***
- Кто-то слил инфу о сегодняшнем назначенном сбыте, а тот, кто совершил взрыв явно подготовился к этому на дни раннее и имеет много ресурсов, - Иоанн курит в стороне, задумчиво-хмуро оглядывая пострадавшую от взрыва территорию и оценивая принесённый ущерб. Тилль поджимает губы от ярости и в половине лиц погибших видит пацанов, только недавно пришедших под его руководство. На душе становится тяжело: не успели пожить. Шокированный поставщик стоят рядом, всё ещё не веря в произошедшее. Каскалес, нырнув в глубокие раздумья, мыслит вслух, прерываясь на затяжки и не требуя ответы на свои реплики, - а это значит инфу слили скорее всего Алексу, только этот урод способен на такое, - Иоанн бросает под ноги обгоревшую до фильтра сигарету, растаптывая мыском дорогих туфель до чёрного пятна. У Иоанна в голове не укладывается, - но каким образом? Иоанн хмурит красивое лицо, облокачиваясь на корпус своего нового автомобиля и скрещивает сильные руки на груди. Он спокоен, но это страшнее, чем то, если бы он был на пределе. Крепкие руки обтягиваются толстой тканью пиджака, видно каждую линию и впадинку на мощных мышцах Каскалеса и поставщик ненароком думает, что отказаться сейчас от сделки, как минимум, для здоровья опасно. Поставщик то и дело смотрит на серьёзного высокого мужчину, что, на самом деле, младше него, и под конец своих разглядываний на сто процентов уверяется в том, что взрыв не был поддельным; Каскалес и Триппель действительно такой подставы не ожидали и в их планы не входила подставная сделка. Что Триппель, что Каскалес ведут честный бизнес. Пока все вокруг куда-то спешат, что-то делают и выносят остатки уцелевшего товара, Иоанн остаётся отстраненным, лениво провожая взглядом снующих туда-сюда людей. У него нет желания сейчас крушить, орать и метать, между прочим ещё и отправиться к Алексу и размозжить его голову о какую-нибудь стену. У него лишь желание добраться до истины - кто из своих мог слить важную информацию о прибыльным сбыте. У Иоанна на самом деле такой осадок на душе, что тот, кому он доверял, назвал “своим”, тупо слил инфу, предал и сам себя записал в чёрный список Каскалеса. А парни, не заслужившие смерти, всё-таки погибли, и, честно говоря, Каскалес понятия не имеет, как сообщить об этом их матерям. - В любом случае, сделка не отменяется, - Тилль обращается к поставщику, вырывая и Каскалеса тоже из своих мыслей, - она просто переносится на некоторое время, мы сообщим, как будем готовы, - поставщик довольно кивает, к своему счастью оставшись тем, кто выгоду не потерял, а затем оборачивается к Каскалесу, смотря со всей возможной серьёзностью и некоторым благоговением. - Я не знаю, кто вас сегодня подставил, но выясните это, иначе вам будет очень сложно в дальнейшем, - мужчина незамедлительно жмёт руки партнёрам и наскоро удаляется, нервно оглядываясь и, кажется, боясь, что где-нибудь на территории припрятана ещё одна бомба, что, конечно, можно его подорвать. Иоанн скользко усмехается, открыв ещё одну черту мистера Рика - трусость. Тилль шипит, когда руку простреливает током, и сжимает её пальцами правой руки, дабы унять боль. Тилль, не в силах наблюдать картину последствий взрыва, падает на сиденье своего бронированного джипа, устало потирая опухшие и грязные от падения в пыль глаза. Сил не осталось даже не то, чтобы думать, не говоря уже о принятии каких-то серьёзных решений. В отличии от Каскалеса, во всю работающего головой, Тилль нормально так приложился об землю и, наверное, растерял ровно половину своих знаний. - Нам теперь нужно быть внимательней, среди нас завелась крыса, - Тилль мажет по людям на закрытой для чужих территории, разглядывая в каждом что-то подозрительное, но затем опускает голову, горько усмехаясь, - да уж, никогда бы не подумал, что пострадаю от рук своих же. Иоанн щурится, ядовито усмехается самому себе, придавленный к земле сегодняшними событиями, и удаляется стремительно к складу, оставляя задумавшегося друга позади. Тилль не сильно расстраивается: достаёт сигареты, глубоко затягиваясь, а затем впивается взглядом в одну точку на земле, смотря как-то притупленно. Иоанн хоть и не пострадал от взрыва, но в душе что-то неприятно ноет. - По крайней мере, ты хотя бы не воюешь с братом.***
