Башня. После

Some of them want to abuse you Some of them want to be abused (с) Eurythmics

Веревки натирали. Не то чтобы Зевран жаловался, но в нем заиграла вдруг профессиональная гордость: не умеешь что-то делать – не берись. Он поерзал, локтем пытаясь попасть в грязь, а не давившую до кости гальку, снова оскалился в улыбке, как только Страж закончил совещаться со своими спутниками и обратил на него взгляд. Весьма… Проницательный? Оценивающий? Ворон не стал бы браться расшифровать все магические и не очень тайнописи, которые в нем клубились. Он подумал только, что уже видел такие глаза – стального серого перелива в оправе припухших и красных век, - у тех наставников, с кем предпочел бы не пересекаться больше никогда в жизни. Потом Страж поправил собранный складками у локтя рукав, слизнул с запястья натекшую струйку крови, поморщился мимолетно, будто о порезах думал сейчас больше, чем об опутанном веревками Вороне у своих ног. – Припарки остались? Ведьма фыркнула и вытащила из сумки набитый травами мешочек. Сказать ничего не удосужилась – Зевран слышал, как она громче других уговаривала Стража не тратить время на воронью падаль, - только дернула плечом, мол, потом сочтемся, когда маг благодарно кивнул. Размял в пальцах – жестких, стертых мозолями и царапинами, совсем непривычных для выходцев Кругов, - припарку, приложил к ранам, нарочито медленно расправил рукав и затянул шнуровку, зубами захватив один из концов плетения. Зевран сглотнул – он бы тоже от припарки не отказался. Приложило больше магией, но в ребрах что-то треснуло, когда он сильнее навалился на бок, да и ветвистые ожоги от молний, опутавшие лодыжки как перестраховка веревкам, нещадно ныли. – Я буду разочарован, если ты окажешься бесполезным, - пробормотал Страж сквозь прищур и скольжение красноватого от крови языка по губам. - Будем надеяться, ты не наврал о своих талантах. – Может все-таки осторожнее с ним? – Алистер, я жив только твоими заботами, – не обернувшись на щитника позади, закатил глаза эльф. – Конечно, я буду осторожен. Шейла, ты слышала? Если он хотя бы шаг сделает не по приказу, разрешаю треснуть голову или что тебе больше нравится. В хребте чуток похолодело – голем распахнула пасть, засветившуюся отсветами голубоватых кристаллов, и одобрительно пророкотала согласие с приказом, по немой указке Стража вздернув Зеврана за нывшее от падения плечо на ноги. Припаркой ведьма все же поделилась – не преминув заметить, что их рассадник убогих скоро превратится в церковную богадельню. Алистер возразил, что в богадельнях кормят нормальной едой, а не теми помоями, что готовит Морриган, Шейла, словно оглохшая к перепалке, немигающим взглядом без зрачков следила за ковылявшим Вороном, пока тот с разрешения Стража, уже зарывшегося в сундук с наемничьим добром, паковал рюкзак. Болели лодыжки и ребра. От гордости в гильдии отучали с малых лет, так что свое валяние в грязи Зевран воспринял скорее как забавный, можно даже сказать пикантный момент. Будет о чем потом поведать знакомым: вот как находчиво выбрался перед угрозой издохнуть, всего-то стоило соблазнительнее прогнуться, закатить глаза и сделать вид, что вот ни капельки не страшно. На самом деле было – и еще как, особенно в миг, когда Страж слизывал кровь с губы и смотрел, будто уже примерялся к удару. Много раз позже, вспоминая тот день, он думал, что смотрел вовсе не туда. Пытался выглядеть посох за спиной, привычные жесты – ведь тело говорливее языка, - немую игру взглядов и ухмылок внутри отряда. А надо было смотреть все-таки на глаза. Смотреть – и видеть, что они леденелые, как замерзшая гладь Каленхада. Рамиттан оказался командир не хуже, а может даже и лучше многих. Говорил по делу, иногда едко, болезненно подцепляя за каждую ошибку, глупость или недочет, но специально не гнобил. Даже Алистера, пусть и терпел в отряде – Зевран наметанным взглядом вычислял