил их озвучить. Слово в слово.       — Тебе не стоит так переживать. Конечно, я люблю тебя, — вкрадчивым тоном произнёс скелет, неловко касаясь рук младшего брата. Прозвучало фальшиво, совсем механически. Оглушённый собственным волнением, вскружившим голову, он не заметил подвоха. Холод чужих фаланг обжёг, стало неприятно, но Папирус лишь крепче сжал пальцы. Подумаешь! Санс часто мёрз: перчатки стали для него необходимостью.       Хотелось вложить в столь простой жест всю нежность, что у него только была, что копилась, не находя себе выхода. Он жаждал взаимности так долго и так самозабвенно, что не понял, как едва обуявшую его радость сдуло подобно пыли. Безжалостно развеяло, и мир померк, подёрнулся чернотой.       В глазницы закралась резь. Папирус моргнул, прогоняя ощущение мокрого песка. Руки ещё хранили фантомное ощущение холода чужих коротких пальцев, но не их самих, а перед глазами почему-то стояла угольная ночь. Плывучие очертания мебели прослеживались лишь отдалённо. Кажется, он лежал.       Неловко проведя слабой после сна рукой по кровати, Папирус прислушался к ощущению плотного материала простыни. Недоумение, растерянность и беспокойство вспыхнули одновременно. Он моргнул пару раз, привыкая к обрушившейся на него реальности.       Картины яркой кухни в памяти были живы. Отчётливо стояли перед глазами, и скелет был готов поклясться, что стоит ему протянуть руку, как он снова окажется по ту сторону в залитой светом квартире в мире своих фантазий.       Всего лишь сон. О себе напомнила обида.       В груди заныло. Монстр шумно выдохнул. Боль и усталость навалились разом, проникли в каждую кость, заструились внутри их полостей вместе с разогревшейся магией. Он скользнул непослушной, затёкшей рукой под майку, в однозначном жесте огладив рёбра. Заведомо бесполезная попытка успокоиться не помогла: естество продолжало бунтовать.       Волшебство ритмично пульсировало в кончиках фаланг, отчётливо отдаваясь в костях и разносясь по ним словно эхо. Сбившееся дыхание вырывалось тяжело и шумно: голова шла кругом. Прикосновения к телу отзывались тянущей слабой болью, лёгким покалыванием, и монстр поспешил перевернуться на бок, поджимая колени. Было совсем уж плохо. Плохо и горько. Сознание в который раз попросту издевательски играло с ним точно с марионеткой, а тело послушно отзывалось, разгоняя единственный защитный механизм — магию — до предела. Скелет не мог назвать подобные видения кошмарами, но реакция была им под стать, и он ничего не мог с этим поделать. Не мог взять себя в руки даже после пробуждения.       Лишнее, вскоре ставшее отвратительно неудобным одеяло давило горячей тяжестью. Папирус поворочался, безуспешно пытаясь скинуть его, и чувствуя, как выступивший от лишней возни пот скользит, щекочет позвонки, неприятно увлажняет наволочку. Её грубая ткань липла к лицу.       Он безвольно пролежал в неудобном положении до тех пор, пока головокружение не отступит. Пока слабость не покинет тело. Пусто смотря в стену, монстр перебирал в голове проблески уже начавшего забываться сновидения. Он пытался воссоздать слова брата, его голос, каждую деталь, что ещё не стёрлась и не исказилась. Взгляд, движения, мимику (удивительно разнообразную для представителя их подвида). И чем больше собиралась картина из мелких будоражащих воображение частичек, тем быстрее прибывала печаль. Всепоглощающая, она затапливала остальные чувства.       Сон больше не шёл. Монстр чувствовал себя уставшим и выжатым до капли. Часы показывали четвёртый час утра. Понаблюдав за тем, как невыносимо медленно сменяется минутное значение, Папирус пришёл к выводу, что уснуть у него больше не выйдет.       Вставая, монстр отметил, что никогда не ощущал себя настолько слабым. Стало стыдно не только перед собой, но и перед Андайн. Раньше он никогда не позволял себе пропускать тренировки, но толка они не принесли. Морально он оказался куда слабее, и никакое физическое здоровье не могло покрыть ему бессонную ночь вроде этой. А они повторялись с пугающей частотой.       