Викторианские глубины

Ассимиляция выжимала для STEM многое, но не всегда лучшее. Архетипический набросок — под номером A6-441 — подтверждал это несколько хуже реального прошлого. Рубен морщился, но был вынужден идти на честность: он вырезал внушительный пласт знаний из ошибок. Отсутствие категоризации усложняло невызревшее детское любопытство, и он вынужденно учился вслепую: двигаться от самых старых — простых в освоении — теорий к настоящему и верному. Учения прошлого были просты и понятны даже для школьника, и Рубен двигался по ним как по страховочному канату, задерживаясь на том, что впечатляло. Потрепанный, попавший в семейную библиотеку по явной ошибке френологический атлас Галля-Шпурцгейма [1] помог поделить мозг на зоны-эмоции; уверенное владение хирургическими инструментами отменило ошибочные знания. Страх, надежда, зависть, доверие, отчаяние — конструкты психологического пространства, но не более. Даже в пределах STEM имплозия отдельных объектов требовала определенных условий. Введения чужих мозговых структур в стазис — и быстрая ювелирная заточка требуемых образов. Объединения множества пространств с человеческими переживаниями; и надо успевать до атрофации сознаний всех подключенных. Извлечь образы — как rete mirabile [2] у свиней, которых он резал в детстве. Но rete mirabile — чудесная лишь по названию сеть — Рубена разочаровала, и он, запертый в окружении туш, брезгливо отбрасывал нервные пучки, между которых порой застревали усохшие сухожилия и кровяные сгустки. Ассимилировать в STEM ошибочные идеи он не имел права; его детище давно превзошло подобные конструкции. Многоуровневая система подключения — терминал, корреляция с ядром и полная сепарация от реальности — заставляла поглощать каждый элемент реальности и выжимать из него лучшее. Как, например, Кастелланоса — субъекта для обхода блока Лесли Визерса. Отслеживая передвижения подключенных, Рубен привычно фиксировал выводы — проговаривал в присутствии Лауры — и хмурил брови. Некоторые факты выпадали из области его понимания. Рубен отрицал децентрацию как ученый и чуждые его пониманию факты раскладывал до простейших элементов. Поведение Лесли Визерса — критические ошибки речевой функции, выходящие из лобной и височной зон, тревожный невроз и бесконечный триггер в форме самого Рубена. Нарушенная адаптация все же старалась найти в STEM безопасное место для Лесли. Рядом с кем-то. Для чего-то. Подальше от самого Рубена. В попытке принять парадоксальность проблемы с Визерсом Рубен воспользовался очередными телами. Извлечь из них частицы самого себя — ядра и самой сути STEM — не представлялось возможным. Туши заходились дурным криком и гнулись в его руках, точно бескостные. Его эмоции, вошедшие в каждую из них, прорезали кожу колючей проволокой, протаскивавшей на шипах кровеносные сосуды. Мыслительные персеверации перекручивали извилины по-настоящему: сжимали до хлюпанья ликвора, наматывали на проржавевший орбитокласт и прошивали мягкой чавкающей нитью мозг — насквозь. Мозолистое тело — сложное плетение нервных волокон, соединяющих полушария — истончалось от трения; тягучая и липкая нервная ткань, покрытая лопнувшими розоватыми прожилками, терпела до последнего, но Рубену все же сдавалась. Его успокаивала агония — последние издерганные ноты — и он перекусывал нервные волокна без сомнений. Грубо, решительно, на пару с собственным же языком, топя рот в соленой крови, безвкусном вязком ликворе и жесткой горечи нервов. Вкус — неуверенный, подрагивающий между воображением и воспоминаниями — впечатлял на нулевом уровне, и Рубен разочарованно щелкал очередную тушу по лбу. Отпечаток психики подключенного — жалкое зрелище. Такое Рубен называл суррогатом вторичности и не жалел, пуская в расход. Индуцирующие поля — по крайней мере, их