напряжение желваков и схождение лопаток под мантией, - выслушивал, коли вставала необходимость. Улыбался на шутки. Шутил сам – обычно зло высмеивая недостатки, но Ворону нравилось, что маг и свои оплошности не обходит стороной, посмотрел бы он, как костерят себя заносчивые обитатели антиванского Круга за просчет в бою. Морриган не стеснялась подлить масла в огонь, живописала весь идиотизм выбранной тактики – и Страж тяжело соглашался, пока зашивал где иглой, где заклинаниями трепетно вздымавшиеся собачьи бока. Огроменного косматого мабари звали Гвиндором, и он был вроде как на привилегированном положении – единственный мог ничего не делать, пока разбивали лагерь, а потом довольствоваться теплом и относительным простором командирской палатки, в которую доступ никто кроме не имел. Понаблюдав еще пару дней, Зевран пришел к выводу, что поторопился: без привилегий остались по большому счету только он да Страж-недотепа, остальные так или иначе с Рамиттаном были накоротке. Он засиживался с ведьмой до ночи, обсуждая то древние, леденящие кровь легенды – страшилки послушать Зевран завсегда был рад, и ликовал, как ребенок, когда маги его не гнали в шею, пусть Морриган и фыркала громче обычного, - то заклинания, то совсем поросшие мхом и быльем тайны. С кунари Страж становился сдержаннее и словно честнее – так казалось, когда с нечеловеческим спокойствием он не соглашался со Стэном, в лицо высказывая все, что думает, или пока на пару с ним растягивал тент Шейлы, ушедшей за хворостом и парой неудачливых куропаток к ужину. Голем сколько угодно могла жаловаться на птиц, надоедливых людишек и невыносимо докучающих порождений тьмы, головы которых трескались слишком уж скучно – Рамиттан рассеяно улыбался, кивал и все обещал придумать занятие поинтереснее. Прижиться в такой компании оказалось делом трудным, но Зевран старался. Варил яды для клинков воинов, подменял очередь Морриган на готовку – эх, были бы в этом захолустье нормальные специи, кроме кислых листьев веретенки да растущей по всем обочинам собачьей петрушки, он бы даже Стража удивил, – сидел в дозоре и мотался по мелким поручениям, когда требовалось. Был таким пай-мальчиком, что даже привыкшие сюсюкать с пацанятами из церковного хора жрицы прослезились бы и угостили яблоками с заднего дворика часовни. Был. А потом все полетело через пень колоду, когда в накативший день плохого настроения – Морриган их чувствовала безошибочно, словно обладала особым чутьем, и всегда отсиживалась у своего дальнего костра, а Алистер становился грустнее и забитее обычного, - Рамиттан появился распаренный после тренировки, с едва зарубцевавшимися полосами на предплечьях, и приказал зайти с собой в палатку. В любой другой ситуации Зевран расценил бы это как часть игривого приглашения, но – нет, Страж именно приказал, сквозь зубы вытолкнув воздух и пузырившуюся где-то внутри пену вожделения. Настало время отдавать долги. Зевран старательно отговаривал себя, что не все так плохо. Ему встречались в жизни люди жестче, ситуации омерзительнее, а положения – безвыходнее. Всего-то надо было держать при себе – всегда, в том же потайном кармашке, где флакон с ядом для клинков, - мазь для задницы и осторожнее шнуровать куртку, стараясь не задевать коросты укусов на спине. Они множились по плечам и шее, заходили на грудь и ключицы, полыхали багровым и фиолетовым на боках и животе – очень быстро Ворон привык шутить, что, пусть у ведьмы командир оборотническим штучкам не выучился, повадки ее перенял. Или что ему так кровь удобнее использовать, не через порезы, а через укусы: «Рам, а что в бою делать? Я, конечно, не совсем правша и могу и левой драться, но давай ты меня все-таки в нее кусать будешь?» На все всхлипы, шутки и попытки растормошить Стражу было плевать. Он молча делал свое дело - прижимался со спины, трескал корку уже заживших меток, оттягивал за намотанные на кулак