Барбисайз

Слава так сильно ненавидел свою работу в данный момент, насколько и любил. Казалось, у него перед глазами вся жизнь пробежала, хотя, в основном, то были годы обучения в педе, устройство на работу и то, как он разъебал поднос с пюрехой в первый рабочий день. Там же мимолётно оказались огромные голубые глаза Мирона Яновича, которые и были причиной того, что детям дали обед на полчаса позже. Славу тогда почти уволили, и точно бы выпиздили, будь у начальства альтернатива. Он бы рад сейчас залипнуть, замереть и смотреть на этот крошечный участок тела, вокруг которого был сконцентрирован весь мир. И Слава, действительно, замер, открыто пялясь. Хотелось оказаться в мире, где есть только он сам, Мирон и треклятый дождь, благодаря которому он сейчас всё это и наблюдал. Казалось, вода топит его, потому что дышать Слава не мог, но так же не мог позволить себе бросить всё, как бы это ни звучало. Соблазнительно. Дождь хлестал по щекам, волосы ко лбу прилипли и к шее, но ставшая полупрозрачной рубашка Яновича так манила, так притягивала взгляд. Слава раз пятьсот облизнулся, глядя на аккуратные очертания сосков и едва заметных штанг в них. — Я тебя…хуй! — крикнул пацан, маша кулаками. — Это что такое? Ваня! — несильно прикрикнул Мирон. — Потому что он хуй! — повторил мальчишка. — Ванька, ты хуй! Слава не знал, плакать ему или смеяться. Желание воржать росло с каждой секундой попытки Светло оскорбить своего злейшего врага словом, смысл которого он вряд ли знал. И ведь с таким серьёзным лицом говорил. — Да ты хоть знаешь, что это? — деловито спросил Евстигнеев, но губу надул. — З… знаю! Я знаю! А вот ты — нет! Потому что ты хуй! Яныч так забавно запыхтел, что отвлёк внимание и от сосков, и от того, что у Славы вот-вот тот самый хуй встанет. Машнов бы встал между пацанами и так гордо сказал: «вот это хуй!», только вот за такое его бы уволили и вряд ли куда потом приняли бы. Но он понимал, что проблема была, может, и детская, однако таки проблема. У Евстигнеева нижняя губа так выпирала, будто он сейчас разрыдается, а этого допустить было нельзя. — Так, Ваня, ты где такому научился? — строго спросил Мирон. Слава подумал, что лично он бы не стал давить сейчас с воспитанием, тем более что проблема в ином. Но Машнов как-то запоздало понял, что Мирон попросту не видел порванные джинсы у Евстигнеева, как видел сам Слава. Горе-воспиталки. — Иван, поражаюсь твоей смелости и силе. Штаны порваны, наверняка, болит, а ты стоишь и хоть бы хны — мужик! — специально громко сказал Слава. Мирон тут же дёрнулся, встал на колени, из-за чего рубашка так невзначай натянулась… Ой, нахуй эту рубашку сейчас! — Да какой он мужик? Он хуй, — не успокаивался Светло, и вот это уже было перебор даже для него. Евстигнеев яростно блеснул глазами, сжал кулачки и встал в стойку, готовый отражать удар. Светло показал ему язык, сильнее драконя, а потом заржал. Нет, Слава подозревал, что детский сад — тот ещё цирк, но даже не представлял, что такой. В Детском саду номер 153 ныне были две дошкольные группы, и Слава, кажется, ежедневно матерился, стоило двери в кабинет заведующего закрыться за его спиной. Дети, конечно, цветы жизни, но порой было слишком даже для него. Он физически выёбывался, уставал, отдавая им все силы. За полтора года работы с мелкими, взяв группу ещё совсем пиздюками, Машнов, несомненно, прикипел к каждому, полюбил всех, но нервы сдавали. Ровно как сейчас. Пацан из группы Славы поцапался с парнем из соседней дошкольной. В третий раз за неделю. Что мальчишки не поделили — загадка, но каждый день файтинг становился всё мощнее, а урон — больше. У Евстигнеева, кажется, тоже нервы уже сдавали, потому что Светло был таким троллем, что все воспиталки надутые ходили: у одной, видите ли, слишком большая задница, у другой — морщин