Карисму мажет по стенам и душит отчаянными слезами, когда на экране телефона высвечивается мерзкое “твоя информация помогла, сладкая” от Алекса, потому что она правда не хотела. И один только бог ведает, какими силами Карисме удаётся поднять себя с пола в пропахшем лавандой туалете офиса на чёрт знает каком этаже. Морально истерзанную, измученную, напуганную до нервной тряски. Один только бог, если он, конечно, есть, видит, как Карисму гнёт пополам от резкой боли, как её рвёт завтраком благо в унитаз, от того, что безмерно больно на душе, и тошнит лишь от самой себя. И благо, что никто не видит, как её буквально втаптывает в холодный плиточный пол собственное “я”, твердящее о том, что в зеркале она увидит предательницу, дрянь, дешёвую подстилку, но никак не Карисму Авербах. Желчь и гниль копятся во рту, и даже сигарета горчит. Карисма плюётся густой слюной, мешает слёзы с тушью, уродливо размазывает чёрное по лицу и не думает о том, как никчёмно и жалко сейчас выглядит. Надломленная, слабая девочка. Продажница. Карисме страшно представлять, что там могло случиться. Она боится думать, почему Алекс так рад, и на душе мерзко от незнания того, как была задействована её слитая информация. Но пришедшее внезапно от Тилля “как ты , малышка? Прости, но я не смогу заехать к тебе вечером” рвёт на части, страх, что Тилль может узнать, кроет, и Карисма глотает всхлипы. Чёрт знает, какие причины послужили тому, что он не приедет, как обещал ещё позавчера. Карисма, если честно, боится узнать их, а ещё больше - боится быть виновной в его бедах и проблемах. Но пальцы так и чешутся написать ответное “а ты как?”, чтобы удостовериться, что всё хорошо: здоровый и невредимый. Брюнетка с трудом подбирает себя с пола, жалея, что водрузилась на тонкие шпильки сегодня, и на дрожащих ногах, несколько раз споткнувшись, добредает до крана, смывая горькую желчь со рта. Брюнетка старается собрать себя по кусочкам до приезда Каскалеса, и почему-то хочется, чтобы с ним приехал и Тилль. Показался живым и здоровым, без травм, чтобы утешил, пригладил и сказал, что всё хорошо, поругал, мол чего она вообще так распереживалась. Но брюнетка поднимает взгляд и встретившись с опухшими красными глазами, понимает, что приезд Тилля - худшее, что может произойти. У неё кожа синяя, почти болезненно прозрачная, и если уж Каскалес сегодня точно будет волноваться, то Тилль и прохода без нормального объяснения состояния не даст. Тилль прижмёт, спросит, брюнетка боится, что не справится и позорно сдастся, выдав себя с потрохами, лишь бы больше не было так тяжело. И Карисма бы правда уродливо зарыдала перед Тиллем, потребовала его поддержки, испачкала в потёкшей туши его всегда безупречную рубашку, смяла бы ткань в пальцах и не отпускала Тилля до самого победного, но как объяснить человеку, что плачешь лишь потому, что его предаешь, а в процессе жестокого предательства понимаешь, что любишь? Карисма переводит глубокое дыхание, приводит себя в порядок и, в последний раз глянув на себя в зеркало, спешит к рабочему месту.***
Дел и проблем накопилось немало, особенно учитывая произошедшие события на складе, что по сути окончилось двадцатичетырёхчасовой волокитой с бумагами, закупкой и изготовлением нового товара для продажи. Всё это обещалось, мистеру Рику - верному союзнику, но крысе, конечно, ещё той. Хоть подставил не Рик, но всё же его поведение не внушает стойкого доверия, да и в принципе сам по себе он тип скользкий, как будто в канализационной воде купался. Каскалес в этом убедился только лишь после их последней встречи, когда какого-то чёрта Рик прибыл без товара и видимо пытался скрысить, красиво увильнут. Иоанн умный и тревогу бить сразу не стал, но насторожился, это да, и теперь насчёт постоянного союзничества с Риком сомневается. Иоанн в работе утонул и всплывал на поверхность нормальной жизнедеятельности порядка трёх дней. Ему было недалеко до того, чтобы выблевать собственный желудок от недоедания, но он мужался и, в основном, пил антибиотики дорогие, конечно, но