Крадучись, скелет пробрался на кухню, зажёг тусклый свет. Грязно-жёлтый оттенок, окрасивший невзрачные стены и лёгший на старую мебель, нагнал тоски. Глаза заболели с новой силой, зрачки сузились: магия дрогнула, смазывая окружающий мир. Он постоял, привыкая к неприятному ощущению, и ожидая, когда вернётся утраченная чёткость картины. Впрочем, смотреть на окружение ему не хотелось. Чайник Папирус включил, не глядя, машинально, и вздрогнул, когда в тишине дремлющей квартиры зашумела, закипая, вода. Он испугался, что нарушит покой Санса. Но ничего не произошло.       Запах порошкового кофе не радовал, вкус был неотличим от жидкого мыла, но скелету было всё равно. Он присел за стол, открыв отложенную ранее книгу, и пришёл к неожиданному для себя выводу: половина страниц уже оказалась прочитана. Однако он совершенно не помнил их содержания. Папирус нашёл это недобрым знаком. Сколько времени он вот так приходил вечерами, открывал серые страницы, не вчитываясь в смысл написанных строк? А сколько раз он открывал их по ночам, когда тревога проникала в его сны? Должно быть, слишком много, чтобы теперь имело смысл что-то менять.       Он так увлёкся — вернее, потонул в размышлениях, никак не относящихся к сюжету романа, — что не заметил, как наступило утро. Не заметил и брата, настойчиво привлекающего его внимание. Санс щёлкнул пальцами прямо у его носа, облокотившись на стол, и облегчённо выдохнул, когда Папирус поднял на него пустой взгляд.       — Наконец-то! Сколько тебя можно звать-то? — неодобрительно проворчал монстр и, оценив безрадостный вид младшего брата, с беспокойством добавил: — Ты, вообще, давно тут сидишь? Выглядишь неважно.       Слова Санса доносились, словно из-за глухой стены. Всё ещё туго соображая, скелет обернулся, бросая взгляд на часы. Полседьмого.       — Давно, — объявил тот бесцветно: сил вдаваться в подробности не было, желания тоже.       Санс тем временем только насторожился.       — У тебя что-то случилось?       Папирус не сдержал смешка. Если что-то и случилось, то явно не у него. Или, правильнее сказать, с ним? Он не знал даже как объяснить сегодняшнюю ночь. Бесконечно уставший, монстр неосознанно заламывал пальцы, перебирая в такт хрусту мысли, давно превратившиеся в густой кисель. Волновать брата не хотелось, в конце концов, из них двоих именно Санс был тем, кого, вероятнее всего, следовало спасать. Желательно от себя самого.       Суставы безрадостно хрустели и щёлкали. Старшего брата передёрнуло.       — Прекрати сейчас же! — потребовал он, хватая того за руку. Папирус смутился, перевел взгляд на раскрытые ладони и неловко проговорил:       — Прости, задумался. Ничего не случилось, просто плохой сон приснился.       Не такой уж и плохой, размышлял между тем монстр, однако разум счёл иначе. Иного объяснения переполошившейся магии он пока что не нашёл.       Санс глядел испуганно и затравленно одновременно, словно ответ младшего брата задел его лично. До этого Папирус не замечал за ним столь пришибленного вида, а потому списал всё на свой недосып. Должно быть, показалось.       — Тебе никогда раньше не снились кошмары, — с неприкрытой тревогой заметил тот. — Что ты видел?       То, что ему, вероятно, никогда не светит.       — Всё бывает в первый раз, — наиболее непринуждённо отмахнулся скелет и поспешил изобразить подобие улыбки. — Я уже и не помню.       Санс его беззаботности не разделял, продолжая смотреть исподлобья всё так же сумрачно как на предателя, но возражать не стал.       — Забудь, Санс, я больше не ребёнок, меня не нужно успокаивать. Давай, я лучше приготовлю нам завтрак? — поспешил перевести тему Папирус, вставая с места.       Он переключил внимание на плиту, грустно про себя отмечая, что так и не помыл её: отвлёкся на разговор с Ториель.       — Не надо, бро, я не ем с утра. — Голос Санса звучал холодно. — Я пойду.       Папирус растерялся.       — А как же обед?       — Зайду в кафе.       — Я положу тебе с собой.       — Мне некогда, Папс. Посмотри на часы. Спасибо тебе, правда, но ты не успеешь, — сбивчиво проговорил скелет и поспешил к выходу. — До вечера.       Проводив взглядом исчезнувшего в коридоре брата, младший скелет с запозданием сообразил, что в отличие от него Санс всё это время был собран и одет. Дорога до его работы занимала куда больше времени, и он уходил намного раньше.       Хлопнула вторая железная дверь. Снова стало тихо, стены сдавили. В виски ввинтилась боль.       Промычав сквозь зубы что-то невнятное — монстр не смог определиться, ругается он или жалуется, — он небрежно плеснул остатки отвратительного кофе в раковину и потёр переносицу. Этот глупый спектакль, тянущийся всю их совместную жизнь, утомлял, а в последнее время стал потихоньку сводить с ума своей однообразностью, и Папирус был только рад разменять его на пару-тройку настоящих ночных кошмаров. Ему хотелось, чтобы Санс наконец-то перестал прятаться в своём мирке и обратил внимание на то, что происходит вокруг. Что происходит с его братом. Как тот изводит себя тревогами, как жаждет привлечь его внимание. Ему хотелось, чтобы у того проснулась совесть.       Скелет немало удивился собственным мыслям. Сильнее — только устыдился. Вместо того, что бы решить всё по-взрослому и поговорить, он продолжал молчать и надеяться. Это ли не глупость? Ему не нужна ни Ториель, ни кто-либо ещё, чтобы найти в себе силы перебороть эту юношескую неловкость. Ему нужен повод продолжать взращивать свои потаённые страхи и пытаться вынудить брата сделать всё за него, взять ответственность. Снова.       Собираться в дорогу резко перехотелось, но иных вариантов не было. Он добровольно заварил эту кашу.       В восемь часов, когда со сборами было покончено, и бездельничать надоело, Папирус написал на нужный номер: «Доброе утро. Когда я могу подъехать?»       «Доброе. Можешь приезжать, когда тебе будет удобно, мы уже ждём», — пришло в ответ спустя несколько минут, не дав монстру даже отвлечься.       Несомненно, сегодня удача ему по-своему благоволила. Папирус решил, что чем раньше он приедет, тем лучше для него. Затягивать не хотелось, делиться своими подозрениями скелет уже передумал. Совесть считала иначе: приехать к Ториель было необходимо хотя бы из уважения. Недолго поборовшись с самим собой, Папирус уточнил адрес и поспешил на выход, хотя внутренний голос ехидно нашёптывал ему всю дорогу до метро о бессмысленности грядущей встречи. Чтобы не ударить в грязь лицом, монстр решил отрепетировать речь заранее: он поспешил обдумать, что скажет женщине, и чем, если вдруг сболтнёт лишнего, отведёт от себя подозрения.       Эти мысли так увлекли его, что сморённый усталостью, скелет не заметил, как провалился в сон уже в вагоне. Благо дорога не требовала пересадок.       На конечной станции дежурная требовательно похлопала его по плечу, приводя в чувство. На её лице читались недовольство и нетерпение. Она буркнула что-то неразборчивое, но определённо обидное, и Папирус бросил в ответ такое же едва различимое извинение, выходя из пустого вагона. На секунду он успел позабыть, куда едет. Напомнила ему Ториель, любезно расписав весь путь до её дома.       Потерявшись не столько в незнакомом районе, сколько в своих размышлениях, монстр только на пороге квартиры постарался вырваться из охватившего его оцепенения. Дверь ему открыл Фриск — поразительно бодрый столь ранним утром. Папирус сдавленно поздоровался, неловко пропуская зевок, и прошёл в дом.       — Тори! — позвал юноша сразу из коридора. — Папирус приехал.       — Слышу уж, — откликнулась женщина из кухни. — Раздевайся, проходи. Я почти закончила.       