много. Слава, честно, пытался как-то с его родителями поговорить, но там папаша был — просто уникум. Светло становился спокойнее, но ненадолго. Теперь, вон, до мелких стал докапываться. И при этом же все с ним дружили, за ручку брали без вопросов, когда в столовку собирались. Слава и сам Ванечку любил, потому что уникальный мальчишка был, да и неглупый. Мирон, походу, был примерно того же мнения, но уже о своём малыше. — Так, Ваня, — начал Слава, — ты же понимаешь, что так нельзя? Ванечка поднял свои почти чёрные глазки, посмотрел с прищуром. Он закусил губу, смял футболку пальчиками, но кивнул. Слава для него авторитетом был. Пока Мирон пытался решить всё чересчур импульсивно, Слава спокойно положил ладонь Ване на плечо и несильно подтолкнул, направляя к Евстигнееву, который вот-вот разрыдаться мог. — Что надо сказать? — строго спросил Слава. Он делал это настолько часто, что уже алгоритм разработал. Ждал, когда Светло соберется и решится. Но… — Не хочу, — ответил Светло, — он первый начал. Они с Мироном сильно обосрались. Слава хотел думать, что «они», потому что понимал, что обосрался как раз он сам. Вместо того, чтобы следить за мелкими, он решил доебаться до Мирона, а результат: вот, пожалуйста, инцидент, за который им обоим головы открутят. Но про наказание забываешь, когда видишь чуть влажные детские глаза и сжатые до побелевших костяшек кулачки. — Так, давайте в здание, — вдруг отозвался Мирон, — как раз пора возвращаться. Дождь идёт — заболеете. Тут Слава был согласен, кивнул и повёл расстроенного Ванечку к своим, глядя на поникшего Мирона, который держал прихрамывающего Евстигнеева за плечо. Вани так классно столкнулись прямо между площадками, привлекли внимание всех детей. Хрен знает, чем всё это могло закончиться, но они были обязаны очень постараться решить всё мирно, потому что работа у них такая. Мальчишки, как партизаны, молчали, когда их спрашивали о сути конфликта, увиливали, но каждый раз виноватый был то Евстигнеев, то Светло. Каждый раз почти до слёз мелкие едва кулаками не махали, сталкиваясь то на площадке, то в столовой, то в коридоре. Они прятали лица, не показывая, что готовы разрыдаться, сжимали руки и яростно плевались. Машнов молчал, ведя Светло к ребятам, сделал вид, что не слышит, как тот звонко хлюпает носом, опустив голову, но галочку поставил. На носу обед был, а это значило, что мальчишки опять встретятся. Слава догадывался, что в этот раз они лишь посмотрят друг на друга, но не более. Светло молчал всю дорогу до группы, и даже свой грузовик в песочнице забыл — благо, Миша забрал. Переживал. — Если не хочешь, можешь не рассказывать, — тихо сказал Слава, поймав Ванечку у шкафчиков, — просто мы с Мироном Яновичем помочь вам хотим. Светло уже не дулся, но и радостью не светился. Он был весь в себе, весь такой загруженный, как самый настоящий взрослый, а это уже непорядок. Казалось, Ванечка что-то потерял и сейчас с матюками половину детсада перевернёт — он-то мог. — А если я расскажу, где твой грузовик? — спросил Слава. Светло мгновенно выпрямился. — Врёте? — спросил Ванечка. — Разве я тебя когда-нибудь обманывал? — невинно поинтересовался Слава, на что Ванечка как-то странно закатил глаза. Реально, Слава будто со взрослым разговаривал. Ванечка деловито сел на скамью, потёр глаз кулачком, видимо, устав всё-таки. Слава сел напротив на корточки, улыбнулся приветливо. Радовало, что с детьми порой договориться проще было. У детей запросы меньше, да и голова их не загружена тупыми предрассудками, сомнениями в себе, глобальными проблемами. Ванечке вот сейчас, допустим, достаточно было найти грузовик, потом вечером мама купила бы ему какую-нибудь яркую химозную сладость, и всё, считай ребёнок — счастлив. Славе для счастья надо было куда больше, а разговорить того же Мирона — вообще нереально. А Слава так старался. — Он сказал, что у меня футболка как у девочки, — признался Ванечка. — А она не как у девочки! Тут даже машинка нарисована! — Светло тыкнул пальцем в машинку на груди. Как будто там могло быть что-то иное! Мальчик поднял глаза, выжидающе глядя на Славу, на что парень тихонько кивнул, а после позвал Мишу. Миша прибежал с грузовиком, сразу отдал его другу, и Ванечка тут же засиял, прижал грязную игрушку к себе и убежал с Мишей куда-то по своим делам. Такие перемены за какие-то три секунды. Как всегда. Слава потёр глаза, как некогда Ванечка, сел на крошечную скамейку своей огромной жопой. Вот с Мироном у него так никогда не выйдет же. С Фёдоровым нужно было ебать мозги, преодолевать какие-то нереальные вершины. И это чтобы просто поговорить, достучаться. Он вспоминал проколотые соски, и желание наладить отношения терзало сильнее. Сперва Слава подумал, что ему просто показалось. Он вспоминал, сколько кругов ада пережил, чтобы устроиться сюда, сколько проверок прошёл и документов собрал. Он тогда подумал, что ему не настолько и упало работать с мелкими, чтобы такие проверки проходить, а потом мать лёгкий ментальный подзатыльник дала. Другой работы на тот момент не было. Молодого выпускника без опыта никуда брать особо не хотели, а тут стабильно, официально. Однако Машнов почти психанул и развернулся в сторону Макдональдса, где бы заполнил лёгкую анкетку, но его остановил Мирон Янович в своей идеально выглаженной бордовой рубашке, со строгим взглядом, но милой улыбкой. Это со Славой он весь такой холодный, а вот деткам улыбался так, что дух захватывало, и Слава сам себе сказал, что добьётся того, что эта улыбка достанется и ему. По факту они больше ругались, потому что Слава, видите ли, не тактичный и вообще!.. Вообще. Машнов в последнее время уже даже не спорил, потому что образ свой разрушить не мог. На профессиональные качества хоть никто не жаловался — уже спасибо. Но так хотелось подружиться с Мироном, а лучше — сблизиться в ином формате. Но Слава так и не добился ни улыбки, ни расположения, поэтому двигался постепенно, хоть иногда и не мог удержаться от подъёба или прикосновения. Не видя какой-либо взаимности, он уже почти сдаться решил, но Мирон опять удивил. Соски, блять, у него проколоты. Слава не мог вспомнить ни одного воспитателя с тату — лишь пара лишних проколов уха. Однажды знал воспиталку с проколотым пупком, но это знакомая его была, которая потом вообще в Индию жить съебала. А тут соски. У мужчины. У Мирона. Говоря и думая про воспитателей детсада, невольно представляешь женщину за сорок с добрыми глазами. У Славы в голове всегда держался невинный образ Надежды Николаевны, её химка с едва заметной проседью. Если честно, он и о воспитателях-мужчинах никогда не слышал, пока его самого не занесло. Мирон вот сюда вообще никак не вписывался, а вот в школу или вообще университет — легко. На вопросы а-ля «почему садик» Мирон отвечал коротко: «Детей люблю». Слава долго выпытывал, есть ли у Фёдорова свои собственные мелкие, узнал, что у него и жены нет. Тогда он так обрадовался, решил, что у него откуда-то шанс есть. Ага. На обед без происшествий сходили. Алина наконец-то съела всё, и Славе даже не пришлось упрашивать её. Ванечка Светло улыбался, громко что-то обсуждал с друзьями, и Слава, вроде, даже успокоился немного. Он оглянулся, ловя тяжёлый взгляд Мирона, позволил себе ненадолго отойти от своих, но бдительность не терял, наученный горьким опытом. — Как Ванька? — сразу спросил он. — Молчит, — ответил Мирон, — но успокоился. — Колено как? — Обработали. Мирон всегда сильно переживал за своих, что так же удивило. Слава, естественно, тоже волновался, но Мирон это не скрывал, стоял порой загруженный, когда ребята по очереди от простуды валились. Во время