волосы голову, чтобы впиться новым то ли поцелуем, то ли укусом чуть ниже кадыка. Каждый раз от прикосновения зубов Зевран вздрагивал – не мог угадать, закончится дело засосом или синяком. Каждый раз стонал, ластился и пытался поцеловать в ответ. Каждый раз оказывался вмят в походное, пропахшее костром и спермой одеяло, кричал глухо в сгиб локтя, подмахивал и фальшиво просил продолжать – потому что так было легче. Создавалась иллюзия, что ему самому нравится. Возможно, потом даже начало. Все было не так плохо: каждый раз после Рамиттан словно просыпался, встряхивался совсем незнакомым, из прошлой жизни жестом, наскоро доводил партнера до разрядки рукой, уверенно раскладывал его по одеялу и занимался синяками и укусами. Жесткие пальцы давили, растирая холодящую, пахнущую эльфийским корнем мазь, и Зевран, балдея от одного ощущения отпускающей боли, только сильнее распутывал язык, болтая обо всем подряд. Он думал, командир никогда не слушал, пропуская все на тормозах – ну легче и легче. Каково было удивление, когда много ночей спустя уже после всего, осторожно, самыми кончиками размазывая по спинным отметинам остатки зелья – Зевран охал и сипел в прокушенные, припухшие от долгой прелюдии губы, - Рам вдруг отвлекся и достал со дна своего мешка сапоги. Этот запах Ворон узнал бы из тысячи – жаркий, кислящий, острый, въевшийся в его память с глубокого детства фимиам антивской кожи. - Что уставился? – хмыкнул маг и довольно бесхитростно всучил подарок в руки. – В горах скоро сезон дождей, ты сам жаловался, что твои промокают. Бери. Тогда Зевран ничего не сказал – уронил обновку, шутливо обнял, на пробу попытался поцеловать, и даже добился ответа – вдумчивого, осторожного скольжения языка по деснам, и оргазм в тот день он получил фееричный, мягкий, как скольжение на волнах… Дело было не в подарке – плевать, Рамиттан справедливо делил добычу между соратников, складируя большую часть золотых на общие нужды, вроде провианта, зелий и снаряжения, но и на личные хотелки каждому перепадало достаточно. Купил бы себе Зевран долбанные сапоги. И шлюху нормальную взял бы на ночь – чтобы оттянуться, как полагается, со всем смаком, - и напился бы вдрызг, прокутив остатки на редкую в этих местах «Блондинку». Важно было внимание – то, как странно поджимал маг губы и через неохоту, но все же отвечал непривычно ласково, нежно, так… Будто у них все в порядке. Как у нормальных эльфов. Зевран понадеялся, что лед растаял. Когда все закончилось – прильнул под бок, рассеяно перебрал пальцами светлые еще больше, чем у него, в холодный северный лен пряди, почти примерился переложить голову на грудь и заснуть, но как раньше – как в первый раз, когда Ворон о командире ничего, по большому счету, не знал, - Рамиттан перехватил его запястье. – Я на сегодня все. Можешь уходить. – Ночь длинная и холодная, у меня – сам говорил, - жаркая кровь, - все еще надеясь (пусто, осколочно, только бы не сдаваться сразу), Зевран, не пытаясь вырваться, лизнул порез на державшей его руке, исподлобья наблюдая за реакцией. Скулы вздулись – как канаты самых свежих ран на руках, - колкий прищур уперся прямо в точку между бровей, будто прицел заклинания. – Я сплю один, Зев. Это не предложение, это приказ. Гвиндор, – позвал он, и мабари поднял тяжелую голову, коротко пророкотал, отвечая, – проводи гостя. Зевран был упрям, а пес умен. Как ни оттягивал Ворон, нарочно долго копошась со шнуровками, завязками и ремнями, мабари крутился рядом, толкал башкой под колени и прикусывал беззлобно лодыжки, торопя выйти, и проводил потом до самой палатки эльфа, вышагивая гордо под чужими взглядами – Морриган и Алистер только встали в дозор и ради такого зрелища даже от препирательств отказались, - и тем больше усугубляя позор Зеврана. Те сапоги он так и не надел, когда они отправились в горы, спрятал на дно сумки – не чтобы забыть, чтобы хранить. Запах родной кожи