Остриё ножа

Song: Through the night (Direct remix) — Roniit ft. Trivecta Наалкоголенная боль становится поперёк горла шершавым комом. Ком до рвоты чешет глотку, лезет позывами наружу, но настойчиво заталкивается обратно новой порцией горького виски. Блондин заливается алкоголем уже битый час и всё ещё не может понять, как вообще человеку может быть настолько больно. Как он сам, столько выпив, эту боль способен так трезво осознавать и принимать как должную? Леон не говорит даже с барменом — единственным до этого времени, кто мог его поддержать, ну или хотя бы попытаться — он тупо пялится в поверхность отполированной до ужаса дорогой столешницы, периодически стукая по ней стаканом, и упивается собственной болью цвета крови. Боль — закуска Леона к алкоголю, но от неё тошнит. Леон в последние дни стабильно упивается до состояния «ничего человеческого — ходячее мясо», изо дня в день совершает бессовестно ряд ошибок, и пусть винит себя поутру, но вечером с собой ничего поделать не может. Он намеренно наступает на одни и те же грабли бесстыдного пьянства и блядства. И причина тому самая страшная и хитрая опасность мира — женщина, в случае Леона — Патриция, которой рядом нет и ощущение такое, будто бы никогда и не было. В момент осознания своей ненужности в её жизни Леон услышал звук своего разбивающегося сердца. Но как бы погано на душе не было, как бы сложно не дышалось без аромата её тела, Леон старается не переживать потому что оставил ей всё, что мог, самое важное из этого — свою любовь. МакНамара знает, что не имеет права на что-то претендовать, да и не станет, потому что воспитание, но периодами так нестерпимо хочется. Его совесть чиста, и он уже почти смирился с расставанием. Смирился отчасти. Патриции жизненно не хватает — это правда, но и переселить своё ноющее и скулящее мужское эго Леон не может. Он подобно маленькому мальчику таит в себе страшную обиду, которую чисто фактически мог бы задушить, но не станет, потому что ранили больно, а жалеть не стали, даже одного слова в утешение не сказали. Алкоголь бурлит в венах гордостью, и властный лев внутри беловолосого твердит о том, что раз Патриция забыла, то и он сможет… когда-нибудь, но в обязательном порядке. Пусть сердце от боли лопнет, а плоть обуглится, но Леон сильный и выдержит, потому что всегда всё выдерживал. Не зря же Леон означает «лев». Леон Патриции будет помогать материально, даже если придётся это как-то скрывать, и поэтому он не забывает регулярно выходить на работу днём, исполнять свои обязанность, укоренять авторитет, выезжать на важные встречи, но вечером позволяет себе забыться, потеряться в собственных ощущениях, раствориться в том, что является всего лишь временным облегчением, чтобы на утро стало хотя бы немного проще. Ненадолго, но хоть как-то. Клубная музыка приятно бьёт по ушам, и кажется, что вокруг нет никого, кто бы мог похвастаться здравым умом. Это ведь прославленный клуб МакНамара, какие вопросы. Все вокруг до ужаса пьяные и потные отдаются во власть музыки, алкоголя, никотина, скрипят разгорячёнными телами почти в такт музыке и не следят за временем, которого в «Шахе» нет. Кто-то яростно врывается на танцевальную площадку в то время, как парочка других, слившись в диком поцелуе, с него удаляются в места более тихие и тёмные. Кто-то, стирая с алых щёк подтёки от туши и горячие слёзы, вливает в себя текилу, а другой рядом гладит рыдающего по спине. Кого-то тошнит, кто-то смеётся, кто-то потерян, кто-то обкурен, но абсолютно все здесь наслаждаются своей слабостью. Леон всё это