***
Кит помнит всё и всех. На пальцах тлеет неземное тепло, словно он только что обнимал живые, обросшие кожей и костями, плечи. Кит помнит все настолько ярко, словно буквально пару мгновений назад Аллура растворялась в пустоте, заполняя собой мир доверху и... этот мир наедался. Кит перебирает пальцами свои волосы, которые и не его вовсе, и короче сантиметров на пятнадцать, но, кажется, именно такие были в последний раз, когда они собирались на первую годовщину. И тот Лэнс, — который был его, который принял на лицо бессмертный подарок почившей принцессы, — не умел жить заново. Он застраивал пустоту в себе всем, чем мог, складируя там бесконечные стеллажи с набросками и черновиками; он сминал эфемерные возможности, как клочки бумаги и небрежно выбрасывал в урну. Он поднимал бокал за нее и готов был пениться вместе с жижей в своем стакане — так ничтожно мало было прожито тогда, чтобы действительно забыть и оставить это сейчас. Они все потеряли и упустили, все оступились и приняли это на душу, но никто из них не раскололся на части, как упавшая со стола чашка. У каждого хватило сил перемотать себя изолентой и броситься в новый бой — с жизнью, с последствиями, с самим собой. А Лэнс остался, словно разучился ходить и двигаться, словно зыбучий песок всосал его ноги по самые колени. Он улыбался им, чертя лицо прежней, знакомой улыбкой, но ничего в ней не было так много, как фальши. Губы Лэнса кривились в пластмассовые подобия эмоций, словно он разучился улыбаться или смеяться, словно потрёпанная мышца в его груди заржавела и механизм дал сбой. Словно его поломка была критичной, неизлечимой. Лэнс шумел и его коротило, как давно изживший свой срок механизм, но все вокруг отчего-то считали, что поломка подлежит починке, что шестерёнки можно заменить и почистить, словно не было очевидно, что этой разваливающийся рухляди пора было только на свалку. И Кит смотрел на него так внимательно, словно и сам это знал. Словно не просто видел, а понимал. Но между ними пролегала бесконечная пропасть, которая начиналась ещё там, в замке львов и которая теперь достигла всех апогеев. Они были как две растоптанные детские игрушки, которые поизносились и ну никак не подлежат восстановлению. Они были всего лишь двумя потерянными и подкошенными жизнью людьми, которые могли бы цепляться за все, что хотели. Но руки Лэнса отказывались принимать прежнюю цепкость, а Кит просто слишком привык — чем сильнее он разбивался, тем легче шел вперёд.***
Этот Лэнс живёт так просто, как только может. Он все кутается в старую потертую куртку, небрежно откидывая на стул заслуженный по праву лазурный мундир и зовёт за собой, мол, двигай, приятель, я ещё столько всего хочу успеть. У Кита сосет где-то под ложечкой, где патокой растекается под ребрами сердце, потому что этому Лэнсу ещё есть, ради чего жить. Пальцы Кита все время натыкаются на верный клинок, словно он ждёт не дождется знакомой сирены-тревоги, но ничего, естественно, не происходит. Лэнс мягко пружинит по ступенькам, закатывая слишком узкие со временем рукава, и его голос, срываясь на улыбку или смех, звучит у Кита в ушах, как барабанная дробь. Тело несёт его вперёд по инерции, выхватив в беспамятстве один верный путеводитель. Кит может снова забыть, кто он и где он, почему и за что, но пока впереди маячит чужая /во всех смыслах/ спина, он двигается сам по себе. Там, у подножия, их встречают мягкой улыбкой и тёплыми приветствиями, Кит не смеет коснуться смуглой кожи или ответить прямо на ее вопрос, потому что она, словно оживший кошмар, совершенно жи-ва-я. Она дышит и функционирует, она существует. Кит хочет расслабиться и обнять ее, как тогда, в прощальный раз, потому что Аллура, словно назойливый лучик солнца, пробравшийся в комнату сквозь штору, обжигает теплом, слепит глаза, пускает по стенам солнечных зайчиков и отпечатывается дерганными пятнами на чужих щеках. У Лэнса к двадцати пяти на носу снова распускаются веснушки, он скребет их пальцем, мол, что за черт, у него двухнедельная щетина и несколько шрамов на пол лица, у него широкий разворот плеч и пузырящиеся под кожей мышцы, у него спрятаны в ворохе воспоминаний и доведены до автоматизма базовые приемы захватов и смертельных ударов. У Лэнса смуглая огрубевшая кожа и морщинки вокруг глаз из-за бесконечных улыбок, у Лэнса крепкая линия челюсти и все ещё по-смешному вздернутый нос, У Лэнса на глубине глаз плещутся старые полустертые из памяти мгновения. Лэнс взрослый, просто и без всяких «но» и «что