достоверная симуляция — выдавливали из туш действительно все. Рубену даже не требовалось вмешиваться: перерезать спинномозговые нервы, вводить под позвонки электроды или задействовать эстезиометр [3]. Последний он вводил точно к кости — желтоватой, шершавой и с редкими бугорками — и высчитывал уровни болевого шока. Эстезиометр вызывал неприятные воспоминания. Рубен растирал пальцами — до сухости и жжения — обрывки нервной ткани, вспоминая, как ловко и отчаянно отбивался от него Лесли Визерс — в мире, не ограниченном STEM. Рубен тогда проявил несвойственное себе милосердие, дрогнув на схожих с собственными результатами электроэнцефалографии. Эстезиометр только коснулся холодной, с редкими родимыми пятнами кожи Лесли и слабо продавил ту, вымерив упругость. Сейчас Рубен требовался психический эквивалент эстезиометра, чтобы ввести тот в запутавшееся сознание Лесли и дотащить того до болевого стазиса — чтобы сам Рубен успел к нему подключиться. Для этого Рубен и нуждался в Кастелланосе. Определенно. Вести его по годологическому пространству [4] было поразительно просто. Кастелланос, отрицавший нереальность происходящего, видел впереди крайне малое — и стремился к нему с той страстью, которой Рубен был лишен даже как ученый. Драйв, порожденный базовыми потребностями, разгонял Кастелланоса в достаточной степени, чтобы интересовать Рубена. И спрессовать пространство так, чтобы зажать Кастелланоса между когда-то натертым паркетом, узорчатыми вазами и мрачными портретами в тяжелых дубовых рамах. Родовой особняк — искаженный наслоением образов для Лесли и Хименеса — казался достаточно надежным, чтобы подобраться вплотную. Перестроить когнитивные карты и добраться до реальности. Кастелланос пропах ею насквозь, но совершенно не так, как желал Рубен. Алкоголь, табак, пропотевшая рубашка и собачье дерьмо, намертво прилипшее к подошве. Терпимая неприятность, от которой в STEM легко абстрагироваться — и, развлекаясь, поставить ту под сомнение. Мелькнула мысль натравить на Кастелланоса криво слепленных доппельгангеров, но особняк — психопатическая травма, разъедающая Рубена вопреки его воле — отсекал лишние сложности. Оголились собственные переживания, настойчиво колотвшие по подвальным трубам; сполз разъеденный миелин с нервов — и Рубен почти потерял терпение. Оно, потрескавшись, пропустило в особняк несколько воспоминаний, достигших Кастелланоса. Того они стопорили, склоняли к недоумению и опасениям — перед расплатой. Ее воплотил собой Рубен — настойчивый и донельзя целостный. Ковры под обгорелыми ступнями вспыхнули, вынуждая ровнять шаг — по незримой спасительной линии. Кастелланос ощутимо боялся — и отступал, едва не роняя револьвер. Бессмысленного размена секунд на пули не случалось, а к спичкам никто и не тянулся — на радость Рубену, заставившему пол выскользнуть — из-под Кастелланоса. Рубен развел пространства и почти интуитивно свел представления Кастелланоса со своими. STEM снова расслоилась, выдавая множественную картину, и Кастелланос, рухнув навстречу ловушке — стальным спиралям-пожирателям — не заметил, что упустил главное. Усмешка исказила губы Рубена, а следом и время. Спинной мозг — 46 сантиметров в длину, 12 миллиметров ширины — Кастелланоса просвечивал сквозь кости, плоть и одежду без рентгена; змеился под позвоночником, направляя пучки нервов к различным органам. Если хотя бы дернуть — Рубен получит возможность перекроить чужую активность. Однако измученное медицинской комой тело не готово к столь грубому вмешательству. Это несколько усложняло задачу, и Рубен, позволив Кастелланосу отстрелить механизм ловушки, почувствовал раздражение. Не помогло и то, что пуля пробила собственность отца — очередное религиозное мещанство. Простейших моторных актов — вздохов, хруста пальцами, зевков — Рубену не хватало; эмоции грозились накрыть разум подобно оболочкам — извилины. Квазистационарность STEM давно перестала казаться благом. Велев себе обдумать это позднее, Рубен вновь двинулся за Кастелланосом — настойчиво непонимающем в своем продвижении — и проследил за ним до найденного лимбового замка. Странно — его Рубен точно не создавал. Похоже, их совместимость проявилась на низшем уровне, среди адаптации и стресса. Кастелланос — упрямо пытавшийся сократиться до Себа — нащупывал не выход, а самого Рубена. Замки, зеркала, «Лунный свет», огонь — случайным все могло казаться только в одиночку, и Рубен впервые почувствовал что-то новое. Вакуумного шара с лаконичной наклейкой стало катастрофически не хватать для этого мозга. Его не могло тошнить — без подтвержденных органов — но выворачивало и крутило почти по-настоящему. Взять это под контроль Рубен сумел достаточно быстро и, недовольный, отыгрался на Кастелланосе. Распоряжаться своей собственностью Рубен имел полное право. Он сдвинул лимбовые замки самостоятельно, не позволив разгадать код — просто на всякий случай — и выплюнул в лицо Кастелланосу мешанину склизких образов. Интерпретировать их можно было только одним путем. Влажные, горячие, явно свежевыпотрошенные кишки, с концов которых сочилась темная смрадная масса, сморщенные потрескавшиеся почки, полые огрызки сердечных вен и аорты — и тут уже едва не стошнило Кастелланоса. Споткнувшись о свою же ногу, он отступил и рухнул, брезгливо дернулся, смахнув с коленей кишки, и оступился, не сумев вдохнуть воздух. Шоковое мгновение, позволившее Рубену настигнуть его и повторить фокус с плотностью. Определившись с настройками, их можно умело проворачивать — и достигать эффектов, которых лишена реальность. Слепить, пережимая зрительные нервы. Сдерживать, меняя напряжение мышц. Сбивать с толку, выбивая все опоры. Что угодно — пока есть контроль над мозгом, ослабшим и не готовым думать. Извилины для Рубена всегда шевелились по-особому; раскрывались иначе — набухая и расцветая — через мыслительную активность. Изменения, отслеженные с помощью мозговых волн, в STEM замечались сразу: мозг вздрагивал, плевался ликвором и чавкал, втягивая в борозды капилляры. Кровь словно сгущалась, едва не застревая на мосту — меж головным и спинным мозгом — и толкалась ниже — крупно, жадно и торопливо. У Кастелланоса вся кровь была поделена на тромбы и мутно-желтую плазму. Число эритроцитов — низкое; клетки, зашуганные алкоголизмом и, как следствие, травмированной печенью, жались друг к другу. Кислорода не хватало, и Рубен, прислушавшись, понял, что дело в терминале. Внешнее повреждение — то ли забившийся в нос физраствор, то ли с частично неисправными провода — пытались разрушить Кастелланоса изнутри. Рубен заметил это первым, но только усмехнулся: без его прямого контроля STEM подключала людей со странной избирательностью. Они меняли тип мышления неосознанно и продолжали цепляться за витальность, доводя ту до уровня смешных ритуалов. Ни один подключенный не был способен осознать новые правила полностью и отказаться от фиксации на дыхании, мелких ранах или мочеиспускания. Рубен не мог понять: зачем, если все это нереально? Поверить в собственную уязвимость — значит убить себя; отказаться от мышления — все равно что вырвать легкие и сердце. Всматриваясь в усталую, перекошенную остеохондрозом и кровоподтеками, спину Кастелланоса, Рубен отмечал, с какой брезгливостью тот ковырялся в фантомных головах со спиленными наполовину черепами. Грубая работа дилетанта: нестриженные волосы, пропитанные кровью, кололи подсохший мозг, пробиваясь под железный обруч, окольцевавший спилы. Загустевшая кровь, вместе со счищенной паутинной оболочкой, оседала на стенках и деформировала редкие извилины, продавливая те под