Викторианские глубины

Потенциал действия STEM раскрывался с каждой секундой ее существования. Время, конечно, отсчитывалось относительно, с опорой на прежний опыт, но без него Рубена охватывал страх — потерять настоящую точку отсчета. Со спадом первой эмоции — чистого, дробящего новую реальность гнева — вернулся исследовательский интерес. Гибкое и податливое пространство, кишащее изуродованными сознаниями, препарировалось с полумысли. Рубена это поначалу действительно развлекало. Отринув табу и осточертевшую этику, он разрывал нейронные сети подключенных, сбивал нервные импульсы и деполяризировал лишнее. Обратиться к физиологии оказалось донельзя просто. Человеческий разум — крайне ригидная штука. Закрепленные в мозге ассоциативные связи воздействовали на сознание, и то продуцировало привычные образы даже в STEM. Погруженное в медицинскую кому тело транслировалось в реальность, созданную без опоры на физику. Рубен и сам попался в эту ловушку. Правда, ему была доступна функция изменения. Он пробовал избавиться от изуродованного тела, но шрамы и ожоги вросли слишком глубоко. Гладкая, нетронутая огнем кожа слезала точно настоящая. С лица — в первую очередь. Оно было украдено у Рубена еще в детстве и реконструкции не поддавалось. Черты лица сохранились, но что делать с кожей? Возможные родинки, шрамы, акне — придумать их слишком просто. Деформированная нижняя губа, разъеденная огнем щека и отсутствующая ушная раковина — старые осложнения выходили наружу с гноем, везикулами и струпьями. Даже в STEM. Рубен терялся, не в силах сконструировать все правильно. Локсодромой [1] по схеме тела шла плексигласовая перегородка, разбивающая череп на две неравные части. Изъять ее сейчас было просто, но бессмысленно. Занести в мозг инфекцию и отследить ее развитие он не мог; воздействовать на лобные и височные доли было неразумно, а нарастить кожу и волосы — не получалось. Точнее, он не позволял себе. Требовалось стопроцентное сходство, все остальное — недостойная подделка. И, отказавшись от попыток восстановления, он вновь переключился на поле вокруг себя. Фазовое и психологическое пространства сливались воедино, обнажая редкие перегибы — на месте спайки с тем, что пытались создать подключенные. Нестабильные области контролировались ими с трудом. Это было очень странно: чувствовать каждое вмешательство в созданное им пространство. Подключенные вносили разные объекты: некоторые Рубен узнавал, другие воспринимал впервые, о некоторых — догадывался. Кримсон-сити, Элк-Ривер, Седар-хилл и прилегающее к церкви кладбище выступили фундаментом. Рубен предпочитал работать на более сложных уровнях и саботировал мозговую активность. Физиология действительно позволяла: подключенные, осознавая себя как реально существующих людей, добровольно пускали Рубена под череп. Он пользовался тем же методом и, проникая в кору мозга, сжигал нейроны. Порой — игрался с гистологией и наблюдал за некрозом тканей. Стимулировал различные области и устранял асимметрию полушарий. Продуманные им результаты держались недолго. Влиять на чужое сознание не значит его контролировать. Отсутствие динамических совпадений создавало для Рубена проблемы до перехода в STEM. Любое воздействие его подопытные воспринимали с агрессией или страхом, сопротивлялись ему — и ломались. Неудивительно. Сложно противостоять тому, о чем и понятия не имеешь. Инстинкт самосохранения тут существовал, скорее, как помеха. В реальности подопытных можно было подлатать медикаментами или отправить на аутопсию. STEM же диктовал условия вопреки воле Рубена и трансформировал подключенных — точнее, их сознания — в туши. Безмозглых, уродливых и полностью подвластных Рубену. Забавно — он просто хотел избавиться от них, а создал целую армию. Вместе с которой ему под силу защититься от «Мобиуса». Вернуть им то, чем его снабжали — изувеченное и готовое к разделке мясо. Рубен внимательно изучил первых жертв. Душевные нарывы вскрылись, пропуская расстройства сквозь тела: кровавые подтеки, синяки, рваная одежда, кое-где просвечивало и мясо. Глаза — если у кого и сохранились — затвердевшие, с помутневшей склерой и без зрачков. Бесполезный орган, который, как