врачом не прописанные. И лишь на третьи сутки ему прижало то ли поесть, то ли просто выйти в социум, вдохнуть жизнь, про которую за три дня почти забыл, поэтому пропахший бумагами и офисом Каскалес, игнорируя, что дел осталось ровно столько же, сколько и было выполнено, первым делом подумал о том, что желание увидеть Оливию превосходит любые другие, исходя из вышесказанного, маршрут был проложен быстро - больница. На улице тепло, у Каскалеса что в голове, что на душе - холодно. У него морозит пальцы об кожу руля и поступающий в открытые окна едущей машины неприятно отдаёт выхлопным газом. Иоанн морщится и отпивает холодный кофе, морщась: чёрт знает сколько это стаканчик простоял в салоне, кофе непонятный, скорее всего, просто пропавший. А кофе организму необходимо, поэтому Иоанн по пути в больницу заезжает в какую-то маленькие кафешку, покупая там кофе один чёрный и один карамельный, подумав и захватив с собой ещё булочки и круассаны, чтобы Оливию лишний раз побаловать. По коридорам общественного места спокойно не пройдёшь, если на тебе дорогой костюм и не менее дорогие часы; обязательно словишь девичьи подмигивания, просьбы дать или взять номер или же просто то и дело будешь натыкаться на игривые взгляды. Игнорировать всё это для Каскалеса в порядке вещей, но признаться очень некомфортно, когда даже женский персонал больницы то и дело старается ухватить твоё внимание. Каскалес стойко всё терпит и только в лифте спокойной выдыхает, испытывая крайнюю степень морального давления со стороны, казалось бы, безобидного общества: людей смелее, чем заинтересованные в мужчине женщины, он явно не встречал. Что говорить, женщины в большей степени отчаянны и безумны. song: hirt me - bbdnhm - Доброе утро, - Оливия сладко потягивается и улыбается зашедшему с бумажными пакетами Иоанну, пусть и морщась от неприятных ощущений в мышцах, но чувствуя себя гораздо живее, чем, например, вчера, когда в мышцы словно расплавленный металл залили и почему-то хотелось реветь от одиночества и морального опустошения. Оливия хмурится, наблюдая непривычные синие круги под глазами Каскалеса и присаживается на постели. - Ты уставший какой-то, был занят? - Оливии хватает одного сдержанного кивка, чтобы понять, что дел у Иоанна выше крыши. Рыжая прихода Каскалеса не ожидала, а если бы и узнала о нём заранее, всё равно бы не подготовилась: возможностей нет. Что уж говорить: медсестра явно дала понять, что не собирается покупать Оливии кислотно рыжую краску и уж тем более отказывается окрашивать тусклые пряди, чем кстати и подпортила свои отношения с, казалось бы, доброжелательной к доброжелательным Оливией. Оливия бы обязательно сейчас нашла ещё сто минусов того, что Иоанн прибыл внезапно, но сам факт, что он приехал, выделил кусочек своего, конечно же, загруженного делами времени и не забыл, поэтому Оливия улыбается, и Иоанн тоже не может не. Иоанн подвисает в проходе, смотря на веснушчатое, красивое лицо Оливии, наконец вернувшее себе былую привычность без всяких намёков на болезненность. Лишь ленивые, чуть притупленные движения бывшей Боско словно в замедленной съёмке выдавали то, как подорвано состояние её организма. Но Оливия улыбается, щурится из-за солнечных лучей, да и вообще всем видом показывает, что кого-кого, а Иоанна рада видеть уж точно. - Теперь точно доброе, - в VIP-палате чуть прохладно, факт в том, что в лифте, промозглом, металлическом, априори неотапливаемом было теплее. Поэтому Иоанн первым делом торопится к большим окнам, закрывая форточки, а затем уже подходит к низкому столику рядом с диваном и оставляет на нём ношу в виде пакетов и маленького букета больших ромашек, купленного в знак милосердия у какой-то бабульки, - ты завтракала? - Оливия отрицательно машет головой, а по ней вообще-то и так видно, что только проснулась. - Тогда позавтракаем вместе. Иоанн подходит к постели Оливии и помогает подняться, крепко держа за талию и плечи. У той ноги стали более послушные и даже держат, пусть не крепко, но хоть как-то. Пока Иоанн помогал Оливии дойти до столика с ароматной выпечкой, пришедшая медсестра оставила таблетки на том же столике и