Викторианские глубины

Ожидание становилось невыносимым даже по меркам Рубена — в какой-то степени бесконечным и напрасным. Приток подопытных «Мобиус» перекрыл, опять попробовал отключить мозг Рубена — и едва успел выровнять скачки напряжения. Без кислорода ядро начало сбоить, пространство внутри STEM — тоже, и Рубен всерьез насторожился: а вдруг они решили отступить? Но нет. Свежая, явно экспериментальная партия подключенных довела Рубена почти до экстатического состояния. Он почти вырвался в «Маяк» — сгустком сознания с минимальной плотностью — и получил новых жертв. Осточертевший подхалим Хименес. От него Рубен избавился с особым удовольствием. Мозг Хименеса — с вызревающими тромбами в сосудах — он извлекать не стал. Пустая трата времени. Лесли Визерс. Рубен с неудовольствием отметил, что Лесли окреп и выработал что-то вроде психической устойчивости. Его мозг генерировал странные импульсы, на расшифровку которых Рубен потратил много энергии. Обращаться с Лесли как с остальными было недопустимо; его следовало пугать, вести и изредка поощрять надеждой. С последним Рубен справлялся плохо, и он, выдыхаясь, переключался на оставшихся. Рядовых и скучных полицейских — на первый взгляд. На второй, третий, четвертый — они оказались гораздо большей проблемой. Оскар Коннелли. Безвольное тело, и мозг под стать: рыхлый, тяжелый и скучный. Пушечное мясо, разминка для умений Рубена — на него ушли доли секунд. Джозеф Ода. Бесполезная трата времени и сил, облаченная в плоть, форму, очки, и Рубен пожалел, что распалился. Он быстро перехватывал контроль над Одой и также быстро отпускал его. В отличие от напарников Оды, Рубена интересовала не внешняя трансформация — кровавые нарывы и сбившаяся в пену слюна — а та, что толкала к суициду. Как жалко и мерзко одновременно. Однако Рубен не поскупился на диагноз — нарушения в работе лобных долей. Джули Кидман. Пешка «Мобиуса». Она была хороша, умна и весьма мобильна, но с мотивацией и целью определиться не смогла. Рубен ее недооценил и чуть не совершил ошибку, но устранять Кидман не имел права. Ее что-то защищало, и стоило приблизиться, как все вокруг начинало штормить. Ментальный блок «Мобиуса», медикаментозный барьер, гипертрофированный эффект плацебо — об этом следовало подумать позже. С нее пока хватало и клейма — деформация левой височной зоны. Себастьян Кастелланос. Спившийся коп, живущий по инерции. Поначалу Рубен его не замечал, позволяя катиться в неизвестность, и жадно преследовал Лесли Визерса, вслед за которым бежал и Кастелланос. Досадная помеха успешно отражала деструкцию STEM, адаптировалась к ней и выводила из строя всех, созданных Рубеном. Разум Кастелланоса бился как в последний раз. Его никто не оберегал, не давал подсказок, но он выживал и ускорялся. Он словно не замечал, как ловко подбрасывал себе патроны, и Рубен поддался любопытству. Чисто научному, обеспечивающему победу над сущностью Лесли Визерса. Пульс — в пределах допустимых 180, внутричерепное давление — восемь миллиметров ртутного столба, дыхание — затруднительное. Телосложение когда-то было спортивным, сейчас процент жира в организме достиг двадцати процентов; мышцы — неразработанные, но вполне подкачанные. Тревожность — повышена совсем на чуть-чуть, подавленность и заторможенность не проявились. Последствия первой встречи — с иллюзорным введением орбитокласта в глазницу — также отсутствовали. Мышление не пострадало; поведение, пусть и лишенное определенной цели, соответствовало генерируемым ситуациям. Идеальный стерильный эксперимент без цели и условий. Приятнее для передышки и не придумать. Рубену слежка за Кастелланосом действительно помогла. Он словно перезагрузился, спаял ослабшие ассоциативные связи и перенастроил напряжение нейронных цепей. На общее пространство STEM все это не влияло, но Рубен как личность — а он почти и забыл, как ею быть — стал сильнее. В нем заклокотало яростное, неудержимое желание выжить во что бы ни стало, пусть и потребуется выгрызть свой мозг из STEM-ядра. Это странное возбуждение проникло в Рубена от Кастелланоса. Такого не случалось даже с Лесли. Синхронизироваться с ним Рубен мог чисто по уровню мозговой активности, а с Кастелланосом, случайным и