уже видел и ушёл в себя так глубоко, вспоминая светлый волос, переливающийся в пальцах, карие большие глаза, длинные пальцы и умопомрачительно мягкие губы, что не заметил, как со спины к нему кто-то нагло прижался, сцепив холодные, мокрые руки на массивной шее. Мягкие губы кого-то накрывают его шею, оставляя на татуированной коже мокрый след, мужчина даже не дёргается, позволяет похвально смелой оторве вытворять с его шеей дикие вещи: целовать, кусать, оставлять уродливые метки, слюнявить, облизывать. Ему плевать, что она там делает, лишь бы ей в удовольствие, а ему давно уже всё равно — лишь бы суметь забыться. Он лишь прикрывает глаза, представляет сладкую, как патока Патрицию и, резко развернувшись на крутящемся барном стуле, слепо находит соблазнительно влажные губы незнакомки со вкусом шампанского и немного текилы. Та на поцелуй отвечает горячо, даже как-то отчаянно, чуть ли не на колени к нему залазит и руки куда надо сама укладывает, инициативная попалась до одури. Она мажет взглядом по острым чертам Леона и, вдоволь насладившись красотой мужчина, которого смогла урвать, просит увезти из клуба. Леону так-то всё равно, временная добыча сама пришла к нему в руки, а Леона шансом учили пользоваться. Поэтому через полчаса он крепко вжимает её в стену в роскошных апартаментах, не открывая тёмных глаз, которые не увидят желаемого, хрустко рвёт ткань красивого платья, оставляет лоскуты одежды по всей квартире и на ощупь ведёт к спальне, где раскладывает её грязно, мерзко, безлюбовно, так, как надо и ему, и той, что под ним. Девушку рвёт на части, та отдаётся горячо, стараясь, Леон бы обязательно подобное оценил, если бы не знал ту, что гораздо лучше. Она мечется, ползёт вверх, но остаётся зафиксированной его крепкими руками. Девушку бесстыдно мажет по мягким простыням, но Леон даже не открывает глаз, когда ритмично вбивается в упругое тело, доводя и её, и себя до желанной разрядки. На утро они частично довольные и ничем друг другу необязанные расходятся по разным углам квартиры, одеваясь и приводя себя в порядок. Девушка оказалась понятливая и, как минимум, гордая, потому что деньги со стола не берёт, а уходит гордо, сказав короткое «спасибо за чудесную ночь», не оставив никаких способов контакта. Видимо, ей также, как и Леону нужна была перезагрузка, разрядка, временное облегчение. Леон имя так и не спросил, потому что неинтересно, да и девчонка не торопилась его сказать, так даже лучше — никакой ответственности. Но на Леона мораль давит, он не хочет думать о том, что будет в глазах Патриции, узнай она о его похождениях. Он боится даже представить, какое разочарование он может увидеть на глубине её красивых глаз. Разочарование, но никак не обиду. Она не обидится, он знает, лишь мягко улыбнётся и скажет, что он молодец, нашёл выход из положения, она никогда в нём не сомневалась. Патриция никогда не обижается, всегда такая нежная, простая, добродушная, майская роза, что цветёт под мягкими лучами солнца, и этот цветок сломать нельзя. Она лишь улыбнётся мягко, трепетно, скроет дикую боль за этой улыбкой и не позволит даже объясниться. Развернётся и уйдёт, потому что она оправдания не любит так же, как и совершённые ошибки. Леон ошибки совершает часто, жалеет потом, но остановиться не может, потому что идиот. Его проблема в том, что он не смог удержать Патрицию, а сейчас, когда нужно бы обдумать своё поведение, понять, что было не так, он прыгает с неизвестными девушками по постели и ищет себе оправдание. Но не понятно, кто продаётся: он или заказанные девочки.

