Барбисайз

Утро понедельника обрадовало. Мирон встал раньше, что никак не вписывалось в реальность, а ещё готовил кофе — вообще сказка. Славу разбудил сидящий на груди Антоша, тыкающий влажным носом ему в нос. Сидел, тыкал, жужжал и требовал проснуться немедленно. Казалось, кот чувствует, что сегодня его вновь отдадут на милость спиногрызам, потому примазывался. Выходило крайне хуёво. Слава поднялся, поплёлся исполнять фантазию, чтобы сонно уткнуться носом в шею Мирона, стоящего у плиты. Но Мирон сидел у окна и курил, поэтому фантазию пришлось переделать: Слава встал рядом, погладил его по голове и чмокнул в макушку. — Ты же, вроде, бросил, — вспомнил он, чуть отпрянув, чтобы на выключатель чайника тыкнуть. — Иногда приспичивает, знаешь ли. — Плохо. Придётся доложить родителям. Мирон напрягся, не понимая, причём тут родители, а потом догнал, чьим именно родителям Слава собирался рассказать. — Мама пизды даст, — Фёдоров показательно шмыгнул носом, но тут же затянулся вновь. — А папа отшлёпает? — спросил Слава, активно играя бровями. — Фу-фу, блин. Отвратительно. Слава почему-то не насмотрелся на него за выходные. Сейчас Фёдоров сидел в трусах и футболке, но Славе хотелось, чтобы сидел голый. Он помнил, как всё утро субботы и воскресения рассматривал татуировки Мирона и неустанно накрывал губами припухшие соски. В итоге Мирон опять снял кольца и положил на полку в ванной, как потом выяснил Слава, потому что «заебало». В его, Славы, ванной. Тошу затолкали в переноску. Мирон, измотанный выходными, довольно стоял в прихожей и терпеливо ждал, слушая громкие возгласы Славы, Тоши и странный звон, по-видимому, ключей. И ведь дождался. Запыхавшийся Машнов уже вспотел, но рвался в бой, готовый к суровым последним неделям, выслушиванию различного рода говна, борьбу за кота. Он был готов воевать за мир в их детском царстве, а рядом Фёдоров стоял и тихо смеялся на утробное рычание Антоши. — Надеюсь, ему не снесёт крышу, — проговорил Слава. — Боишься, что на детей полезет? — Да хер его знает. На свои царапины как-то похуй давно было, а нежные маленькие ручки жалко, но раньше кот, вроде, спокойный с ними был. Всю дорогу молчали. Слава вспомнил вчерашний инцидент, когда они, решив топнуть до магазина, встретили сомнительную компашку из знакомых мелких, и желание что-либо говорить пропало. Димочка Ромащенко и Артёмка Анисимов гнали на всех парах на великах, но резко затормозили, увидев воспитателей. Поздоровались, но явно удивились, увидев мужчин вместе. Потом, когда Слава и Мирон возвращались, только уже специально другой дорогой, их вновь поймали, но уже куда более большой группой. — Мироняныч, вы же не здесь живёте, — пробубнила Эмилия, — или вы переехали? — Вы теперь вместе живёте, да? — спросил Ванечка Власов. — Блин, тоже хочу жить со своим другом… Мирон зарделся. Слава словами подавился. Детская наивность была столь же прекрасна, сколько пугала их же прямолинейность. Радовало, что Мирон плечи спрятал, чтобы не пришлось ещё что выдумывать. — Нет, не вместе, — ответил Фёдоров удивительно ровно, — я просто в гости приехал. — Вы там кино смотрите? Или играете? А можно с вами? — тут же заканючил Артём. — А мы скоро