непредусмотренным, активизировались все каналы. Один сам этот факт реструктурировал жизненный опыт Рубена. Возможно, он был совместим не только с Лесли Визерсом. Мозг Кастелланоса казался вполне подходящим, к тому же, использовать его тело — гораздо практичнее. Орда былых подопытных, иллюзия ловушек и нервно суетящийся Хименес хорошо отвлекали Кастелланоса, и Рубен сумел настроиться на его разум. Изучить живого человека — работа тонкая, почти что ювелирная. Хотелось задержать дыхание, облизать сухие губы и много чего еще, но тратиться настолько впустую не стоило. Ощущая на периферии самого себя, как быстро и ловко отстреливался Кастелланос, Рубен протискивался сквозь алкогольно-табачный блок. Унылая работа, унылый напарник-заноза-в-заднице, унылый дом, унылая семья, унылое горе — жизнь Кастелланоса описывалась одним невыразительным словом. Ковыряться в ней было скучнее, чем в чужих глазницах. И поначалу Рубен подумал, что вымотался и ошибся, но, потянув за несколько рефлексов, нащупал искомое. Огонь. Смерть. Отчаяние. И много боли. В отличие от Рубена, в нее Кастелланос зарылся с головой. Его нервная система — истощенная до предела: регуляция в режиме отмены, нейронные связи постепенно угасали, и, если разрушение не перехватить, оно бы добило и мозг. Заметить это мог только Рубен, ему же и латать, если выбрать не Лесли. Но нет — никаких замен на полпути, его целью должен оставаться Лесли Визерс. Кастелланос же... Его трагедия была близка и понятна — не с точки зрения науки, а чисто по-человечески. Эмоционально заряженное совпадение, не как с Лесли. Оно притягивало Рубена, сбивало с толку и вынуждало сканировать мозг Кастелланоса в надежде на лазейку. Какую-нибудь редкую патологию, работавшую по принципу доминанты: чем больше позволять ей влиять на себя, тем сильней меняешься. Чисто внешне мозг Кастелланоса выглядел нормально: 1318 граммов, наличие всех извилин и борозд, отлаженное функционирование отделов и усиленная работа мозжечка из-за бьющего адреналина. Рубена, как выяснилось, привлекало такое: парадоксальное, цепкое и бьющее по тому, что дорого. Он почти не пожалел, что натравил на Кастелланоса Лауру. Нарушение чистоты эксперимента всегда что-то доказывало, и в этот раз — не то, что делало Рубена сильнее. Он полностью исключил концепцию опасного огня в STEM, но Кастелланосу удалось обойти волю Рубена и поменять валентность некоторых базовых объектов. За это следовало наградить — трепанацией. Но Рубен и без того разрывался. Избавившись от Коннелли и Хименеса, он вынужденно терпел Кидман, перехватывал импульсы мозга Лесли и, бесконечно спотыкаясь об Оду, следовал за Кастелланосом. Ему не нужно было прятаться специально, достаточно — пожелать, и пространство, затеняясь кровью, вздрагивало. Утомленный Лаурой Кастелланос замедлился, и Рубен, переключившись с расшатывания псевдомира вокруг Лесли, с опозданием отметил, что эмоциональная чувствительность работала в обе стороны. Кастелланос сражался с Лаурой в помещении, заполненным взрывоопасными объектами. Бочки с газом, легковоспламеняющиеся трупы и, наконец, печи, пытавшиеся сжечь Рубена уже от одной мысли о них. Порожденный им образ Лауры тащил за собой огонь на расстоянии, и Кастелланос, даже не зная правды, сумел воспользоваться им. Рубена это дезориентировало. Он пробовал разложить действия Кастелланоса на примитивные акты, отделить мотивы и эмоциональные вспышки; и обнаруженное его не успокоило. Огонь для Кастелланоса — капитальное решение проблемы. Старая травма — пожар, гибель дочери, няни и побег жены — мутировала в близкую Рубену деструкцию. Огонь терзал Кастелланоса весьма косвенно, и тот пытался от него избавиться, перетащить на пространство STEM. С Лесли Визерсом это не работало; тому было под силу блокировать частицы сознания между объектами, созданными Рубеном. Сильный высокочастотный блок. Но и он постепенно пускал трещины, особенно в присутствии Кастелланоса. Похоже, Лесли с ним чувствовал себя в безопасности. На чем основано это доверие, Рубен не понимал — но раздражать его Кастелланос почти перестал. Взятая им короткая передышка — после комнаты с треснувшим зеркалом — позволила Рубену исказить пространство и временно расфокусировать сознание