и горчащий, нераспознаваемый вкус чего-то более болезненного, чем проступающие на лопатках синяки. Он уговаривал себя, что все в порядке. В первую их ночь, когда Ворон попытался остаться с командиром, тот обещал натравить пса, если гость заупрямится хоть на секунду сверх. Теперь вот снисходительно наблюдал за сборами, немым укором одергивая Гвиндора, и вроде даже был готов в последний момент плюнуть на свои принципы и оставить все, как есть. Один раз ведь не страшно – что случилось бы, посопи он благодарно под его боком и ускользнув из палатки уже в предрассветных сумерках, раз уж Стражу так важно просыпаться в бодрящем одиночестве? Все было в полном порядке. То, что раз от раза Рамиттан звереет все больше и все жестче вминает в подстилку, прикусывая уши и до полыхающих скул крестя уничижительными прозвищами, Зеврану только казалось. Ошибок в оценках Ворон терпеть не мог – те ударяли по его самоуверенности в прекрасное и умное «Я», – однако Страж и в это умудрился ткнуть его носом. Зевран думал, он прямолинеен, уперт и груб всегда – словно продирается через жизнь как через схватку, в которой от скорости его жеста зависит жизнь спутника, - а все запасы желчи и сарказма тратит на Алистера. Непростительная слепота. В Орзаммаре Стража как подменили. Оскал сполз и оголил вощеную, аристократическую полуулыбку, в речь закрались лесть и хитроумные логические ловушки, стройные ряды вопросов заплясали под контролем командира, кружа головы его собеседникам. Он носился по городу, что-то вынюхивал, с кем-то договаривался, обещал, подписывал договоры – и вот уже непонятно как им выделены покои в королевском дворце, прирученные Беленом деширы кланяются в сторону уважаемого Стража, в карманах звенит полновесное гномское золото, а в Пыльном городе практически каждый раз на их голову обрушиваются отряды бандитов Хартии. Их Рамиттан не жалел – палил молниями, кипятил кровь в их жилах и обрушивал порчу вслед за оглушением разума, – но после любой такой схватки, разобрав с трупов худо-бедно годное на переплавку или перепродажу оружие, манил к себе местных, затаившихся по углам, и искренне желал хорошей добычи из карманов убитых. Сначала ему не верили, потом слухи разошлись по городу и, не успевал Зевран сам поживиться с трупов чем-нибудь интересным (деньги – это низко, но вот какая-нибудь компрометирующая записка, скомканный рецепт или любовное письмо –забавно, разве нет?), их раздевали донага, прославляя щедрость Стража. Такую перемену нельзя было описать словами. Однажды Ворон выбрал удачный момент – в таверне, после особо щедрой на сведения встречи, – и спросил. – Я чудом выбрался из Круга, - откинувшись на каменной лавке с видом, будто отдыхает в самом роскошном кресле всего Ферелдена, процедил ответ вместе с глотком меда Рамиттан. – Заплатив очень большую цену. Создатель плевал на Кинлох и Пыльный город – ну а я в стороне не останусь. И он не оставался. Помогал Хранителям, копал под присягнувших Харроумонту лордов и вел свою игру, словно всю жизнь варился в кругах политических интриг и по праву рождения обладал должными навыками. Обаянием, иронией, хитростью, умением сладко лгать и не менее сладко льстить, в параллельной подворотне отдавая приказ Шейле сдавить всмятку чью-то неугодную голову. Зеврану казалось, он сходит с ума. Страж в лагере, Страж на публике и Страж в душном воздухе своей палатки – три разных Стража, которых объединяло что-то кроме стального взгляда, узора шрамов на руках и цепкой хватки на посохе. Расспросы не давали пользы – голем ничего не знала, Стэн жал плечами, Морриган смеялась, Гвиндор только лаял. Любивший посплетничать Алистер и сам хотел разобраться – он все жалел, что в Остагаре слишком много обращал внимания на магов Круга и слишком мало – конкретно на Рамиттана. Может, Дункан и рассказал бы ему, что случилось в Кинлохе – если бы Алистер спросил… Зевран думал, что во