быстро ретировалась, чем несказанно обрадовала. Иоанн на диван присаживается первым, умещая Оливию рядом с собой и удобно умещая её тонкие ноги на своём крепком бедре и чуть сжимая между икрами холодные стопы, делясь теплом. Оливия сразу просекла, где идеальный источник тепла, и всем телом, не принося тому дискомфорта, прижалась к Иоанну, просовывая руки под его пиджак. Иоанн незаметно улыбнулся и легко раскрыл пакеты, пододвинул чёрный и карамельный кофе ближе к краю столика. Оливия непонимающе уставилась на высокий бумажный стаканчик с пластиковой крышечкой и расширила в удивлении глаза, когда Иоанн кивнул ей на напиток, который вообще-то врачи запретили употреблять. - Это мне? - Иоанн не выдерживает счастливой улыбки Оливии, улыбается сам, умещая цветы в вазе, а затем игриво подмигивает, снова кивая на стаканчик. Оливия благодарно смотрит и протягивает руки к спасительному напитку, предвкушая вкус любимого карамельного кофе. - Спасибо, ты так много для меня делаешь, - рыжая делает большой глоток тёплого кофе и прикрывает в наслаждении глаза чуть ли не урча от удовольствия и вкуса карамели. - Вкусно. Иоанну бы сдерживать себя, но он не сдерживается. Протягивает большие тёплые ладони к бледно синим щекам Оливии, трёт нежную кожу большими пальцами и не верит, что всё сейчас вот так: легко, нежно, без всяких преград. Он смотрит в большие глаза напротив и забывается, потому что преграды вообще-то есть и они вообще-то высокие. Из памяти выпадает образ законной жены, и чёрт бы побрал этот подорванный склад, жаль ребят, но рядом с Оливией не до мыслей об их похоронах, рядом с ней Иоанн, пусть и тускло, на задворках своего собственного понимания начинает дышать, что приближенно относится к слову “жить”. Поэтому рядом с ней преграды рушатся, а такое всё, казалось бы, масштабное, становится незначительным. Оливия смотрит ему в глаза трепетно, но отчего-то грустно и понимающе. Каскалес если про преграды забыл, то Оливия очень даже хорошо про них помнит. Поэтому каждый раз она старается уцепиться взглядом за безымянный палец на правой руке Каскалеса, чтобы удостовериться, что Иоанн муж благочестивый и вообще-то не способный на измены. Но кольца нет, а значит, всё равно, да наоборот. Она устало выдыхает и улыбается натянуто, понуро, что от Иоанна не скрывается. И у него перед глазами вся жизнь проносится, где, оказывается, у него куча высоких преград, например, таких как Кира, и это нужно решать, потому что Оливию потерять из-за всего этого смерти подобно. А он, глупец, самонадеянно думал, что между ним и Оливией больше нет холода. Холод есть, и он в законном браке, как бы всё красиво не скрывалось за пышными круассанами и мягкими улыбками. Боль, она плещется на самом дне. Иоанн боль в глазах Оливии отзеркаливает и теперь в палате не один больной человек, а целых два. Каскалес мягко гладит кожу, плавит, топит, не отрывая взгляд и словно пытается заверить, что всё будет хорошо, он это обещает, а Оливия, кажется, уже устала верить, потому что улыбается совсем легко с пониманием, мол, да, я тебе верю, всё в порядке уже давно. Выдерживать эту переглядку они оба не могли уже на десятой, минуте, поэтому оторвались, утопая в тупой тишине и потягивая жидкость из своих стаканчиков. Иоанн загрузился, поэтому не прикасался к еде, но разнежился, когда Оливия своими тонкими пальчиками пыталась удобнее ухватить булочку непонятно с чем и недовольно пыхтела, потому что изделие просто огромное. - Тебе нравится в палате? - Томиться в тяжелой тишине не хотелось, и, несмотря на то, что произошедшая только что ситуация не отпускала, Иоанн нашёл-таки в себе силы сделать вид, будто всё нормально. Впрочем, как и Оливия. Та обратила на него взгляд и активно закивала. - Ты оплатил мне VIP-палату, я очень тебе благодарна, - Оливия улыбается и откусывает мягкое изделие, с довольной миной отрывая от булочки большой кусок, - здесь хорошие люди, никто не тревожит, процедуры не так часто, как я думала, и кормят хорошо, что тут может не устраивать, - Оливия заканчивается перечисления, запивая булочку приторным кофе, но затем хмурится, - правда, я совсем не ожидала, что