Кастелланоса. Тому должно было казаться, что он застрял в одном из объектов STEM: комнате с драпированными стенами, стулом по самому центру и странным женским смехом, который Рубен скопировал с материнского. Эластично растянуть время, заставить каждую секунду длиться дольше для него — не проблема. Мгновение для Кастелланоса равнялось равновременным отрезкам для Рубена. Тускло освещенные драпировки дезориентировали Кастелланоса, тот непроизвольно собрался, сдержал торопливость шага и крепче перехватил револьвер. Смех его фрустрировал, снижал уровень адреналина в крови — и все происходило как в замедленной съемке. Так в чем же секрет устойчивости Себастьяна Кастелланоса? Рубен приблизился. Расстояние между ними иннервировалось очень сильно, от чего физиология ощущалась громко. Пульс, циркуляция крови, слюновыделение, почечная фильтрация — Рубен слышал всего Кастелланоса. И осуждал за саморазрушение; такое тело должно контролироваться иначе. Не обязательно самим Рубеном, но почему бы хоть не частично? Оставив метку Администратору, он словно запустил пробный зонд. Проверил, готов ли мир принять Рубена Викториано обратно. С Кастелланосом, неспешно кружить вокруг которого неожиданно нравилось, был и другой вариант. Рубен пожалел, что не хотел жадно втягивать ноздрями прохладный воздух. Искусственно созданный аналог — все равно что замкнутый на самом себе электрод. Поэтому приблизился Рубен без лишней мозговой активности, настроил плотность тела и усилил чувствительность пальцев. Временная разница позволила ему остановиться позади Кастелланоса и коснуться жестких немытых волос. Они должны быть такими, возможно, чуть теплее. Под ними и горячей беззащитной кожей — восемь миллиметров твердой кости. На висках, темени и лбу, конечно, меньше; сопротивление также слабее. Рубен осознавал, что и себе не объяснил бы, чего пытался добиться, желая коснуться мозга Кастелланоса. Исправить его и подчинить себе — без лишней боли, лейкотов, орбитокласта и утолщенных игл? Кастелланос чуть сдвинулся вперед, и Рубен, наклонившись следом, заставил пальцы просочиться под его кожу. Он не был уверен, почувствовал ли его Кастелланос — может, одно легкое раздражение — но надавил сильнее. Череп под его волей сдался, размягчился, разъел ликвором надкостницу и мозговые оболочки, обнажив кору. Светло-розовая, с вкраплением грязно-песочного, склизкая, плотно спрессованная — не зная, и не поверишь, что от нее зависела целая жизнь. Поверх ее оплетали ветвящиеся капилляры, вены, сосуды, весьма условно повторяя путь извилин. Жар от нее исходил столь сильный, что Рубен едва не потерял контроль. Одна неверная мысль — и он бы сломал Кастелланоса как всех прежних жертв. Конструкты STEM гибкими и изменяемыми были для одного Рубена. Позволь он Кастелланосу увидеть, как чьи-то пальцы касаются его роландовой борозды, и тот не выдержит, разрешит сознанию поверить и умрет. Рубен, почувствовав недовольство, напрягся, повторил очертания глазничных борозд — пусть на мгновение само зрение обманет Кастелланоса! — и мягко сдвинулся ниже. Он словно по-настоящему держал мозг Кастелланоса, терпел опутывающий пальцы ликвор и чувствовал, как нетерпеливо циркулирует кровь. С особым интересом всматриваясь в правое полушарие, Рубен сравнивал его со своим — не функционально, а чисто внешне. Разница — несколько граммов и пара сдвигов по миллиметрам в бороздах. Некритичное и бесполезное уточнение, заставившее Рубена испытать возбуждение. Он и не думал, что под чьим-то черепом окажется по-настоящему уютный — такого он не чувствовал с детства — мозг. С ним не хотелось экспериментировать, лишь — изучать. Медленно, миллиметр за миллиметром, прощупывая каждую неровность и регулируя уровень межмозговой жидкости. Рубен казался себе кукловодом, наконец-то опробовавшим желанную марионетку, и едва не простимулировал мозолистое тело. Пережав его и сдвинув чуть в сторону, он бы открыл инфантильные спазмы по конечностям Кастелланоса; игра с размерами критично б сдвинулась к синдрому чужой руки, и Кастелланос засомневался бы в своей нормальности. Насколько увлекателен человеческий мозг; податливый и слабый в нужных руках, он парадоксально захватывал разум и сталкивал, наверно, в бездну. Рубена