уезжаем по делам, так что лучше играйте здесь, — сразу сказал Слава и потащил Мирона домой. — Увидимся в понедельник. Не балуйтесь! Дети ничего не сказали, помахали. Мирон шёпотом разорался, что Слава ему не сообщил, что некоторые из деток рядом с ним живут. — Я сам удивился, когда сюда переехал, — ответил Слава. На этом их разговор закончился, но, покидая двор утром в машине Мирона, Слава вновь вспомнил мелких и их порывы посетить квартиру воспитателя. Он ещё когда переехать хотел, узнав, что мелкие рядом живут, но потом забил, а сейчас опять задумался. Компрометирующие ситуации были им ни к чему. Было бы, конечно, здорово хотя бы так ребят видеть, когда они уйдут, но мало ли, что именно дети могут узнать. — Ты думаешь, мы правильно поступаем? — вдруг спросил Мирон. — Я про наши отношения. — А у нас отношения? — с прищуром спросил Слава, уточняя. Фёдоров тихо цокнул. Блять, у них отношения! — Просто это пока они ничего не заподозрили, а потом как? А коллеги? Саня точно что-то задумает! — Мирон начал разгонять, переживать и чуть поворот не проебал. Слава тут же погладил его по колену, но мимолётно, успокоить пытаясь. — Ну, если мы наши «отношения» за пределы квартиры выносить не будем, то никто ничего не узнает. Нету тела — нету дела. На светофоре Мирон посмотрел на него, закусив губу. Переживал. Фёдоров нехотя, но рассказал, как его в такую жизнь занесло. Тату и пирсинг — дело былой молодости, где он пытался стать музыкантом и читать рэпчик вместе со своим другом. Порывы жить искусством пропали вместе с другом, который ранее и другом-то быть перестал. Мирон вполне ровно рассказывал про то, как они завели странные абьюзивные отношения, пиздились постоянно, а потом трахались. Слава удивился, как про такое можно рассказывать так спокойно, но Мирон уточнил, что дело было давно, он сам остыл сотню раз и зла не держит — оба мудаками были. Но от той жизни у него остались татуировки, пробитые соски и воспоминания, которые не позволяли ему скатиться в ту яму вновь. Сейчас он многоуважаемый педагог, воспитатель прекрасных деток, на досуге пописывает статьи. — Ты, когда приехал, меня так выводил, — сказал Мирон. — Вроде напоминал Диму, а вроде был совершенно другим. В тебя есть вот эта расслабленность, истинный похуизм и жизненное спокойствие, но порой ты так говнил, что прибить хотелось. — Как тогда, когда ты меня зимой подвозил? — вспомнил Слава, сразу решив разобраться, какого хуя. — Тогда особенно, — тихо ответил Фёдоров, чуть хрипло, и мгновенно унялся. Слава вновь решил беседы на данную тему далее не вести, тем более за один вечер откровений было достаточно. Сам он понял, что живёт донельзя скучно, потому что у него не было ни ебанутых отношений, ни даже с друзьями ссор. У него был кот, с трудом полученная вышка и пара пьяных историй. Но даже так они чудом сошлись, и Мирон старался не тащить свой огромный багаж со скелетами, сразу скинул его. Заразился, что ли, этим «жизненным похуизмом»? Только вот сейчас, после занимательных выходных, чуть стушевался, но Слава и тут ничего странного не видел — время нужно, время. Им нужно было привыкнуть друг к другу, к таким отношениям, к тому, что теперь многое поменяется.