***

Звонок от Алекса на телефон Карисмы был таким же внезапным, как и взятый ею у Каскалеса отгул по причине якобы плохого самочувствия. Каскалес на просьбу Карисмы: «Могли бы Вы дать мне один день выходного? Что-то нехорошо себя чувствую», вытаращил глаза на доли секунд, справился с удивлением, лёгким непониманием и нежеланием отпускать отличного помощника и, тяжко выдохнув, найдя не падко желанную замену, позволил брюнетке покинуть своё рабочее место. Но если достопочтенный мистер Каскалес думал, что его трудолюбивая подчинённая летит навстречу к своей шикарной, мягкой постели, дабы в ней понежится, то нет — Карисма со всех ног торопилась к Алексу, что позволил себе самым наглым образом вызвать её в свой кабинет, с уточнением того, что появиться там в скором времени будет лучше для неё. Сердце остановилось, как только к дверям шикарного офиса Каскалеса без стеснения и страха подъехал чёрный, матовый джип, что принадлежал людям Алекса. Вот что значит: не хочешь чтобы нашли — прячь на самом видном месте. Брюнетка как ошпаренная оглянулась по сторонам, прежде чем за одно быстрое движение нырнуть в комфортный салон автомобиля и нервно сжать края своего платья — две пары глаз уставились на неё с холодным недовольством. Карисму на сиденье сжало, будто прессом для металла. Единственное, что она смогла сделать — собраться силами, гордо расправить красивые плечи, проигнорировать настойчивые взгляды двух амбалов и посильнее запахнуть воротник на шее, дабы скрыть следы Тиллевской страсти. Всю дорогу в машине висела гнетущая тишина, и, дабы расслабиться, Карисма всячески себя отвлекала от давления извне — в несколько слоёв нанесла помаду, поправила румянец на щеках, вылила на себя весь флакон любимых духов, при этом раздражая уши сопровождающих какой-то раздражительной песенкой. Но благо, что любая дорога имеет свою конечную цель, в случае Карисмы так точно. Преодолев панику и нервную дрожь в пальцах, Карисма двинулась по изученной дороге прямиком в логово её личного демона, закусывая губы. Холл. Лифт. Последний этаж. Кабинет директора. В кабинете её терпеливо ждал Алекс, довольно улыбаясь и с завидным задором раскручиваясь на офисном кресле. Карисма старается вести себя как ни в чём не бывало — идёт гордо, с грацией кошки, сверкает взглядом, топит внутри себя страх и панику, но по мере её приближения Алекс меняется в лице, и Карисма невольно вздрагивает, когда сталкивается с пламенно-чёрными глазами. — Золото моё, — обманчиво-нежная улыбка холодит хрупкую девичью душу, и Карисма от страха замирает. Алекс медленно поднимается с места и так же медленно двигается в сторону застывшей фигуры. Карисма ощущает на себе животный взгляд и жмурится, когда мягкие пальцы касаются шеи, — что это у тебя? Наверняка, ударилась, так ведь? Алекс прекрасно знает, что это за следы, но снова играет с Карисмой в игру на выживание. Мужчина с силой дёргает за воротник платья, открывая своему взору цветущие букеты оставленных Тиллем следов. В этот момент Карисма нервно выпускает воздух из сдавленных легких, предпочитая смотреть на носки своих туфель, нежели в глаза тирана. Она сжимает ладони в кулаки, впивается ногтевыми пластинами в тонкую кожу и старается совладать с собой. Страх на миг парализует. — Ну же, — Алекс не ревнует, но бесится. Следы на этой нежной коже имеет право оставлять только он, — ты мне ответишь? — Его догадки подтвердились — его маленькая девочка нашла себе светлую любовь, только вот отданное другому сердце его мало волнует, его интересует только лишь победа за власть, которая напрямую зависит от этой самой девочки: предай она его во имя любви, весь план Алекса за секунду рухнет. Этого не должно произойти. — Делай, что хочешь, дорогая, но если ты предашь меня, — шёпотом на ухо, до мурашек по телу, — ОН узнает о том, что ты предала и ЕГО тоже. У Карисмы по телу рой мурашек пробежался, мир внутри хрупкой девушки потихоньку стал рушиться. Она потерялась бы в своих ощущениях и мыслях, не схвати Алекс её крепко за шею. Холодные ладони обожгли кожу, брюнетке пришлось приложить немало усилий, чтобы не скривиться от трупных прикосновений. Тело то и дело пробирает дрожь от одной только мысли, что Тилль узнает, хочется позорно разрыдаться, попросить пожалеть, а тут ещё противная, скользкая ладонь Алекса оставляет на её шее следы, которые не смоешь, не срежешь, не избавишься. Карисма мужается, собирается с силами, перебарывает саму себя, чтобы выглядеть достойно, не быть слабачкой в глазах Алекса, не позволить ему воспользоваться этим. У Карисмы появилась ахиллесова пята, но она не позволит ударить в неё. — Ты уже поломал мне жизнь, — с