всем разобрался и ко всему привык, но все опять ломалось, стоило шатким опорам окрепнуть. Когда они выбрались из логова Джарвии, по локоть в крови, Стража шатало от усталости и пустоты. Зараставшие под чарами Морриган рубцы шевелились на его руках, складываясь в новый узор, отвратительный и манящий одновременно. Неосознанно Зевран облизнулся – и молча, не сказав ни слова, вышел вслед за Рамиттаном в какую-то подворотню. Об этом писали в многотомных романах, которыми зачитывались антивские торговые принцессы и их болтливые служанки. Они должны были спрятаться в тени и, неукротимые в своей любви даже перед риском быть обнаруженными, поцеловаться, а потом Зевран должен был томно прогнуться и предложить заняться чем поинтереснее, а в конце они, распаленные, довольные, вернулись бы в покои за новыми приключениями… Рамиттан располосовал ему руку – зеркальным собственному шрамом, от локтя почти до запястья, - хрипя, булькая и закатывая под веки плесневелые на вид белки глаз всосал из крови ману, возвращая лицу хотя бы какое-то подобие цвета, а хватке запутавшихся в волосах Ворона пальцев – силу. Потом привалился к стене лбом, зашипел что-то под нос – то ли проклятья, то ли молитву, только одно слово повторялось, будоража любопытство Зеврана, но сквозь сипы никак не удавалось разобрать, что – или кого, - так тщательно бережет в своих мыслях Страж. Он был такой… Встрепанный в этот момент. Словно отрастил новую маску – или сбросил шкуры предыдущих, еще несформированная личина стягивала скулы и мутью застилала взгляд, и Зевран, окончательно запутавшийся, растерянный, теряющийся в догадках Зевран опустился на колени и выполнил хотя бы один пункт той программы, какими полнились женские бульварные романчики. На это Рамиттан ничего не сказал – ни «спасибо», ни «пшел вон». Встряхнулся, как вылезший из воды мабари, спрятал порезы под рукава, а эмоции – под прежний воск улыбки, потрепал рассеяно Ворона по голове и ушел договариваться с остатками Хартии, насколько вольными им теперь оставаться и как согласовать сделку с Беленом – не без стражевского внимательного содействия. Через два дня отряд ушел на Глубинные Тропы, и Зеврана единственного командир оставил ждать в Орзаммаре. Возможно, это было наказание. Возможно – прощение. Возможно – последний обещанный шанс на свободу… …который Ворон не использовал. С Троп командир вернулся через две недели. Притащил с собой корону для Белена и воняющего пойлом и блевотиной гнома, который теперь неотрывно тащился одним из замыкающих в колонне и все гудел, как пугает его высокий потолок неба и как тяжело же устроена жизнь наземников, если нельзя зарубить топором каждого тавернщика, разбавившего эль мочой. Что-то подсказывало Зеврану, что одно от другого Огрен не отличил бы. У Рамиттана тоже дергались уголки губ – он молча смеялся над выходками гнома, словно назло подливая ему пойло покрепче, и даже Алистер стал чувствовать себя увереннее: в отряде завелся новый шут. Вояка он, впрочем, был отменный – топором махал не хуже, чем Стэн – своим обретенным заново двуручником, и сколько бы Страж не скалился опусам в жизни Огрена, его навыки нахвалить не забывал. Только обретенная уверенность, что все останется как есть, опять пошла трещинами. В первую ночь после Троп Страж был слишком вымотан: снова располосовал руки Зеврана, восстанавливая те силы, что не могла вернуть ему Морриган, и, наскоро зарубцевав чужие раны, попытался выгнать из шатра. Ворон заупрямился. Ему было интересно, почему маг для спасения собственной шкуры предпочитает кровь, а не заклинания, и почему убийцу единственного оставили ждать – будто боялись, оскалился Зевран, что он на тропах в первый же день загнется? Ему показалось после – в блеске расширенных зрачков, в изгибе губ, в стиснувшемся кулаке, - что Рамиттан не сдержится и ударит впервые, но Страж превозмог себя, выдохнул сквозь