давно так не захлестывало восторгом. Он точно наконец отсоединился от ядра и переписал условную матрицу объектов STEM. Настолько концентрированное и разрывающее состояние — оно, должно быть, отразилось на всех подключенных. Но даже о Лесли Визерсе, ментальный блок которого почти распался, Рубен подумал со странной неохотой. Наверно, его догнало безумие. Сколько психически больных к нему подключал «Мобиус»? Какое число он вскрывал самолично? И разве одиночество не тот вид депривации, что сводит с ума без шанса на восстановление? Вопросы — абстрактные, с ненужными ответами; мозг Кастелланоса — реально существующий, обжигающий и пахнущий чем-то горьким. Отсутствие вентиляции в черепе всегда компенсировалось стерильностью, и запахи не проникали в кору. Коснувшись ее кончиком носа, Рубен почувствовал рыхлую тягучую, похожую на подтаявшее желе, оболочку, с редкими сгустками межмозговой жидкости. Кастелланос сдвинулся вбок, его голова дрогнула, готовая повернуться, и Рубен протестующе рыкнул. Нет, еще слишком рано, времени нужно сбавить обороты до минуса. Заглянув через плечо Кастелланоса, Рубен отметил темные и напряженные глаза, упрямый изгиб губ и глубокие, застоявшиеся морщины между бровей. Лицевые мышцы следовало беречь почти также, как нервную систему; и с этой мыслью Рубен дотронулся до лба Кастелланоса. Кожа, точнее, ее роговой слой, расправлялась неохотно, подстраивась под дернувшуюся руку хозяина. Рубен снисходительно хмыкнул, вернул пальцы к извилинам и осторожно потер выпуклости. Ближайшие сосуды взбухли, готовые лопнуть, сам Кастелланос застонал — наверняка его ударило головной болью — и приготовился схватиться за череп. Присутствие Рубена он так и не заметил, среагировал на дискомфорт — и, что особенно ценно, почти без задержек. Задерживаться возле него — приятно и отчасти перспективно, но Рубен, покрывавший собой всю STEM, почувствовал удар со стороны. Похоже на Кидман — редкие звуки выстрелов, женский крик, мигающий фонарик. Придется отвлечься, проверить, успел ли от нее вновь сбежать Лесли, а с Кастелланосом... Он встретится позже. Выдавив необязательную улыбку, Рубен раздвинул языком губы. Затылочная часть на вкус оказалась терпкой, немного мыльной; за ней тянулось яркое послевкусие. Вторая проба — пониже, ближе к стволу — добавила соли и вязкости. В такт языку Рубена подрагивали драпировки грубого твида. Он пожелал, что столь интимная сцена прошла мимо отца-пуританина; он заслужил увидеть, кем обернулся тот, кто был годами заперт в сыром и ледяном подвале. От шумного выдоха под левым ухом Кастелланос заторможенно дернулся, и Рубен, почти с нежностью сжимающий его голову, коснулся висков. Кастелланос с ворчанием притих и начал — едва различимо, скорее, на предчувствиях — разворачиваться. Пустая и безопасная комната ему не импонировала. Хотя, возможно, он чувствовал, что не один? Но спрашивать его Рубен не стал. Ему — утомленному и перегруженному — требовалось другое: синхронизация с мозговой активностью Кастелланоса и совмещение их прошлого. Слияние психотравматических ситуаций всегда работало в практической психиатрии, а Рубен был не против, чтобы вместо него и Лауры в амбаре сгорел незнакомый ребенок. В пределах STEM он сможет стереть и его. Потенциал действия системы раскрывался с каждой секундой ее существования, и кто сказал, что быть не может двойного ядра? Подключенные обречены исполнять волю Рубена до тех пор, пока он этого желает. Исключение выдали одному Кастелланосу — соблазнительно надломленному, барахтающемуся в мире без знакомых законов. Еще одно оборванное движение Кастелланоса заставило Рубена качнуть головой. В текущих условиях он не был готов к такой бездумной трате умственных усилий, их стоило беречь для Кидман и Лесли. Коснувшись мозга Кастелланоса в последний раз — как говорила Лаура, на удачу — Рубен, не отстраняясь, исчез в зазорах плиток на полу. Но его мысли продолжал занимать Кастелланос, с хорошим и крепким мозгом в 1318 граммов. Рубен пометил его — на будущее; и был готов — процентов на пятьдесят семь — избавиться от душевного уродства и вывернутой наизнанку морали. Ведь, кажется, Рубен нашел того, кто подписал для него индульгенцию. «Ты ведь уже мой, Себ».