Скелет прислушался к запаху выпечки, со смущением отмечая, что к его приезду Ториель серьёзно подготовилась. Стало неловко за своё желание отменить эту встречу.       Осматриваясь, он приметил, что квартира бывшей королевы оказалась тоже двухкомнатной, но светлой, убранной и просторной, не идущей ни в какое сравнение с той, в которой они жили с братом. Сразу стало понятно, что многое, пожалуй, зависело от хозяина. Будь у Санса больше желания, а у него самого хоть немного времени, они бы без труда превратили убогие стены их комнат во что-то, напоминающее о прежнем доме.       Монстр перевесил пальто на свободный крючок, попутно изучая огромный трёхстворчатый шкаф с зеркалом. Собственное отражение глядело на него хмуро, недобро, и Папирус, недовольный своим кошмарным внешним видом, демонстративно показал ему язык. Задумался на секунду и усмехнулся такому ребячеству, однако показалось или нет, но взгляд его в этот миг прояснился.       — Привет, Тори, — не забыл поздороваться он, когда вошёл на кухню. — Как ты тут?       Начинать беседу со своих проблем младший скелет счёл невежливым. К тому же, любопытство требовало узнать, как сложились дела у остальных его друзей.       Впрочем, Ториель и не требовалось ничего говорить. По одному взгляду на неё было понятно: она счастлива. И скелет по-доброму позавидовал её положению.       — Я потихоньку, — спокойно сообщила она. — Проблем пока что нет, Фриск мне во всём помогает, так что я спокойна. Даже не знаю, что бы я без него делала.       — Он живёт с тобой? — удивлённо уточнил Папирус.       — Да, я испугалась, что после стольких лет одиночества не справлюсь самостоятельно. Всё-таки, когда ты можешь на кого-то положиться или обратиться за помощью, жить становится легче. Фриск сам предложил побыть со мной, пока я достаточно не освоюсь, и он не закончит учёбу. В моём положении было бы глупо ему отказать, — не скрывая улыбки, поделилась — или похвасталась? — она.       — Я рад это слышать. В последний раз, когда мы виделись, ты была… не такой счастливой.       — И поводов для радости тогда тоже не было, — отметила женщина, и монстр не смог не согласиться.       Поводов для радости у него до сих пор не нашлось.       — Тебе чем-то помочь? — неловко поинтересовался Папирус, когда замолкнув на полуслове, Тори продолжила наводить порядок в шкафу.       Она только повела хвостом.       — Нет, я почти закончила. Сейчас только Фриск к нам подойдёт. Ты ведь приехал сюда не для того, чтобы говорить обо мне.       Юноша откуда-то принёс торт, а Папирус не находил себе места в компании после неожиданного заявления Ториель. Ему казалось, что он тревожит её почём зря, и начавшееся на кухне чаепитие подкрепляло эти мысли. Атмосфера нисколько не соответствовала теме собрания. Но вскоре болтать стали обо всём, ловко перескакивая с темы на тему, так, что монстр не успевал задержаться ни на одной из них. Слушая, как женщина жалуется на несправедливо завышенные цены, он не заметил, как они перешли к обсуждению успеваемости Фриск. Юноша рассказывал о своём колледже во всех красках, не скупясь на подробности, превращая даже столь унылую тему, как грядущие экзамены, в шутку.       А потом неожиданный вопрос Ториель, нарушивший едва возникшую идиллию, неприятно резанул слух. Душа сжалась под рёбрами.       — Так что там с Сансом?       Монстру пришлось повторить свой ночной рассказ ещё и для Фриск. Подготовленная заранее речь получилась менее скомканной и далась ему легко. Юноша слушал, не перебивая, беспокойно переводя взгляд то на хмурящуюся женщину, то на неловко тушующегося рассказчика.       — Я просто запаниковал, — подытожил Папирус, оправдываясь. — Не знал, что делать, поэтому сразу же написал тебе. Мне всегда казалось, что он доверяет тебе больше, и ты могла бы что-то обо всём этом знать. А теперь я понимаю, что не должен был втягивать никого в свои личные трудности, но мне… больше всего хотелось услышать что-нибудь ободряющее. Чтобы кто-нибудь снова сказал мне, что я только зря переживаю.       