прошлогодней эпидемии ветрянки Янович как будто не спал даже, словно эти пятнадцать мелких — все до единого его родные дети. И вот сейчас, внимательно следя за обедом, Мирон даже не смотрел на Славу. — Мой косяк, — решил извиниться Слава. Мирон поднял бровь, легонько улыбнулся, хихикнул. — Бывает. Себя-то в детстве вспомни. Слава в детстве как Халк — крушил и ломал всё. Он порвал новую куртку, когда решил на дерево залезть на площадке, за что на него орали все. Но он не заплакал — нихуя. Евстигнеев жевал кашу, тяжело смотрел на Славу, будто он ему жизнь сломал. Злился, поди, вспоминал Светло. Машнов попытался посмотреть на происходящее со стороны, невольно захихикал. Воистину детский сад! А он ещё думал, что у детей проблем нет — вон, пожалуйста, уже врага себе нажил, хотя, наоборот, помочь хотел. Он помахал Ваньке, широко улыбнулся. Евстигнеев едва не поперхнулся, смутился. — Отойдёт, — решил Мирон. — Светло же отошёл. — Ну, не сравнивай. Ванечка у нас вообще отходчивый парнишка, — гордо заявил Слава. — Повезло. На уровне старших тему замяли. Как мелкие будут действовать — непонятно, непредсказуемо, а от того — страшно. Слава не сразу отошёл, вдруг вспомнил то, что видеть был не должен, опустил взгляд, стараясь разглядеть под высохшей рубашкой хоть что-то. Он хотел было открыть рот, спросить, мол, Мирон Янович, а что это у вас такое красиво блестит, но к нему подошёл Серёжа и протянул ладошку, улыбаясь внезапно беззубой улыбкой. — Ох, какой красавец! — протянул Слава, опустился на корточки, на что Серёжа открыл ладошку, где лежал зубик. — Ну, все, совсем взрослый стал. Серёжа захихикал, сказал, что вообще-то он в зубную фею не верит, но на всякий случай проверит, и, если уж она придёт, он её поймает и сфотографирует, а фото покажет дяде-Славе и Петунину. Машнов слушал его с неподдельным интересом.

***

К вечеру дождь совсем разыгрался. Слава с улыбкой провожал деток, а сам зубами стучал, смотрел в окно и думал, как топать домой, потому что ни зонта, ни куртки у него не было, а до остановки идти прилично. На полном серьёзе возникла мысль натянуть на голову пакет или порезать и растянуть над головой и плечами, как иногда бабульки делают, но проще было пойти так и промокнуть, зато не сойти за местного сумасшедшего. Детки с родителями расходились всё стремительнее, а дождь прекращаться и не собирался. Слава забежал к Саше, спросил, есть ли у него что-то хотя бы похожее на зонт или дождевик. Заведующий в ответ пожал плечами, мол, нет, добавил, что мог бы подвезти, да вот им в разные стороны, а его жена дома ждёт. Слава не стал настаивать. На такси денег не было, и он остался сидеть на скамейке, помогая собраться Маше, мать которой срочно убежала отвечать на звонок. Напряженно задумался. Машу так же быстро забрали домой, а перспектива заболеть — осталась рядом, никуда не отпускала, и вот он снова задумался о том, что увидел сегодня нечто сумасшедшее и что, пожалуй, придёт домой, залезет в ванну, чтоб согреться после прогулки под дождём, а там и вздрочнёт на светлый образ Мирона Яновича. Где-то тогда Слава и заметил розовый Машин зонтик с феями Винкс, которых Машнов, сука, наизусть знал поимённо каждую. Стоять у входа в детский сад с розовым зонтиком — необычно. Если бы Слава задумывался о том, как выглядит со стороны, он бы непременно вернулся, положил зонтик обратно и пошёл в закат прямо в ливень. Но Славе было похуй: он стоял, собираясь с мыслями, и сделал один-единственный шаг, переступая глубокую лужу, когда услышал тихий смешок за спиной. — Нет, ну изящно, — сказал Мирон, — как в самой тупой комедии, но изящно. Тебе идёт. Слава быстро сделал выражение лица «мне похуй нахуй», обернулся с лёгкой улыбочкой. — Просто вы мне завидуете, Мирон Янович, — решил Слава. Фёдоров заржал. — У вас-то такого