5 лет спустя (+15 лет) POV Гэвин Рид
Я не мог усидеть на месте. Я мог бы сказать именно так, потому что, волею случая, я оказался прикован к инвалидной коляске, но мне хотелось бежать. С адскими криками счастья. Я возвращался домой. Туда, где меня любили и ждали. Четыре года в аду оставили неизгладимые отпечатки на моей покореженной шкуре и залатанной душе. Четыре года назад я уехал из Детройта, чтобы посвятить всего себя защите своей страны, своих близких и любимых людей. Четыре года я не прикасался к своему возлюбленному солнечному мальчику, четыре года я мог только мечтать о его запахе, объятиях, поцелуях. Четыре года. Я ушел в армию сразу после школы, благо, Хэнк не сопротивлялся и поддержал меня, удовлетворившись ответом про осознанный выбор. А весь год до этого я мог бы назвать лучшим временем во всей моей жизни. Каждый день, проведенный с моим Коннором, был наполнен только счастьем, светом и любовью, как бы глупо и слащаво это не звучало. Между нами были и взлеты, и падения, и ссоры из-за мелочей, и даже одно скандальное расставание, длившееся целых два дня, но мы… не могли долго друг без друга. Учитывая то, что мы были вместе практически двадцать четыре на семь. Мы жили вместе, да. Весь выпускной класс мы спали в одной постели в доме ли Андерсонов, или в моем, конечно, за исключением тех дней, когда я работал в ночную смену. Да. Это было удивительное время. Я купался в ярких чувствах любимого человека, был окружен настоящей заботой опекуна, заменившего мне отца, я обрел семью, которой у меня никогда не было. И сейчас я возвращался к ним в инвалидной коляске. Было немного страшно и сильно тревожно. Не из-за травмы, нет. В последний раз я связывался с Коннором около трех месяцев назад, перед своей последней командировкой. Тогда я сказал ему точную дату и время, когда вернусь домой. Знаю, это было глупо, но я точно знал, что именно в этот день и именно в это время вернусь. И не ошибся. Но помнил ли Коннор? Помнил ли мой любимый Лучик Солнца и все ли с ним в порядке? Обычно мы связывались не реже двух раз в неделю, чаще всего по видеосвязи, но мне хватало даже просто услышать его голос, чтобы у меня появилось желание жить и бороться. Фотография Коннора все еще лежала во внутреннем кармане моей формы, поближе к сердцу, потрепанная, запаянная в пластик, но все еще со мной. Я до сих пор уверен, что эта фотография была моим ангелом-хранителем на протяжении всего пути. Меня потряхивает, губы уже искусаны до крови, но я не могу перестать волноваться. Типичные мысли долго отсутствующего человека затапливают мое сознание, несмотря на сопротивления. Вдруг Коннор нашел кого-то, вдруг мое шрамированное тело перестанет ему нравится, вдруг за те три месяца, что мы не связывались, с ним что-то произошло, вдруг он забыл и не приехал, вдруг, вдруг, вдруг. Трясу головой, отгоняя параноидальные мыслишки, и чувствую на своем плече тяжелую ладонь, киваю, дергано улыбаясь. За моей спиной мой лучший друг, напарник, прошедший со мной весь путь от начала до конца, великий человек, в прямом и переносном смысле прикрывающий мой зад, чтобы спустя четыре года я смог вернуться к своей семье. Джейк толкает каталку перед собой, ржет над чем-то прямо над ухом. Он вообще любитель поржать и если бы я не знал его настолько хорошо, насколько вообще это возможно, то предположил бы, что он просто гражданский проходимец, потому что с войны обычно возвращаются без улыбок. Я все думаю о Конноре, пытаюсь представить, изменился ли он и как сильно. Видеосвязь не передает четкую картинку, через экран компьютера я не мог отчетливо уловить изменения в своем парне. И, Господи, у меня невероятно тряслись руки. — Ну что, малыш Гэви, готов к решающему прыжку? — весело спросил Джейк, обхватывая мою шею рукой и шутливо сжимая. Он говорил и делал это каждый раз, когда нам предстояло попасть в самую задницу. Я яростно мотаю головой из стороны в сторону и хватаюсь за колеса каталки, чтобы позорно убежать, но Джейк, паскуда такая, смеясь, перехватывает управление и толкает меня к выходу в зал ожидания, а я зажмуриваюсь, в довесок закрывая лицо ладонями. Мне страшно даже просто представить, что Коннор не пришел. Я боюсь, ужасно боюсь открыть глаза и увидеть не тех людей. Я так соскучился по своему веснушчатому жизнерадостному малышу, что не увидеть его сегодня будет