кость. Отсутствие стерильности подточило инструменты — орбитокласт, ланцет, разнокалиберные трепаны — и смысл проводимых операций. Кастелланос видел работу Рубена ярко, частично верно, но мелочами сбивал всю ценность. Рубена это сильно задело, и он едва не ткнул Кастелланоса лицом в мозг. Пробивающаяся в центральных бороздах гниль всегда приводила в чувства лучше, чем нашатырь. Такого обесценивания своей работы Рубен никому не прощал — и Кастелланос, еще недавно привлекавший затейливым узором извилин, словно бы износился в его глазах. Недавняя мысль — обвить его мозг собственным rete mirabile, сотканным чисто из пучков разума — схлынула, с отростками эмоций. Рубен, почти скрипнувший раздраженно зубами, повторно перехватил контроль над временем и заставил Кастелланоса зайтись душным кашлем. На уровне шестой-седьмой реберной пары перехватывать спинной мозг вполне удобно. Пропускать сквозь пальцы нервы и чувствовать серое — резиново-липкое на ощупь — вещество, пытавшееся влиться в форму позвоночника, — точно наматывать на кисть нити, ведущие марионетку по сцене. Задействовать нужные нервы сейчас было несложно, но Кастелланос вряд ли способен на принятие — а, главное, интерпретацию — запроса. Он ошибался даже на уровне представлений. Рубен покачал головой и, резко толкнувшись носом в чужую шею, разжал пальцы. Кастелланос дернулся, пытаясь непонимающе прорваться сквозь загустевшее время. Мозжечок, скрытый под линией роста волос, запульсировал, выплеснув нарушения координации, и Рубен мазнул носом по его листкам. Оставить свой след на мозге с весьма удачными характеристиками — вполне приемлемо и рационально. Пройдясь по мозжечку вверх, к затылочной доле, Рубен неожиданно нежно ухватил плечи Кастелланоса, прижимая того к себе. Легкие, казалось, оберегающие движения вряд ли осознавались обоими. Ощущений не стоило и касаться — Рубен их отрицал как фальшивые. Он оперировал проверенными знаниями, позволявшими обходить твердую мозговую оболочку и счищать паутинки мягких тканей и капилляров. Извилины обнажались нескромно, набухая; в них словно вызревал сам Кастелланос — которого желал подчинить Рубен — и пропускал вовнутрь множество инфекций. Одна из которых с готовностью вонзила зубы в мягкую трехмиллиметровую ткань, волной оплетавшую мозговые центры. Рубен терзал Кастелланоса по-своему мягко и осторожно, лишь самую малость меняя рельеф — а вместе с ним и зрительное восприятие. Мозжечок, в отличие от других областей, радовал отсутствием запаха, сплошной текстурой — и странным удовлетворением, растекшимся по призрачным нервам Рубена. Все отдавалось гулкими ударами сердца Кастелланоса — пульсировавшего так жарко, что Рубен не выдержал и отстранился. Пространство быстро поглотило его, скрыв от Кастелланоса. Рубен точно ввел в него часть себя — непредусмотренная инъекция личной заинтересованности — и, глотнув человечности, невольно провел по губам пальцами. Он что-то сделал вопреки логике, но захотел добить губы улыбкой, а глотку — каркающим, раздражающим разум смехом. Ненужным и бесполезным как Кастелланос — в динамическом поле STEM. «Ведь я не позволю тебе выбраться в одиночку». __________________________ [1] Френологический атлас Галля-Шпурцгейма — атлас, составленный известными френологистами, изучавшими связь психических свойств человека и строения его черепа. [2] Rete mirabile — своеобразная форма ветвления сосудов (артерий и вен), расположенных очень близко друг к другу и делящихся на огромное число ветвей, разделенных перемычками [3] Эстезиометр — медицинский прибор, служащий для определения кожной чувствительности. [4] Годолоческое пространство — особо воздействующее психологическое поле, заключающее в себе все события прошлого, настоящего и будущего, которые могут повлиять на нашу жизнь