точно нет. Эксклюзив. — Мама подарила? — Папа! Это был тот самый закон подлости, и, если бы Слава реально переживал насчёт того, как смотрится сейчас, он бы со стыда сгорел, а пока в этом всём виделась лишь возможность обратить на себя внимание. Мирон стоял за ним, не убегал и даже отвечал лёгкой улыбочкой, но не насмешливой, а умилительной, что ли. Слава расслабился, стал прикидывать, чем это всё закончится. Вдруг сейчас окажется, что у Мирона сломалась машина, и они, как школьники в аниме, пойдут под одним зонтом? А может, Фёдоров сейчас достанет такой же зонтик, но с Щенячьим Патрулем, взмахнёт им, и они пойдут рядом, как два дебила? — Саша сказал, что ты без зонта, — сказал Мирон, — я думал, поймать тебя успею. Льёт-то прилично. Слава почесал затылок, понимая, что вот такого он не ожидал. Даже приятно. Лило, действительно, прилично. Слава себя толком не слышал, а тут нужно поддерживать беседу. На зонт над его головой шумно падали крупные капли, и казалось, что по голове бьют: тихонько так, но часто, как в китайских пытках. Мирон уже не улыбался, но смотрел решительно, и было всё интереснее, что он скажет. Вдруг он пришёл поржать, мол, Машнов лошара, лох, у-у, лошидзе? — Я думал подвезти тебя, но ты, кажется, сам нашёл выход из ситуации, — добавил Фёдоров. — Я, конечно, всё ещё могу тебя подвезти, но ты, вроде как, доволен своим зонтом. Я, правда, завидую, — он так гаденько улыбнулся, облизываясь, — твоей смелости. Ну не гондон ли? — Ой, Мироняныч, вы такой милый, когда пытаетесь подъебать, — улыбнулся Слава. — Но я, правда, тронут. Честное пионерское. Лучшая защита — нападение. — А вы такой матершинник! Догадываюсь, откуда Светло столько новых слов узнал. — Но-но! При детях ни слова! Я же профи! — И часто профи тырит у маленьких девочек их зонтики? Вас, что, не учили, что без спроса брать чужие вещи нехорошо? — Так я ж верну! Ещё благодарность выпишу и шоколадку куплю. Пока они трепались, у Славы кроссовки промокли. Насквозь, сука. Под пальцами знатно хлюпало, когда он переступал с ноги на ногу, и слышали это оба, потому что Мирон странно поглядывал на ноги Славы. Зонтик был небольшой, прятал голову, плечи, но ноги на сырой земле ничто не спасало. Ещё чуть-чуть и в том месте, где он стоял — прямо вокруг — могла лужа образоваться. Его личная, персональная лужа. — Всё, давай, поехали, — не выдержал Мирон, — сейчас реально заболеешь же. В итоге победила мамка-Мирон. Мамка всегда побеждала. В машине было невероятно тепло. Слава довольно потянулся, даже не думая, что обивке — пизда. Но Мирон специально включил подогрев сидения, какую-то хрень, чтобы Славу обдуло тёплой пылью, от которой он тут же расчихался. Но никто не жаловался, потому что Машнов продрог, был готов сейчас на всё, лишь бы ему налили горячий чай, сделали ванну с пенкой. Он вдруг вспомнил, что дома Филя некормленый, потому что его бестолковый хозяин опаздывал.  — Сразу дома чайник поставь, — начал Мирон, — и одежду поменяй. Под одеяло лезь или в ванну. — Да, мам, — кивнул Слава. Он проследил за тем, как меняется выражение лица Фёдорова. Они постоянно кусались, но Мирон всё равно помочь решился, наставления давал, хотя перед ним взрослый парень сидел — почти мужик. — Яныч, расслабься. Не на работе уже. Лицо Мирона сделалось таким недовольно-обиженным, а взгляд — страшным-страшным. — Я помочь вообще-то хочу, — заключил он. И больше ни слова не сказал, выруливая с парковки. Вот он всегда такой был: строгий и холодный снаружи, но лапушка внутри. На это Слава и купился, а говнил чисто для проформы. Он вспоминал всегда, как в школе дёргали девчонок, не злобно издевались. Привлекали внимание. «Я пинаю твой портфель, чтоб никто не догадался, что люблю тебя теперь», — сразу сложилось в голове. Вот вроде взрослые были, а вели себя хуже мелких.