***
– Тебе нет смысла бороться. Ты устал, – шептало Отчаяние на опушке Бресилиана. Черный дым клубился над холодной, в инистом серебре рекой, лизал лицо, ластился к рукам, словно послушный пес. От его касания шрамы почти не болели – только в грудине схватывало коркой. Тоже без боли. Так спокойно – впервые за много недель. – Ты потерял так многое. Приляг, отдохни, пожелай самый глубокий сон – и он тебя не отпустит, – шепот все стелился, льнул, кутал, въедался в уши, щупалами вползал в губные трещины. Шепот шел изнутри – говорило вполне живое отчаяние в самом эльфе, окликаясь на зов повелевавшего им демона. – Вечные тишина и покой, ты уснешь – навсегда, без боли, без тоски, и память перестанет гнуть к земле, прорастет над тобой травой. Неужели не хочешь? Он хотел – еще как. Но представил посох в руках и разметал Отчаяние в клочья, испарившиеся над заклекотавшей вдруг солнечными бликами рекой.***
Демоны Желания попадались чаще всего. Первая – в Сулкере, мерзкая тварь в кошачьем обличьи. Гвиндору она не понравилась – и Раму тоже. Девчонку-дуреху, сбежавшую от отца, было жалко: Страж дважды, шипя в зубы и перебирая скудные свои познания в антиванских – Зевран научил, – ругательствах, залечивал ожоги, а мантию, сожженную по колено, он подрал потом на тряпки, которыми отмывали от Шейлы птичье дерьмо. Но плиты сошлись, как было необходимо, девчонку перехватил Ворон и утащил в переходы подвалов, пока остатки отряда методично кромсали демоницу в лоскутья. Кошачья шерсть потом неделю попадалась в самых неожиданных местах. Рам сжигал ее прямо на ладони, сдувал пепел – и все думал, что демоница была не в том положении, чтобы платой за свое освобождение ставить только обещание спокойной жизни для Амалии. Предложи она что-то другое – может, Рам и согласился бы. А может, сжег бы ее так же, как ненавистную мабари кошачью вонь.***
Гордыня пришел за ним за несколько ночей перед Убежищем. Тень сверкала прозеленью, кнут в лапах демона искрил покорными молниями – они улеглись полукольцом к ногам Рама, зашипели, но подчинились хозяину. – Ты же знаешь, что ты лучше их. Знаешь, что справишься с моей силой. Знаешь, что распорядишься ею по уму. Демону было невыносимо подчиняться. Агатовые глаза на рогатой башке сверкали ненавистью и злостью, плеть, как змея, поднимала в белых всполохах головы и трещала в воздух о том, как вопьется в плоть эльфа, если он окажется слишком слабым. И Гордыня, и Рам знали, что не окажется. – Твоя плата – моя сила. Делай, что хочешь. Ты сможешь убивать десятки щелчком пальцев, подчинять касанием, получать все, чего пожелаешь – только дай мне увидеть мир за Завесой. – Ты знаешь, чего я хочу больше всего? – спросил Рам, и молнии, приманенные жаждой его перекрученного, истощенного вечной борьбой нутра, зашипели слаще и упоительнее, подбираясь к лодыжкам. – Да. Снести башню. Уничтожить храмовников. Отомстить. Доказать, что ты был прав. Демон угадал. Попал в яблочко. Засмеялся игольчатой пастью и немигающим десятком глаз: думал, маг с потрохами его. Маг с потрохами принадлежал лишь одной, и в Тени от нее было ни следа. Убийство Гордыни далось труднее всего – раны через Завесу не переносились, он очнулся в палатке с целой шкурой, несожженным молниями лицом и без проткнутой рогом дырки в грудине, и все же, малодушно оставил лагерь на дневную стоянку, прикрывшись необходимостью подготовить снаряжение и запастись травами. Утром, когда Страж умывался, показалось на миг, что у его взгляда такой же агатовый горделивый отблеск. Вечером стало не до этого – Зевран после отдыха обнаглел, до последнего пытался напроситься заснуть под боком – будто не понимал торгового и процеженного через зубы «Я сплю один». Рам врал напропалую. Он не спал. Он воевал и проигрывал, ночь от ночи все с большим вожделением косясь на лириумный порошок на дне своей сумки.***