равносильно моей смерти. И я жмурюсь все сильнее и сильнее, до боли в глазах, до цветных кругов на обратной стороне век. И тут же слышу болезненный стон, сорвавшийся с моих губ. — Не напрягаться, сказано же тебе, балда, — получаю легкий подзатыльник и невольно открываю глаза. И вижу их. Людей. Против воли бегаю глазами по разномастной толпе, по разрисованным плакатам с именами и фамилиями тех, кого встречают, но не вижу самого главного. Не вижу бледного тощего паренька в огромной толстовке. И на глаза наворачиваются слезы. — Эй, Кот, — зовет Джейк, я хмыкаю в ответ, потому что боюсь, что если рот открою — завою от обиды, — а погоняло у тебя какое было? — Тучка, — шепчу я, бессильно сжимая кулаки. На затылок падает ладонь и силой поворачивает голову направо, и сквозь пелену обжигающих слез я вижу огромный белый лист, на котором размашистым почерком написан какой-то стишок, и большими разноцветными буквами выделено одно — «ТУЧКА». Не веря своим глазам, я стираю слезы и закусываю губу с такой силой, что горячая кровь брызжет прямо в горло. А потом я вижу его. Их точнее. Коннор смотрит прямо на меня, по его худым щекам бегут слезы. И по моим тоже. За правым плечом стоит Хэнк, и, господи, он тоже плачет. Нисколько не изменился мой старик, только морщин прибавилось, что ли. А слева Ричард. Он единственный, кто улыбается, но я знаю, что за спиной он вцепился ногтями в свое запястье так, что останутся синяки. Мы никогда особо не были дружны, наши отношения, скорее, можно было охарактеризовать, как взаимоненависть с издевательскими подколками, но при Конноре лицо держали оба и играли роли «лучших подружек». Ричард всегда был холоден и расчетлив, его вот вообще невозможно было вывести из себя, и мне всегда казалось, что ему плевать на парня своего брата. Но когда я ушел, Ричард снял маску и показал себя настоящего. Он звонил мне дважды в месяц, не реже, не чаще, все выверено по часам. И если с Коннором я был относительно веселым и весь из себя такой супергерой для своего малыша, то с Ричардом я мог быть самим собой и рассказать ему о ранениях, о мудаках-задирах, с которыми дрался, о жуткой подкашивающей усталости, обо всем, чего боялся. В ответ Ричард жаловался мне на мудилу Камски, о том, как его заебала Англия и учеба, рассказывал о девчонке, с которой переспал на вечеринке, и обо всяких других бесячих мелочах. На том и сошлись, что дважды в месяц мы связывались и жаловались друг другу на все и на всех. Так и поддерживали, взаимными подколками и шутливыми издевательствами. И как мило, что он тоже пришел меня встретить. Джейк развернул каталку в ту сторону, а мне захотелось встать и просто бежать. Мы с ним на весь аэропорт одни в форме были, на нас все внимание обращено было, но мне плевать. Плевать, потому что Солнечный Зайчик выронил свою картонку и ко мне пошел на трясущихся ногах, зажимая чудный рот красивыми длинными пальцами. Он повзрослел. Мой мальчик стал красивым юношей, в черных джинсах и белой рубашке, убрал, гаденыш, мои любимые кудряшки, только на лоб теперь прядка спадает, как ответка на маленькую неидеальность. Не смог сдержаться, малыш мой, бросился ко мне, едва не спотыкаясь, и я ему навстречу рванулся, еле вспомнил, что ноги мои недееспособны. Думаю, когда-нибудь я расскажу ему всю правду о всех своих боевых ранениях, даже смогу рассказать, как по собственной глупости попал в плен, где мне перебили колени за три попытки к бегству, я обязательно все ему расскажу, но явно это не случится еще очень-очень долго. Джейк остановил меня, знаю, он отошел, чтобы не мешать. Я ему за четыре года точно плешь проел своими мечтательными рассказиками о моем солнечном парне. Оно и вело меня все эти четыре года. А сейчас вот он, передо мной, мой эмоциональный, такой высокий, в карих теплых глазах стали прибавилось. Я не знаю, что говорить, не знаю, что делать, да я бы и физически не смог ничего сказать, сквозь плотно стиснутые губы только рыдания рвались. Я ладонью рот-то закрыл, чтоб не заорать, а перед лицом пальцы увидел, те самые, родные мои. Все мое тут было, родное, такое знакомое, любимое. Он не дотронулся до меня, спрятал лицо в ладонях, пытаясь слезы стереть, и упал на колени перед ногами моими, снова руки ко мне протягивая, только в этот раз я не дал ему отдернуть их. Не должен мой мальчик думать, что призрака