зубы, отпуская, ухмыльнулся. Медленно, почти любовно огладил плечи Ворона, нажал на лопатки, заставив прогнуться под себя, и, в полном молчании воспользовавшись им – как вещью, - вышвырнул из палатки под лай мабари и гулкий хохот Огрена. Бегство отдавало бы паникой – Зевран в миг натянул улыбку и, как ни в чем не бывало, подсел к Алистеру, рассеяно болтавшему в кружке какую-то черную жижу. – А я грю, бабу ему надо! Нормальную сисястую бабу, а не вот это… Чудо в перьях, – хмылясь, пробулькал в свой бурдюк гном. – Чтоб мужик как квочка жопу подставлял… Тьфу ты, наземники! – Да ладно тебе, Огрен, я слышал, как ты в дозоре «отлить» отходил, когда разговор в очередной раз про Бранку и Геспет зашел… Забудь. Будешь? - от заботы Алистера сводило скулы – все еще улыбаясь, Ворон отказался, неторопливо зарылся в сумку в поисках припарки. Он уже жалел, что не сбежал. Что поддался искушению доиграть как ни в чем не бывало – сидеть на жестком бревне было банально больно, взгляд Огрена буравил и жегся любопытством и презрением одновременно. Почти с тоской Зевран заозирался – не выберется ли к костру Морриган, при ней обычно разговоры уходили все же в более приличное русло, - но вокруг только сверчки трещали. – А насчет бабы, – прежде, чем вставил свою монетку гном, навалился вдруг на колени локтями Алистер и, отставив кружку, тяжело потер затылок. – Пыталась к нам одна пробиться. Послушница из Лотеринга, помогла нам от шайки отбиться в таверне местной… Рам ее как увидел – отпрянул, сказал, чтобы проваливала. Она потом еще приходила, на выезде, опять просилась в отряд, мол, ее Создатель послал… – Да она просто командира увидела, на него ж все наземные цыпочки клюют! – А может и это, – тихо прошептал Алистер, скорчившись на своем месте, передернул плечами. – Не знаю. Рам не взял ее все равно. Уговаривал, чтобы бежала в Марку, деньги пытался всучить… Почему, хотел бы я знать. Зевран вдохнул – Страж молчал, но так красноречиво, что буквально читалось по его лицу: лучше бы осталась та послушница, чем наемный убийца. Зевран выдохнул – он всегда, кажется, знал, что во всем виновата женщина. Что где-то в истории мага спрятана одна-единственная – потерянная, преданная, предавшая, мертвая? – и знал, что однажды ему придется с ее призраком столкнуться… Сталкиваться всю жизнь – сколько он протащится в отряде Стражей. Обернулся – за спиной только ветер гнул травинки, – сплел пальцы замком, хотя показалось на миг… Что услышал дыхание – иди рваный предсмертный стон. – Все-таки была какая-то баба, да сплыла. Бранка вот тоже была… Это новую теперь искать, что ли? – Огрен почесал затылок и шумно срыгнул, пусть пьяным, но все равно цепким взглядом заметив налившийся лиловым укус в воротнике и прижатую к нему припарку. – А чойта ты, пташка, грустишь? Обижает командир? – Да вот за тебя расстраиваюсь. Я-то получаю, что хочу, а ты вроде как страдаешь от одиночества, бедняга, – осклабился нарочно приторно Зевран, мстительно растянул губы в ухмылке, когда до гнома дошло. И поднялся. И ушел, заплетаясь по лодыжки в сочной долинной траве, брел, пока не выбрался к ручью, рухнул в него, стянув лишь сапоги – не трофейные, обычные, подранные уже на носках, – улегся на галечном леденелом дне, всмотрелся в небо, поросшее созвездиями и полосой молочного сияния. Он помнил их названия только на эльфийском, но не помнил ни одной долийской легенды о них. А еще думал, что все, на самом деле, с Рамом в порядке. Что все не хуже, чем могло быть, что ему и правда… Нормально, потому что после всех тренировок Воронов укусы, порезы и саднящий зад – это так, ромашки на опушке леса, если бы Страж хотел, давно сделал бы больнее – а он все равно вытерпел, и еще много, много раз, - но дело ведь не в том… Зудело внутри не от ран или поломанной гордости. А от того, что призраков и мабари Рамиттан любил больше, чем его, из плоти и крови, готового уже, кажется, на все.