какие-то букеты могут быть напичканы ядом… - Что? - Иоанн давится кофе: неожиданная новость, как минимум, давит на распухшую голову, а соображалка вообще растеряла весь возможный функционал. - А можно с этого момента подробнее, - Иоанн заметно нервничает и уже почти достаёт сигареты из кармана, но вспоминает - в больнице же. Из-за того, что покурить не может, нервничает ещё сильнее, и когда Оливия пытается от греха подальше убрать свои ноги с крепкого иоанновского бедра, тот мягко их придерживает, оставляя на месте и чуть сжимая. Хочет не хочет, а успокоиться приходится. - Это сделал Алекс, я уверен в этом. - Я не говорю, что это не он, просто мне становилось плохо лишь в квартире, и кашляла я там почти до рвоты, а новые букеты приходили ежедневно и постоянно разные, - Иоанн непонимающе смотрит, мол, и что, - естественно, я выбрасывала их в урну на кухне, потому что спускаться на улицу после работы было лень. Цветы постоянно были в доме, квартира буквально пропиталась этой дрянью, - Оливия как ни в чём не бывало продолжает жевать булочку, как говорится, пока лезет и пока дают. У Иоанна сдвиг по фазам. Причём, по всем, которым только можно. - Почему ты не обратилась в больницу? - Иоанн злится, поворачивается к Оливии и смотрит хмуро, вглядывается до самого основания зрачков, давит, чтобы почувствовала вину. - Неужели ты стала такой безразличной? - Иоанн усмехается, но в его усмешке горечи больше, чем воды на планете. - Ты никогда такой не была. Я не верю, что человек может так измениться за пять лет. Оливии от услышанного обидно, это правда. А то, что слова Иоанна чистой воды истина, ещё обиднее. Слова неприятно царапают, ранят, обжигают, поэтому Оливия морщится, закусывает губу и стыдливо опускает голову, не в силах даже воспротивиться, как-то саму себя защитить. Рыжая сжимается до размеров молекулы и не знает, куда себя деть, потому что Иоанн так отчаянно и устало вздыхает, будто бы Оливия действительно виновата. Она не поднимает глаз, даже когда Иоанн смягчается и смотрит уже не натянуто и строго, а ласково, по-отцовски. - Но разве я стала хуже? Оливия нервничает и сжимает в руках края своей больничной сорочки, натянутая каждой струной души. Больше, чем взгляд Иоанна, на боится услышать, что мол да, стала хуже, это факт, просто прожуй и проглоти. Оливия такое не проглотит, скорее просто поперхнётся и удавится к чертям. От Иоанна важно услышать, что изменилась, конечно, но хуже не стала. Сказать, что Иоанн такого вопроса не ожидал, значит лучше промолчать. Он хотел Оливию поругать, а получилось так, что расстроил. Он ни в коем случае не думал о том, что Оливия стала хуже, какой была самой лучшей, так и осталась. Её равнодушие - приобретённая в случае необходимости и стрессовой ситуации черта характера, и за это он винить её не станет, просто поверить в “новую” Оливию морально тяжело. Потому что он вроде как Оливию старую полюбил, а тут бац, человек претерпел изменения, и нужно привыкать. Иоанн тупо пялится на Оливию долгих две минуты, а затем, устало выдохнув, ещё более ласково Оливию прижимает к своему плечу. - Ты не стала хуже, - у Оливии как груз с плеч, - просто я не уследил за тобой, в том, что ты здесь только моя вина, - Иоанн зарывается руками в волосы, крепко сжимая у корней, отрезвляя рассудок, чтобы вина чувствовалась сильнее, но теперь у него. И она, по правде говоря, не только чувствуется, но ещё и рвёт на части, - прости. Оливия несмело трётся щекой о крепкое плечо Иоанна, раздражая кожу о грубую ткань. В Оливии нежности почти с колодец, а у Иоанна одно желание - эту нежность чувствовать. Он поворачивает голову, задерживаясь поцелуем на горячем лбу и чувствует себя последним трусливым слабаком, тем, кто даже защитить не смог, а яро обещал. И тихое “ты ни в чём не виноват” шёпотом Оливии никак не спасает ситуацию: на душе как было погано, так и остаётся. Оливия тает, прикрывая глаза. У неё в животе пусть и отправленные, но красивые бабочки при одном только мягком поцелуе Иоанна вспархивают, бьются крылышками о стенки желудка, проедают дыры, чтобы к источнику нежности добраться. Оливия осторожно поднимает