У демонов были рога, хвосты, пасти, копыта, когти, у Стража – только руки в шрамах и накрепко стиснутый в них посох. Они приходили, обещали дать силу, богатства, избавление от печали – он методично выкашивал их молнией. В Башне ученики шушукались ночами, пересказывая друг другу страшные байки об Истязаниях… Так вот, они не знали, как выглядит Тень, если решает по-настоящему истязать мага. Если каждая атака захлебывается в зеленом удушливом тумане, изнутри кислотой кипятящем внутренности. Если демоны текут вереницей, приманенные трепетом, дыханием, клекотом эмоций – а он, попавший в закольцованную ловушку, не может сделать единственно верное, чтобы остановить их наплывы. Если явление Гордыни вызывает в нем гнев, и на вкус ненависти приходит пламенеющее чудовище, и победа над ним – сплошное, хрустящее на зубах отчаяние, после которого опять будет застилать ледяным крошевом каждый вдох и мерещиться могильная шелковая трава над головой. Рам иногда жаловался – исключительно Гвиндору на далеких от лагеря прогулках. Мабари лизал руки и тоскливо скулил: печалился, наверное, что не может наравне с хозяином уничтожать демонов. Остальные слышали только утренние вопли пробуждения, но Алистер – святая душа, – так тщательно живописал им кошмары с участием Архидемона, что все молчали, списывая плохое настроение Стража на проклятье Ордена. Между встречей с Гордыней или поцелуем в морду оскверненной твари Рам предпочел бы второе – жаль, нельзя было иронизировать вслух. Это раздражало, пожалуй, больше всего: по крайней мере, приятно было думать, что он злой на весь белый свет от копящихся внутри дурных шуток, а не от того, что боится проиграть теневым тварям. Это значило бы, что храмовники были правы. То есть, что все потерянное было потеряно зря.***
Легче всего дался демон в Перчатке. – Больше не буду отказываться от добавки, – хмыкнул Рамиттан, вглядевшись в отощавшее лицо своего двойника, и в три рассчитанных шага убил, даже не вспотев. – И верить вам, что я прилично выгляжу, тоже больше не буду. Ночью в Тени только виспы шептали о том, как жалок и ничтожен был взгляд того, второго, проигравшего, когда молния прошила грудину, оставив уродливый, заползший на шею ожог. Страж проснулся впервые за несколько недель счастливым и отдохнувшим – следуя своему обещанию, попросил не то что добавки, а сразу тройную порцию. Даже не смотря на то, что кашеварила в то утро Морриган.***
Рам не думал лишь раз – в Редклифе. Запасы масла и стрел подошли к концу – еще одну ночь деревня не пережила бы, люди в церкви ждали своей участи и уже даже не молились. Он просто не мог вернуться к ним с пустыми руками. Изольда предлагала себя в жертву. Страж с удовольствием влепил ей пощечину – в отрезвительных целях, чтобы не думала, будто это так легко. Жизнь – вполне себе разменная монета, и Рам ценил орлессианскую шлюху не очень высоко (за подставу Тегана вообще надо было натравить на нее мертвяка пошустрее), но вот Эамон смерти жены не обрадовался бы. А от его расположения зависело, будет ли побежден Мор, какой ценой и – по большому счету, – была ли оправдана жертва Халиль. Он вытряс из усмиренного Йована все подробности ритуала, отослал эрлессу молиться Создателю под присмотром Алистера – мало ли какие твари остались в замке, – и приказал Стэну привести из подвалов затаившуюся там от угрозы дочку кузнеца. Жизнь служанки за жизнь сына эрла? Нет, жизнь служанки за ее родную деревню. Морриган расчистила путь в сознание