убедился Рубен, можно было удалить. Он ощутил нечто похожее на удовольствие, когда, настроив плотность тела, подобрался к тем, кого запомнил еще до перехода. Один из таких подключенных нелепо замер, обвитый колючей проволокой. Обломанные грязные ногти, и кожа, срезанная так, чтобы висеть клочьями. Глаза продолжали шевелиться, вертеться и хвататься за жизнь — до первого пальца, вошедшего в глазницу. Обхватывать мягкое податливое око — действительно приятно. Поддев его снизу так, чтоб радужка почти скрылась под верхним веком, Рубен хмыкнул. С глазами доводилось работать, когда он экспериментировал с лоботомией, однако не с нервами и мышцами. Последние — тонкие, почти что нити — вытягивались легко, без участия Рубена. Блеклые, переваренные цвета оседали на щеках, пока за ними ощутимо напрягался миелин. Рубен коснулся жестких слипшихся ресниц и усмехнулся. Чужая боль доносилась до него на уровне мозговых волн; они накатывали взволнованно, пульсировали и наверняка тянули пульс — у тела, что снаружи — к критическим 250. В реальном мире такое не выдержал бы и сам Рубен. Наверно, поэтому он раздавил глаз без сожалений. Склера лопнула с хлюпаньем, обдав пальцы вязкой, упругой субстанцией. Чуть плотнее на ощупь оказался хрусталик, но и его Рубен отбросил без сожалений. Правда, помимо скоротечного удовольствия он ничего не добился. Глаза, языки, уши, сердца, почки — все препарировалось одинаково скучно. Общая анатомия Рубена интересовала мало, он разбирал нервную систему. Головной и спинной мозг, ствол, черепные нервы, сечение и удаление мозговых оболочек, стимуляция коры и ее экстирпация. Правда, в таких исследованиях Рубен более не нуждался. Редкие перерывы между сотрясающим его гневом и ошалелой беспомощностью, переходящей в разрушение, он поначалу почти не замечал. Пытался если не отдышаться, то собраться воедино. Его ненависть затапливала пространство, и, замечая очередное изменение, Рубен заходился бессильным криком. Ему хотелось верить, что каждый срыв — шаг к дестабилизации STEM. Еще одно разбитое сознание в искалеченной туше — как послание в реальность. Он никому не отдаст право на свободу. По крайней мере, пока не подключат Лесли Визерса — снова. Рубену была нужна идеальная синхронизация. С имеющимся и отработанным материалом, бесцельно бродящим по его пространству, такого не возникало. Импульсы нервной системы — слишком слабые и нестабильные, а мозговая деятельность протекала настолько погано, что перехватывать ее — значит, не уважать свой же разум. Рубен выработал свою систему отсчета, ориентируясь на количество и частоту подключения новых субъектов, и совместил ее с реальным временем. Месяцы нарастали друг на друга столь плотно и однообразно, что Рубен едва не выталкивал себя за пределы физического мозга и подключенных электродов. В его распоряжении был целый мир, но откатить тот до нужного состояния Рубен оказался не в силах. Следовало пережать эмоции, перенаправить наружу — и тогда шанс бы появился. Но как поверить, что в симуляции реальности он до сих пор способен резать свой мозг? Рубен вздыхал и смотрел на Лауру. Ее зловещее хрипящее шипение оттеняло все, проникая в каждый атом. Там, где она проползала, разрастались огненные ловушки, доменные печи и костры из еловых веток. Что это: отголоски ее искалеченного сознания или его страхи? Интеграция воспоминаний подключенных с его собственными? Случайная или закономерная связь? Такие вопросы Рубен воспринимал как ироничные. Соотношение мозга к туловищу — примерно 1 к 45, и разница действительно чувствовалась. Особенно если помимо мозга ничего и не осталось. Насколько Рубен, вслепую нащупывающий терминалы и ядро STEM, понимал, его нервную систему изощренно покромсали. Активность мозга поддерживалась препаратами, часть из которых он и не знал. Но... проводилась ли калибровка, замена участков коры? Вакуумный шар, перегруженный проводами, защищал мозг крайне ненадежно. Такой смерти себе Рубен не желал и стал гораздо активнее присматриваться к тому, что приходит извне — в поисках подсказок. К одной из них его подтолкнула Лаура. Милая-милая сестра, цепляющаяся за руины былой красоты, всегда понимала, чем