лицо, и теперь уже не отрицает: любовь к Иоанну имеет свойство вечности, сколько бы девчонка не пыталась оттолкнуть, при каждом его взгляде внутри всё трепещет, а душа в комок заворачивается, собственно, как и Оливия. - Позволь мне. Иоанн чуть напирает, склоняя голову вниз и оставляя между их лицами жалкие миллиметры и смотрит долго, на самом деле несколько секунд, будто чего-то ждёт. Наверное он просто ждёт, когда Оливия позволит стать ближе. Оливия бы и сама сократила расстояние от губ до губ, не будь она такой трусихой, к тому же ещё и с конченными принципами наперевес всему, но внутри всё бьётся, животрепещет. Иоанн не выдерживает этой пытки, сдаётся первым: жарко поддаётся вперёд, навстречу бледным сухим губам Оливии, обхватывая их плотно, чуть прикусывая, а услышав тихий скулёж, заботливо их смачивает. Оливия покорно льнёт, пусть голова и начинает кружиться: неуверенно хватается ладошками за предплечья Каскалеса, и чуть вздрагивает, когда тот тянет её на себя, усаживая на крепкое колено и стягивая талию в плотное кольцо. У Оливии мурашки собираются в пояснице и сладко ноют в ямочках Венеры, а когда Иоанн трогает, гладит кожу под тонкой тканью одежды, чуть сжимает маленькую по сравнению с его ладонями талию, выгибается ему навстречу и прилипает к его грудине своей, оказываясь так плотно, что даже воздуху не остаётся места. Иоанн целует глубоко. Посасывает то верхнюю, то нижнюю губы, мажет язык. Не забывает оставлять короткие поцелуи в самых уголках. У него такой удар нежных чувств, что он не знает, что хочет сделать больше: разложить Оливию прямо на этом диване или обнежить до такой степени, чтобы ей стало плохо. Ему не особо нужно стараться: Оливия в его руках и без того плывёт. Хватает крепко за его руки, царапая ногтями кожу, и яростно отвечает на поцелуй, вкладывая последние силы. Иоанну спирает дыхание, потому что Оливия такая замечательная, самая трогательная девочка на свете, и он бы говорил об этом ей каждый день, если бы мог. - Обними меня. Оливия подчиняется: забрасывает руки на крепкую, татуированную шею, где каллиграфией - её имя, и запускает дрожащие от наслаждения пальцы в шелковистые, уложенные волосы, сжимая, массируя кожу. А затем тихонечко хнычет, потому что не знает куда себя деть, и так сильно вжимается в Иоанна, пропуская свой язык между губ и сталкиваясь с иоанновским, что даже слюна, как бы это не было мерзко, чуть было не вытекает изо рта. Она целует глубоко, жадно, показывая Иоанну, как скучала, как сама нуждалась, и Иоанн с наслаждением и восторгом всё принимает: он был нужен. Именно он, никто другой. Каскалеса ведёт, башню сносит конкретно, иначе как объяснить ползающие по тонкому стану в неразберихе ладони, то чуть сжимающие на задней стороне шеи, то нежно гладящие острые лопатки. Мужчина расслабленно откидывается на спину дивана в полусидячем положении, но с широко разведёнными коленями, на одном из которых удобно расположилась Оливия. Ей приходится улечься к нему на грудь, потому что мужчина настойчиво не желает прекращать уже ленивых ласк и мягко скользит кончиком языка по опухшим девичьи губам. Оливия умещает ладошки на тяжело вздымающейся груди и целует осторожно, аккуратно, совсем не так, как несколько минут. Она отдаёт бразды правления Каскалеса, а тот оказывается таким нежным. Оливия урчит в поцелуй, когда Иоанн приятно гладит по спине. - Мягкая, - Иоанну только в счастье, что Оливия начинает поправляться, хотя сказать, что сил у неё стало больше - нельзя. Оливия укладывает голову поудобнее на широкой груди Иоанна, устало прикрывая глаза. Большие ладони приятно скользят по спине, рукам, сглаживают, прогоняют холод, и Оливия не может справиться с желанием немного поспать рядом с Каскалесом. Она наслаждается, и даже сама не замечает, как всё хорошее становится ещё лучше, а мягкие ладони настолько успокаивают, что никакое обезболивающее не понадобится. Медленное погружение в сон сопровождается мягким поцелуем в лоб и тихим шёпотом какой-то нежности на ухо. Иоанн - это вакцина от яда, которым накачана сейчас Оливия. Рыжая уверена; будь он всегда рядом, у неё был бы иммунитет на любой токсин.