мальчишки, но ее слишком рано вытурило из Тени: Рам не справился с ритуалом, слишком незнакомо работали принципы магии. Впрочем, восторженная его упорством демоница сама заявилась следующей ночью, обольстительно повела плечом и раньше, чем он ошпарил ее «шоком», предложила сделку. Жизнь Коннора за его амбиции? Нет, жизнь Коннора за новые знания для Стража, который в одиночку (не считать же Алистера достойным помощником) должен будет однажды выйти против Архидемона. Может, справедливостью это не пахло. Но Рам так давно в нее не верил, что ни секунды не сомневался, когда новым шрамом поперек запястья скреплял контракт.***
Дни и ночи. Демоны Гордыни и Гнева. Сползающая перчаткой шкура с рук и паленые ожоги, слизавшие спину до самых ребер. Рамиттан перестал жаловаться даже Гвиндору, отдал лириум на хранение Стэну и бросил долгие развлечения с Зевраном. Ему невыносимо хотелось заснуть, чувствуя тепло Ворона под боком, и может даже миновать в падении сквозь темноту Тень – рухнуть сразу на дно бездны, проторчать там несколько спасительных часов, очнуться, сквозь дрожь ресниц разглядеть блики в вызолоченных Антивой волосах. Хотелось так невыносимо, что ночами приходили только фиолетовые, в полосах (будто шрамы на предплечьях) демоницы Желания. Сияние рогов кутало их, как шелк платья, цепочки, заменявшие одежду, позвякивали в такт шагам. Эта вот тоже появилась – в ночь после Пика Солдата, а может, чуть позже, уже когда они выбрались на северный тракт. – Чего желаешь? – спросила она, пальцами в коготках огладила изгиб бедра, прогнулась, оскалилась молчаливому кивку. Рам видел стольких и выслушивал от них предложения одного другого краше так часто, что уже не рвался договариваться первым. Если им так надо – пусть сами догадываются. – В тебе столько жажды, – она втянула Тень – точеные ноздри трепетнули, впуская в грудную клетку поток зеленого свечения, – извернулась, подобралась ближе, раздвоенным языком провела полосу от ключиц к мочке уха, кончиком хвоста пощекотала пах… Рам хмыкнул – не она первая, не она последняя. Предупреждающе стиснул посох – и демоница поняла, раздраженно мотнула головой, отступая. Заскользила вокруг. Сбросила облик, как оболочку кокона: поплыли черты, фиолетовый холодный сменился рыжим свечением, рога втянулись, заострились уши, съежилась, став миниатюрнее и точеней, фигура. Даже голос изменился – Страж оценил скупой усмешкой. – Ну же, неужели, не хочешь меня? Такое красивое тело, – демоница закрутилась, разглядывая себя, засмеялась – все еще не так, фальшиво, и она это почувствовала, рывком застыла, съежилась, охватив себя руками. Изменила тон: вместо распутного вожделения оставила только напуганный шепот. На рыжих ресницах дрогнула капля солонее всего Недремлющего моря. – Рам? Неужели, ты не узнаешь меня? Вот теперь было похоже, и внутри екнуло так, что кишки узлом завязало, спасла только хватка на посохе – занозы чесались в основании ладони и отвлекали. – Ты не она. – Да, не она, – совсем как эльфийка, дюйм в дюйм склонила демоница голову, вздохнула с грустью. – Но ведь ты больше никогда не захочешь другую женщину. А то, что я хочу тебе предложить, подарить может только женщина, – оставшийся раздвоенным язык скользнул по губам. – Дай мне кровь, чтобы тело стало настоящим. Дай силы, чтобы я могла родить жизнь. Я возлягу с тобой – кого хочешь? Сына? Дочку? Да, дочку. Чтобы красивая, как она. И имя уже придумал, надо же, мне нравится, как звучит. Ли… Рам ударил – посох вспорол ткань Тени и кажется даже Завесу, всполохи свились в ком молний и врезались в грудь твари. Она не успела договорить и осквернить хотя бы крохи того, что в памяти Стража