уверенностью глаза в глаза говорит Карисмы, опуская инстинкт самосохранения на дно, но ощущая пот на ладошках, — зачем хочешь сделать ещё хуже? — Алекс смотрит в ответ бездушно, с завидным холодом, не показывая ни одной живой эмоции. Робот. Труп. Нечеловек. Каскалес улыбается маниакально, словно его позабавила или даже порадовала фраза Карисмы, но следующие его действия говорят об обратном. Он с силой толкает тонкое тело к стене и прикладывает головой об тяжёлую поверхность, напрочь выбивая разум из головы Карисмы, отчего у неё перед глазами чёрно-белые мушки. Она шипит, с трудом восстанавливается, но дикого страха не выдаёт. Не в первый раз он бьёт её, наказывает за слова, действия, Карисма привыкла сдерживать боль в себе, терпеть, сдерживать рвущийся крик о пощаде и боли. Она привыкла терпеть. Привыкла быть слабой подстилкой. — Ты молодая красивая дрянь, позволившая себе лечь под друга моего врага, с которым я борюсь с твоей помощью, — никакая физическая боль не сравнится с той, что бьёт по лицу от правдивых слов Алекса. Карисма с трудом сдерживает хрип отчаяния, закусывая губу. — Не забывай, кому они доверяют и кто их предаёт. — Карисма задерживает дыхание, лишь бы не зареветь в руках Алекса. — Ты и только ты. Подведёшь меня — я подведу тебя. Карисму нервно дёргает, ей приходится приложить немало усилий, чтобы не выдать трепещущий страх за свою шкуру. В глазах мутнеет, а в голове снова и снова проносится мысль о том, что врага страшнее, чем Алекс в её жизни уже не будет. Он — её главная опасность, её погибель. Алекс страх на самом дне глаз Карисмы видит, наслаждается. Гладит осторожно большими ладонями по тонким плечам и ехидно ухмыляется, а затем, кинув пренебрежительный взгляд на Карисму, отходит к рабочему столу, грациозно опускаясь в кресло. От одного только холодного взгляда в сторону Карисме становится не по себе. Но перед показать страх перед Алексом — выставить себя посмешищем и слабым человеком, навсегда перечеркнуть его доверительное и уважительное отношение к себе. Хотя, о каком уважение идёт речь, если в его понимании наказание и угрозы- вполне адекватные вещи? Алекс первым нарушает тишину, приглашая Карисму присесть на кресло, что стоит ровно напротив его. Ей придётся снова смотреть в эти чёрные глаза. Карисму пробирает озноб, но брюнетка собирается силами и, как бы то ни было сложно, гордо и величественно проходит к своему месту, садясь на самый край, как учили. — Ты же понимаешь, что в случае её предательства Тилль узнает о том, что ты — мой шпион? — Карисма нервно заламывает пальцы под столом. — Тебе следует хорошо выполнять свою работу и не гулять с врагом на стороне, пытаясь всё от меня скрыть.- Алекс откидывается на спинку кресла, скрещивая руки на груди. — А ещё лучше будет самой прекратить эти отношения, потому что у них есть конец и весьма плачевный, Карисма. — Карисма злится на себя, и Алекс это видит. — А чего ты ожидала? От правды не убежишь, ты — предатель. И Карисма, только обретя надежду, её вмиг теряет. Алекс грамотно всё сделал: Тилль в любом случае узнает, что она — шпион: если она решит перейти на сторону Тилля, ей придётся рассказать правду о том, что поставляла информацию, но ещё хуже будет, если он узнает это от Алекса. И второй выход тоже не несёт ничего хорошего: если Алекс выиграет в войне, то Тилль непременно всё узнает из уст восторженного победой Алекса. Карисма знает Каскалеса старшего не первый год, он обязательно её проучит, она в тупике в любом случае, потому что оба эти исхода плачевные для неё. Карисма не может что-то ответить, опускает голову и чувствует, как предательские слёзы накатывают, опасно скапливаясь в уголках глаз. Ей больно и тошно, она-то думала, что никогда не попробует тепло на ощупь, но вот, когда Тилль его даёт, она является тайным шпионом от Алекса, носит злосчастное звание предателя. Она сама себя в это положение поставила и никого нельзя винить, кроме себя. Даже после угроз Алекса, она всё также сильно желает быть с Тиллем, но ничего не поделать. Она его самый лучший враг и самый верный предатель. Алекс победно улыбается тому, как удачно надавил и подломил ту, что позволила себе слишком много, но внезапно смягчается и улыбается. Карисма, полностью погружённая в свои мысли, не ожидала, а потому вздрогнула, когда Алекс подошёл к ней, грубо хватая за запястья, и потянул на себя, заставляя подняться с насиженного места. Карисме противно от самой себя, она почти плачет и вырывается, когда Алекс поверх засосов Тилля оставляет свои более сильные и болючие. Мерзкие. Карисма Александру даже не сопротивляется, не имеет на это право, лишь шёпотом просит прощение у Тилля.