***

Тошу долго прятали, но потом он нагадил прямо в переноску. После завтрака кота вытащили сначала в группу Славы, на что усатый мгновенно спрятался под скамейки, сел вылизываться. В руки Славы он не шёл категорически, а вот Юлю аккуратно клюнул влажным носом в щиколотку, чем очень сильно испугал. — Котя! Антошенька! И с этим самым возгласом началась катавасия, длившаяся несколько дней подряд. Дети кота не мучили, сразу выслушав лекцию о том, что он взрослый парень, что ходит, куда хочет, что тянуть и обижать Тошеньку нельзя, а то он всех покусает и опять уйдёт. Но кормить бедолагу кормили, и за неделю он, кажется, жопу хорошую отъел. Он переходил между группами, но задерживался чаще у Славы и Мирона, возможно, чисто к воспитателям привыкнув. Антошку все любили, и родители даже не ругались, потому что, осевший тут, он успокоился и царапал только взрослых. Подготовка к утреннику шла тяжело, но пылко. Дети учили песни, танцы, кто-то радовался, что наконец-то становится взрослым. Только воспитатели всё ниже головы опускали. Тяжело смотреть было на них, но радость за их радость перекрывала тоску. Другие ребята счастливчикам завидовали, говорили, что тоже так хотят, однако были и те, кто вторил воспитателям. — Зато мы дольше вас с Тошей будем играть! — заявила как-то Юля, показала мальчишкам язык и побежала искать кота. На деле и она переживала — лично Славе рассказала, что Алёну, свою лучшую подругу, больше увидеть не сможет, потому что живут они далеко. Машнов всё настроить себя пытался. Саня ещё когда говорил, что не надо воспринимать их как своих детей, но, естественно, Слава не смог. В смысле не надо, если он ежедневно с ними нянчится, играет, все синяки и ушибленные колени вместе пережили, хоть и недолго. Но он видел других воспитателей, работавших тут по десять-двадцать лет, и диву давался. Ему сказали, мол, потому что у него своих детей не было. Мирон, выпуская группу впервые, тоже не знал, куда себя деть. — Давай ляльку заведём, — однажды предложил Слава, когда они с Мироном уставшие к нему приехали. — Я рожать не буду, — сразу сказал Мирон. — Мама вообще говорила, что до свадьбы с мальчиками целоваться нельзя, а ты уже ляльку предлагаешь. — Так я женюсь на тебе! — И скажут, что по залёту. Спасибо. На самом деле Слава боялся заводить своих детей. Он к чужим-то привязывался, а тут неизвестно, чем всё кончится. Он, скорее всего, избалует своих, не сможет ругать, и появится у них ещё один тяжёлый ребёнок, а то и несколько. Мирон, наоборот, строгий должен быть — эдакий папаша, который и по голове погладит, и телефон отберёт на все выходные. — Мы были бы идеальными родителями, — выдохнул Слава. Мирон посмотрел на него нечитаемым взглядом, странно скривил губы, а потом быстро отвернулся, но Машнов успел заметить лёгкий румянец. — Тебя так легко смутить, — хихикнул он, обнял за плечи и чмокнул в ухо. — Да потому что мне никто такого раньше не говорил! Ты излишне хороший и романтичный. Хоть иногда и хуйню несёшь. — Так я ж любя хуйню несу, — довольно протянул Слава, обнял крепче, заставил себе в грудь уткнуться. — Ой, пошёл нахуй, а. Слава погладил его по спине, сжал основание шеи, а потом приподнял его лицо, начал легко целовать лоб, нос, щёки, а после затянул уже в настоящий поцелуй, трогал везде, задницу мял. Сегодня тепло было, но от открытого окна на кухне стало прохладно, и так хорошо и легко пахло весной, что внутри тепло разливалось приятное и обволакивающее. Они слишком устали, чтобы трахаться, поэтому быстро отдрочили, оперевшись о первую попавшуюся стену. Слава довольно потопал кормить кота, а Мирон всё ещё напряжённо смотрел на него. Опять что-то думал. Так и пролетела неделя. Выходные повторили, Слава даже у Мирона дома побывал повторно, где сразу заприметил себе кружку в большой зелёный горох и угол на диване на кухне занял. Мирон ему ни слова не сказал, молча улыбнулся. Слава раньше так мечтал об этой улыбке, что сейчас насмотреться не мог, нарочно смущал, говорил и делал всякие глупости, чтобы Мирон чаще вот так ему улыбался. Одна отдушина осталась. Мирон такой красивый был, когда его глаза сияли радостью и каким-то спокойным счастьем, что Слава и сам невольно растягивался, ощущал себя лучше всех на свете и о проблемах забывал. Оставалось настроить себя на следующие две недели, а точнее — на их итог.