оставалось незапятнанным. Это было даже слишком легко – гнев придал ему столько сил, что не понадобилось добивать расползшуюся пеплом демоницу… Но Тень ожила. Заулюлюкала. Руки тварей вырвались из ее недр, схватили за ноги – обжигающе горячие, угольно-черные, как обгорелые ветви, как скорченные конечности трупов, – волна вони впечаталась в сознание, сразу до дна черепной коробки. Рам швырнул трепещущий ком «шока» – руки распались на две, на четыре каждая, захватили сильнее, потянули вглубь, подбираясь к коленям, к бедрам, цепко хватая за бока. Ледяные когти вминались в мякоть живота. Кругом пузырилась кровь – густая, как гнилые ошметки, бурая и алая, по лодыжки, по середину икр, по пальцы опущенной кисти. Он потерял посох. Рвался из силков только силой скрученного в пружину хребта – вой и гул голосов полз выше, охватывал ребра, зажигал угли в легких, ввинчивался в уши. Руки навалились на плечи, подбили под колени, подобрались к горлу, стиснули, топя в себе. Страж истекал гневом – они питались им. На месте пустоты рождалось отчаяние – и ладони присасывались к венам, выпивая его вместе с жизненными силами. В Тени кровь демонам была не нужна – и она текла кругом. Вот как выглядело его безумие. Воняло гнилой плотью и захлебывалось воем в горле. Шевелящаяся масса облепила так плотно, что вздохнуть было нельзя, но в Тени воздух тоже не нужен: Рам поднял взгляд, только чтобы увидеть оскалы слетавшихся демонов, запятнавших прозелень черными дымными вспышками. Покинутый город Создателя маячил на горизонте – и из него тоже не пришло спасение, даже будь он самым верующим из всех андрастианцев. Скрюченные пальцы запутались в волосах на затылке. Вгрызлись в кадык. Липкая от крови ладонь легла на щеку, почти ласково прижала подушечки – теплые, тлеющие пеплом, – к виску, всасывая в себя и гнев, и отчаяние, и громкий, как участившийся, зашкаливающий морским шквалом пульс, ужас – саму жизнь. Рам запрокинул голову так, что следы когтей на горле разошлись рваными ранами. И закричал, тратя свой последний выдох теневой сизой зелени, судорогой подернувшей грудину. – Халиль! Имя – два слога, долгая гласная, выстрел заклятьем в сердце. Руки засуетились. Руки сжались, впились, стиснулись по всему телу, на каждой мышце, каждой кости, скрутили, съежили – куда-то внутрь, наизнанку, чтобы кричать он мог только в себя, что бы имя ранило кровоточащую слизистую глотки, чтобы весь эльф целиком – живой, трепещущий, гневный, такой привлекательный для теневых тварей, – достался только им. – Халиль! – уже не кричал, даже не шептал, только думал так громко, как вообще может умирающий. И умер. Обязательно умер бы – захлебнувшись тем, как драло изнутри желание, как рогатая гордыня дырявила его изнутри – потому что это была его гордыня, агатовая, молниевая, непрошибаемая, с которой ни один демон не мог соперничать. Но в небе Тени, на изнанке зелени, заштрихованной днищами летающих островов, вспыхнул золотой луч.***
Рам проснулся целым и невредимым. Нагревшийся от его тепла амулет заполз куда-то за шиворот – трясущимися пальцами эльф расправил цепочку, вцепился в медную бляшку, прикусил – во рту стало солоно от металла и крови. Рыдал он тоже наизнанку – всегда в себя. И от ядовитых слез расходились зажившие уже порезы на руках – даже те, которые исцелила своим касанием в Перчатке Халиль, будто в шрамах она запечатала часть своих сил, а теперь пользовалась ими, чтобы спасать даже после всего. После смерти и Тени: что хуже, Рам не знал. Уверен только был, что время его на исходе. На северном тракте, пусть раньше и собирался наведаться с отрядом в Денерим, он выбрал развилку на запад. К Каленхаду.