увидел. Я руки его за запястья перехватил и притянул к себе, целуя в самую середину теплых ладошек, он знает, что так только я делаю, это наша с ним маленькая тайна. Он смеется, я рыдаю, притягивая его к себе на колени, чтобы обнять, чтобы вдохнуть родной запах, и плевать на боль. Колени-то у меня после операции еще не совсем в норме, но ему об этом знать необязательно. Лишь бы вот вообще оставили нас с ним вдвоем только, чтобы я мог обнимать его, не прекращая, чтобы восполнить все те годы тактильного голодания. Но Коннор лишь снова смеется, бормочет мне на ухо слова любви, целует в лоб, проводит ладонью по коротко стриженной макушке и слезает с колен, уступая место рыдающему отцу. — Господи, Хэнк, — шепчу я срывающимся голосом, обнимая могучие плечи опекуна. — Вернулся, сынок, — слышу в ответ. А потом настала очередь Ричарда. Высокомерный ублюдок наклонился ко мне, ломаясь в пояснице едва ли не в девяносто градусов, заглянул проникновенно в глаза своими арктическими ледышками и хохотнул несдержанно. — Живой, придурок, — фыркнул он. — Твоими молитвами, засранец, — парирую я и мы смеемся, обнимаясь. Либо я все-таки сошел с ума в плену, либо вся моя семья и правда стоит сейчас передо мной. Они смотрят на меня с любовью, они ждали меня, волновались, и я знаю, что должен что-то сделать, я уверен, что должен. И я смотрю на Хэнка, мысленно собирая себя в кулак, а боль выкидываю за пределы своего тела. — Хэнк, ты… сохранил? — дрожащим голосом спрашиваю я. Андерсон кивает, подходя ближе, а я оглядываюсь на друга. — Джейк, помоги. — Вот балда, — ворчит напарник, но подхватывает под руку и рывком помогает выпрямиться, встать на ноги. Хэнк незаметно передает мне коробочку, а Джейк — боже, храни таких друзей — координирует мои движения, осторожно опуская меня на одно колено, поддерживает, не давая до конца опуститься на землю. В распахнутых глазах Коннора я вижу свое отражение, в новой порции слез — недоверие. Я спланировал это перед своим уходом в армию. Я купил самое красивое кольцо, которое хотел бы видеть на безымянном пальце своего возлюбленного, и отдал его Хэнку на сохранение, как доказательство того, что я вернусь, несмотря ни на что. И я вернулся. И сейчас стоял перед Коннором на одном колене, и протягивал ему это долбанное кольцо, ненавидя себя за необоснованное волнение в груди. — Коннор, — зову я. Он смотрит мне в глаза и качает головой, выпаливая: — Надеюсь, ты не приготовил огромную душещипательную речь, потому что я все равно согласен! — и обнимает меня, перехватывая у Джейка, ставит на ноги. А я опять смеюсь и плачу, когда меня в несколько рук возвращают обратно на коляску, когда Коннор, вытягивая вперед левую руку, любуется кольцом на пальце, когда я вижу, что нас снимают на несколько телефонов, но мне плевать. Плевать, потому что я живой, я вернулся к своей семье, мой парень только что стал моим женихом, мой лучший друг так же жив, как и я, и мне больше не нужно ничего.***
— Меня зовут Гэвин Рид. Мне тридцать восемь лет. Я детектив полиции Детройта. Двадцать один год назад меня пыталась убить собственная мать. Двадцать лет назад я ушел в армию, где стал военным снайпером. Под конец службы я попал в плен, в котором пробыл три недели до освобождения. Шестнадцать лет назад я вернулся и сделал предложение самому замечательному человеку в мире. Пятнадцать лет назад Коннор Андерсон стал моим мужем. Тринадцать лет назад моя мать вышла из тюрьмы и попыталась сжечь наш дом. Десять лет назад Хэнк Андерсон стал капитаном полиции. Девять лет назад мы с Коннором стали родителями. Шесть лет назад его сбежавший из тюрьмы бывший пробрался к нам в дом и попытался убить нас. Идиот. Четыре года назад мы стали родителями повторно. Сегодня мы празднуем пятнадцатую годовщину нашей свадьбы. Пятнадцатую. Но каждый раз, как первый. Меня зовут Гэвин Рид. Мне тридцать восемь лет. Я детектив полиции Детройта. Коннор Рид мой муж. Ванесса Рид наша дочь. Уильям Рид наш сын. У нас обычная семья, со своими странностями и традициями (к примеру, поедание мороженного по утрам в каждое воскресение), но я бы ни за что не променял это на что-то другое. Мои дети не должны пережить даже часть того, что пришлось пережить мне. И мы с моим мужем будем стараться, чтобы подобного никогда не случилось, потому что мы есть друг у друга. И всегда будем.