Папирус любил поднимать шум без повода, или, как говорил уже Санс, раздувать из мухи слона.       — А что, если не зря? — вдруг вклинился Фриск, преисполненный странной решимости. — Что, если на этот раз всё не так просто?       — Да в том-то и дело, что у него никогда не бывает «просто»! — чуть ли не взвыл с досадой скелет.       Сколько он помнил, Санс юлил не только в отношениях с ним, но и по жизни в принципе. Его брат не любил ни говорить, ни действовать напрямую, предпочитая уловки, слухи, посредников. Он вёл себя всегда по-разному, умело подстраиваясь под окружающих, ведомый чужими указаниями, а не моральными соображениями.       Чем больше Папирус думал над этим, тем лучше понимал, зачем Санс всю жизнь носил маску. Много масок. Кажется, без неё он никогда не показывался на улице и не снимал её дома.       Обида напомнила о себе, когда скелет понял, что не знает, каков его брат на самом деле. Видел ли он его когда-нибудь настоящего? А если и видел, то когда? Как отличить его истинное лицо от тех образов, что он выбирал каждый день? Что если и для него у Санса тоже была заготовленная роль, в которую он безоговорочно верил столько лет?       Досадные выводы дырявили душу. Верить в это не хотелось, но поверить пришлось; монстр почувствовал себя преданным.       И Ториель, к сожалению, тоже не показывала ему своего лица. Он слишком хорошо помнил её подёрнутый отчаянием взгляд и дрожь пронизанного беспокойством голоса, чтобы теперь легко поверить в напущенную жизнерадостность, которую она так старательно демонстрировала. В отличие от Санса, женщина не лгала и не хитрила, но старалась стать поддержкой для каждого нуждающегося, чтобы самой не увязнуть в тоске. За всей её самоотдачей, Папирус чувствовал пустоту. Карие глубокие глаза, всегда глядящие с любовью, таили застывшую печаль.       — И в чём же ты его подозреваешь сейчас? — осторожно поинтересовалась Ториель, складывая лапы с аккуратно подстриженными коготками.       «Во всех грехах», — подумалось монстру, и он безрадостно мысленно усмехнулся.       — Во лжи, — сухо бросил он, силясь собраться с мыслями. — Санс не умеет жить без проблем. Он их притягивает. И боится впутать меня в какую-нибудь историю, поэтому скрывает всю свою жизнь. Должно быть, думает, что лучше я буду сходить с ума от неизвестности, чем узнаю, какой он балбес. В Подземелье меня это не так пугало, он часто где-то пропадал, часто просил меня не вмешиваться, благо, я знал, что ничего страшного с ним не произойдёт. Но Поверхность… я не представляю, что здесь может случиться. Возможностей стало больше, но и опасностей — тоже. Я боюсь, что он по неосторожности влип во что-то крупное, а теперь не может ни справиться сам, ни положиться на меня, потому что и до этого никогда не мог.       — Если он не хочет ничего говорить тебе, — неожиданно с готовностью вызвался Фриск, когда скелет смолк, — я попробую поговорить с ним сам.       — Нет, — тут же припечатал Папирус, испугавшись стали своего тона.       — Дай мне хотя бы попробовать! — скинув секундную оторопь от подобного заявления, воскликнул он. — Всё-таки я человек, Санс должен понимать, что связываться со мной надёжнее, если дело касается Поверхности!       Самоуверенность мальчишки отчасти забавляла.       — Ты не единственный человек, — напомнил Папирус. — Если ему понадобится помощь кого-то из людей, то к тебе он пойдёт в последнюю очередь. Ты остался для него человеческим ребёнком, за которым надо присматривать, и которому он не даст присматривать за собой. Он не станет с тобой говорить, забудь об этом, и в дела свои он тебе влезать не позволит.       — Но ты же не оставишь всё как есть? Должен же быть какой-то способ узнать правду.       — Мы можем подождать, — невозмутимо предложила Ториель, и её спокойствие странно контрастировало с общим напряжением. — Всё тайное, как известно, становится явным, и если Санс не отвечает на твои вопросы, жди, когда он заговорит сам. Отчаяние рано или поздно развяжет ему язык.       