***

Светло сидел на скамейке, полностью одетый с иголочки. Матушка его срочно — прямо очень срочно! — убежала домой за камерой. А Ванечка грузился, смотрел перед собой, и даже на свернувший не туда галстук-бабочку внимания не обращал. Выглядел он так, что, вроде, и смешно, но частые вздохи заставляли испуганно на колени упасть. — Что такое? — спросил Слава, попытался поймать взгляд угольных глаз. Ванечка ещё раз вздохнул, но посмотрел, надул губы, ни на секунду не отпуская эту складку меж густых бровей. — Миша сказал, что мы больше не сможем дружить, — пробубнил мальчишка, — а ещё, — он ещё раз вздохнул, кивнул в сторону выхода из группы. Слава тут всё и понял. Тимарцев ещё на той неделе сказал, что в саду будут некие изменения. В этом году набиралась большая группа совсем мелких, а у Мирона половина группы уходила в вольное плавание, посему он решил объединить группы Мирона и Славы. Слияние восприняли спорно: кто-то обрадовался, потому что имел там друзей, а кто-то расстроился, потому что в соседней группе были лишь тупые дураки. Ванечка был из вторых: он был против, не хотел даже рядом с чужими находиться, считая, что «и сам дураковностью заразится». Ещё и лучший друг уходил. — Ну, может, не настолько они и плохие? — спросил Слава. Так хотелось обнять беднягу, по голове погладить, но он руки при себе держал. Ванечка посмотрел на него, как на ёбнутого. — Дядьслав, вы же понимаете, что они конченые, — выдал из новенького. — Если я Ромашке глаза выколю нечаянно или Евстигееву, то меня же сразу на второй год в садике оставят. Или в тюрьму посадят! А я маленький и красивый — я не хочу в тюрьму! Слава и сам тяжело задышал. Откуда он только понабрался такой радости? — А, может быть, не стоит тогда глаза-то выкалывать? — предложил он. — По-другому не получится. И, наверное, по-другому реально не получится — у этих ребят не сразу. Как минимум. Слава не знал, что сказать. Он понимал его, потому что со всеми дружить никогда не выйдет, но постараться же можно было? Слава думал, пытался придумать, потому что видеть своих ребят хмурыми не хотелось, но за него сделал коллектив: пришёл Андрей, всунул в руку Ванечки шоколадку. Светло сперва не понял, но потом Андрей улыбнулся ему широко своей беззубой улыбкой. — Чего вы тут сидите? — спросил Замай. — Там скоро начнётся всё! А вы пропустите! — Решаем серьёзные проблемы, — ответил Слава. — Как поймать Ваню, — он кивнул на Петунина, — чтобы подёргать за уши? День рождения всё-таки. — Он нас убьёт, — охнул Андрей, но улыбнулся шире, предвкушая. — С нами же Дядьслава, — решил Светло и начал придумывать план. За криками и смехом никто вроде даже и не печалился. Сидели все красивые, пили чай, но пока своей группой. Слава предложил Мирону после выступлений объединить всех и затусить огромной компашкой, но в итоге решили, что рано это, да и успеют ещё друг к другу привыкнуть. Поэтому сидели обособлено, а потом, в большом зале, откатали программу под камеры родителей. Слава у стенки стоял и с замиранием сердца слушал все стишки и песни. Он никогда не понимал детской самодеятельности, но, работая здесь, проникся. Все свои, всё-таки. Фёдоров по другую сторону зала стоял, хмурился и умилялся, смеялся и печально голову опускал. У него очень много кто уходил, а он их чуть ли не с яслей взял. После предложения объединить группы Слава испугался, что у него отберут его ребят. Даже тот факт, что их Мирону передадут, пугал по-настоящему, но в итоге их обоих поставили в смену, как и положено было. Дети тоже не просто приняли тот факт, что не только их теперь больше будет, а ещё и воспитателей. Вроде бок о бок были, но всё-таки подобные изменения — неудобно и непривычно. Но концерт они показали без ссор, хоть иногда и предстояли тяжелые выступления вместе с ребятами из соседней группы. И как-то быстро всё прошло. Был бы Слава тётенькой, разрыдался