помочь. Счищая с ее длинных ногтей кусочки мозга, похожего на полосы подгнивающего куриного мяса, Рубен подумал, что никогда не обращал внимания на архитектонику коры мозга. Глубина и протяженность извилин и борозд, их аномальные пересечения — это могло оказаться полезнее проверки болевого порога надкостницы. Мягкой, шершавой и мутно-желтой; а к ее истончившимся слоям липли вены и капилляры. Мозг от нее следовало отделять крайне аккуратно, используя специальные размягчающие составы. Рубен помнил, что работать с остывшим, лишенным притока крови и естественного тепла, мозгом было гораздо проще. С функционирующим — гораздо интереснее. Рубен до сих пор испытывал удовольствие, извлекая из подключенных нечто теплое, влажное и упругое — то, что когда-то продуцировало интеллект. Извилины, напоминающие испуганно сжавшиеся обнаженные тела, были покрыты прозрачной гладкой оболочкой. Борозды, грозные по своему рельефу, хлюпали при попытке смещения; протискивать пальцы — туго и напрасно. Меж ними до центральных образований — таламус, гипоталамус, мозолистое тело — не пробраться, если действовать честно. Разбитные туши — не самый лучший материал, но Рубену их хватало. Он старался выдерживать атмосферу реальности — для чистоты эксперимента. Подключенные проявляли относительно настоящие реакции в условиях, созданных хоть как-то. Так была выделена стерильная зона, в которую Рубен загонял самые интересные образцы. Бескрайнее поле с подсолнухами и редкими криво сбитыми оградами вызывало у подключенных сдержанно-положительные эмоции, и Рубен, воплощаясь, заносил орбитокласт. До обращения всегда было мало времени, поэтому работать приходилось торопливо: зажимать борозды хирургическими зажимами, расчищать отверстия кюреткой и — наслаждаться. Воплями, плачем, слезами, сочащейся паутинной оболочкой, общим видом. Порой он наклонялся, дул на открывшийся участок мозга и улыбался. Он чувствовал каждую извилину, борозду, нейронную связь. Восхитительное ощущение тотального контроля. Он оборачивался к Лауре — она всегда таилась неподалеку, забившись в угол и подергивая конечностями, — и объяснял суть манипуляций. Ее глаза скрывались за спутанными волосами, но Рубен был уверен: она наблюдает. И он цеплял крючками извилины, вытягивал их наружу и замирал. Нейроны коры к такой боли не были готовы — и передавали ее ниже с опозданием, доводя подключенного до агонии. Которые все кричали точь-в-точь как свиньи. По крайней мере, сейчас Рубен мог не вслушиваться — и анализировать. Всего он выделил три группы подключенных. Классификация — понятие реального мира — делала все более настоящим. Двигаясь от нее, с пути Рубен не сбивался и выделял конструкты, наименее пострадавшие при переходе в STEM. Физикализм впервые за долгое время оправдывал себя. Пространство Рубена упростилось до доказанно-существующих объектов, среди которых особенно выделялись мозги — носители информации, с которой всегда был шанс считать нечто большее, чем эмоции. Это Рубен не мог не ценить: в конце концов, он ученый. Без образования, великой цели и моральных принципов, но разве они не являлись помехами? С ними «Мобиус» сломал бы его гораздо быстрее. Вспоминая о предательстве — от слизняка, посмевшего эксплуатировать его научные изыскания! — Рубен злился сильнее и сильнее. В такие моменты скрывалась и Лаура, точно не понимая, что уж ее — он никогда не тронет. Догонять ее было бесполезно. Рубен понимал: поведение Лауры отражало ее воспоминания о жизни в особняке. Она долго привыкала к тому, что Рубен умело вскрывал куриные, а после свиные туши, и первое время сбегала, чтобы проблеваться. Могла бы ей понравиться патанатомия? Ответ раздражал его окончательно, и Рубен портил, наверно, с три-четыре мозга, прежде чем прийти в нормальное состояние. Расходный материал его не беспокоил. «Мобиус» не успокоится, пока не отобьет вложения, а, значит, и его самого. Чтобы понять, как заменить ядро и сделать его стабильным, потребуется немало времени, денег, ресурсов. В том числе и людей. ______________________ [1] Локсодрома — кривая на поверхности вращения, пересекающая все меридианы под постоянным углом (конкретно — по диагонали)