Такой подход Папирус одобрить не мог, однако взял его на заметку. Он не собирался ждать, когда брат увязнет в болоте по горло и только тогда забьёт тревогу.       — Я не могу столько ждать, — отрезал монстр. — Санс привык тянуть до последнего, когда он решится сознаться, уже может быть поздно.       Фриск неодобрительно хмыкнул: его минутный порыв энтузиазма таял на глазах.       — И каков тогда твой план?       — Попробую за ним проследить, — вырвалось слишком уж неуверенно.       — А это возможно? — недоверчиво уточнила Ториель, очевидно, различив его сомнения. — Не пойми меня неправильно, но я заметила, что он скрытный, не любит говорить о себе, и он таков по натуре. Думаешь, у тебя получится обхитрить того, кто живёт за счёт хитрости?       Возникший ком в горле мешал говорить.       — Я постараюсь. Главное сейчас — узнать, куда он пропадает после работы. Так станет яснее, в какого рода проблемы он влип. А, может, Андайн права, и мне вообще следует обо всём забыть.       Женщина не смогла сдержать изумления:       — Ты говорил об этом с Андайн?       — Не совсем. Мы просто встретились после работы, а я заподозрил неладное уже после того разговора. Я пожаловался ей, что его часто задерживают, а она взяла и сходу предположила роман, — то ли с претензией лично к амфибии, то ли с недоумением честно признался скелет.       — Но ведь это разумно.       Папирус наградил женщину саркастичным взглядом.       — С чего бы? — насмешливо проговорил Фриск, похоже, разделяя его настрой. — Каковы шансы прийти со свидания с разбитым носом?       — Ещё и скрывать это.       Женщина только пожала плечами.       — Не я сказала, что Санс притягивает проблемы.       — Предлагаешь мне в это поверить? — раздражённо буркнул монстр.       — А ты не веришь?       — Нет! — резко выпалил он. — Нет, и не хочу.       Ответ вырвался необдуманно, судорожно. Ториель заинтересованно взглянула на проколовшегося монстра, и тот поспешил выдать наспех придуманное объяснение:       — В том смысле, что я не хочу верить, что вся эта история случилась только из-за того, что Санс решил спрятать свою подружку.       — То есть, тебе будет легче, если он действительно окажется в серьезной опасности? — непонимающе переспросила она, похоже, так ничего и не заподозрив. — Папирус, когда я сказала тебе надеяться на худшее, я не имела в виду, что ты обязательно должен уповать на беду. Ты должен быть готов, что судьба может сложиться не лучшим образом.       В отличие от неё, Фриск смотрел так пытливо, так лукаво, что скелет догадался в тот же миг: парень его раскусил. Монстр устало прикрыл лицо руками, потирая контур глазниц. Ничего удивительного. Он жил с ними достаточно долго в Сноудине, чтобы успеть изучить их вдоль и поперёк, узнать подноготную их жизни. Вряд ли Папирус был так же искусен во лжи как брат.       Впрочем, с Ториель он опасался неумело завраться, а потому предпочёл держать свой рот на замке.       — Мне будет легче, если он закончит играть со мной в прятки, — неопределённо пробубнил тот в ладони. — Если я узнаю, что он заставил меня так волноваться и вдобавок потревожить тебя только потому, что ему не хочется переступать через принципы, я не дам ему спокойно жить.       Угроза была странной. Папирус совершенно не знал, как поступит в случае подобного открытия, но что-нибудь пообещать было просто необходимо.       — В общем, — проговорил скелет, переводя взгляд на понимающего его опасения юношу. — Официально Санс работает до семи с половиной. Есть куда записать адрес? И телефон тоже. Свяжись со мной, когда заметишь его снаружи. Приезжать туда раньше времени смысла, я думаю, нет.       Папирус не собирался вынуждать брата прекращать его спектакль, он хотел, чтобы тот продолжился. Только по другому сценарию.