бы. За три часа все всё спели, показали, чай попили и разбежались. Они остались одни, унылые взрослые, чтобы убираться и ныть о своём. В подготовленных наставлениях Слава запутался, надеясь, что хотя бы Мирон там всё как надо устроит. А потом, стоя посреди пустой группы, ощутил тошноту, словно вся былая энергия отпустила резко, и силы пропали, оставляя звенящую тишину и беспокойство. Слава сел на стульчик, посмотрел на одинокие игрушки, загрустил. — Тебе что говорили? — спросил Саша, тихонько вошёл в группу, благодатно разрушая тишину. — Проще надо быть. — А я так не умею! — Такой же капризный, как дети! Нашёл с кого пример брать! — Они чисты в своих эмоциях и правдивы, — решил Слава. — Вот мне грустно, и я этого не скрываю. — Это просто пятница, Слав. — Это не просто пятница, Саш. Тимарцев, будучи не менее высоким и здоровым, сел рядом. Молчал. Слава же знал, что тот подобный путь уже прошёл, своих отнянчил, а теперь, имея несколько групп под крылом, мог относиться к выпуску проще. Слава же не мог, сидел, подобно Ванечке Светло, и ждал, когда ему какой-нибудь Андрей шоколадку принесёт и играть позовёт. — Как там Мирон? — спросил Слава, вспомнив, что у того ещё веселее. — Не знаю. Но он хотя бы не сидит и не ноет. — А я и не ною! Где ты видел, чтобы я ныл? Я молча грузчу! — коверкал слова специально — повторил слово, сказанное Юлей с час назад. Саня резким был, но внутри — добродушный и совершенно точно такой же. Тоже когда-то, поди, так же сидел и "грузчил". Слава попытался за его стальным щитом что-то разглядеть, но Саша делал вид, что это праздник. У ребят же новые друзья появятся, а старых они не забудут. Не забудут же? А потом Слава зачем-то подумал о том, как разойдётся с Мироном, и вообще пиздец. Ну, вот нахуя ему голова? Чтобы хуйню выдумывать, которой не было, а потом, накрутив себя, пиздострадать? Он был таким влюблённым дураком, у которого только всё началось, у которого — весна в душе и вечное желание. Захотелось пойти и обнять Фёдорова, который для кого-то уже перестал быть Миронянычем, но сперва Слава решил быстро прибраться. Они встретились позже, когда уже уезжать пора. Темнело, а впереди — охуительные выходные, полные страданий, хоть Слава и пообещал себе не думать о плохом. С понедельника они начнут работать в новом составе, поэтому нужно было хорошенько настроиться. У Мирона взгляд потускневший был, но, увидев Машнова, Фёдоров даже улыбнулся. Попытался. — Ну, Мироняныч, теперь семья у нас большая стала, — начал Слава, вспомнив придуманную утром шутку. — Двадцать шесть деток под нашим с вами крылом, а ещё Антошка. И рожать не пришлось! — Теперь ты на мне не женишься? — спросил Мирон, подыгрывая. — А ведь обещал! — Всё равно женюсь, Мироняныч. Вам от меня никуда не деться. Реально ведь: семья больше стала — один кот чего стоил. Придётся теперь конфликты внутренние решать, хитрить и подкупать мелочь, чтобы без ссор и ругани жили, спокойно. Слава за Светло и Евстигнеева особенно переживал, потому что ему по секрету доложили, что им ещё и в одну школу топать, а они как ругались, так и не успокаивались. Причину давнего конфликта так и не узнали — мальчишки молчали, будто это самый большой их секрет, хотя там, наверняка, из-за какого-нибудь чупа-чупса всё или сломанного куличика. Но им обидки ни к чему были, потому что на то они и бати, что разруливать такое должны. Мирон привычно завернул на Славину улицу, сонно моргая. — Ты спать топай, а я в магазин пока сбегаю, — сказал Слава, глядя на засыпающего Фёдорова, и ключи достал, а Мирон только головой качнул. — Я ж усну, а ты потом не попадёшь. Домофон сломан. — Ничего, у меня вторые ключи есть. Мирон вытянулся, сжал губы, но промолчал, всё-таки улыбнувшись. Он Мироняныча заставил для себя улыбаться, во сне как родного обнимал и даже любимый фильм показал, но не сможет помирить пару козявок? Серьезно? Пф.