если»; эта аксиома такая же очевидная, как и формула воды; это простая, неизбежная и неминуемая истина, но... Кит просто не-ве-рит. Смотрит и не может насмотреться, потому что Лэнсу двадцать пять, он выше ещё на пол дюжины сантиметров и гораздо крупнее в обхвате плеч, но эти веснушки, рассыпанные по его лицу, как стружка с самого жёлтого карлика, и это было бы очень символично, если бы не было так страшно. Аллура зацеловывает его лицо, держа щеки в своих теплых ладонях и каждым прикосновением марает кожу. Кит не знает, что влияет так на Лэнса сейчас — возвращение на родные пляжи или то, что в одной из вариаций жизни его девушка рассыпалась трухой всего мира, чтобы воскресить всех, кто пал слишком быстро и недостойно. Аллура не умерла и не стала духом, Аллура просто растаяла, как пломбир на солнце, растеклась по облупленному лаку на столешнице и присохла во всех отверстиях, создавая собой новый грунт. В том бесконечном нигде, где она стала всем, ей не позволили собраться заново и восстать. Аллура не умерла. Аллура заполнила собой весь мир, став чистой квинтэссенцией, она стала всем и ничем. Эта Аллура, совершенно хрупкая и трогательно человечная, не жертвовала собой и не ставила жизнь на кон. Этот Лэнс, который подхватывает её тонкое тело и прижимает к себе, никого никогда не терял. Кит смотрит и не может насмотреться. На его дистанции из ниоткуда вырастают ухабы и камни, он нещадно отбивает о них пальцы и колени, он постоянно спотыкается и летит прямо лицом в пыль, но здесь, в одной из миллионов или триллионов вариаций, никому не пришлось жертвовать своей жизнью. У этого Вольтрона сложилось очаровательно прекрасное, такое желанное и заслуженное будущее, в котором выжили и нашли свое счастье все. Почему из всех возможных вариаций Кит оказался не где-то, а именно здесь — совершенно необъяснимо. Но Кит пытается и снова поднимается с колен, размазывая пыль и грязь по открытым переломам и гноящимся ранам, и снова бежит, хромая и теряя равновесие. У Кита в глотке оседает горечь и неясное сожаление, но он заставляет себя отпустить — у этого Вольтрона есть будущее. Кто он такой, чтобы отвернуть его.***
У Лэнса румяные пятна под щетиной и немного кривой оскал. Он безбожно и беспросветно пьян, и Кит достаточно пережил, чтобы теперь без страха признать, как же ему это идёт. Лэнс так лёгок и прост, словно и не спасал несколько лет назад мир, и Кит пожирает это естественное состояние глазами, бережно запечатывая в уголках памяти — в следующий раз в пустоте он не хочет понять кто он и где, почему и за что. Он хочет распадаться и собираться по частям заново, но лишь бы эта попытка обмануть себя всегда всплывала в его мозгу — Лэнс счастлив, Лэнс спокоен, Лэнсу хо-ро-шо. У Лэнса все в порядке. Они сидят в этом баре поздним вечером, потому что, старик, если ты снова укатишь в столицу без прощальной вечеринки, я подам на тебя в суд. Кит, на самом деле, совершенно не против, Кит, на самом-то деле, ловит столько, сколько сможет поймать, пока у него есть время. Он прибывает тут всего ничего, никто так до сих пор и не заметил, никто даже мысли допустить не может, что что-то не так. Лэнс сидит с ним на одном диване, практически полностью навалившись на стол, и смех его, такой давно забытый и незнакомый, звучит хрипло и немного надсадно. От виски у него кружится голова и развязывается язык, он перескакивает с темы на тему, то обрываясь на полуслове, то резко меняя мнение и противореча самому себя. Он выглядит так очаровательно и даже... забавно. Кит давит улыбку в зародыше, потому что, запомни-ка, дружище, ничего из этого не реально, этот Лэнс не твой и без тебя совершенно счастлив. Кит закидывает в себя рюмку за рюмкой, потому что так легче, потому что так проще, потому что этого щемящего чувства в груди хватает, чтобы спросить себя «а можно ли сейчас»? Можно ли теперь? Его Лэнс, разбитый и опустошенный, ржавеет сам по себе, с закончившейся гарантией, его Лэнс полностью и безвозвратно потерян, его Лэнс восстановлению не-под-ле-жит. У этого Лэнса все так хорошо и ясно, что Киту — с его прошлым и не забытым — совершенно не к месту лезть в это. У Кита ведь натурально едет крыша, он теряется и забывается. Он так и не знает, собрался ли полностью и собрался ли именно он. Там, в нигде, он выхватывал столько вариаций и возможностей, что забыл, где именно собиралась его собственная, самая первая. Кит думает о многом разом, они оба слишком пьяны, у Лэнса рассеянный и влажный взгляд, и дыхание пахнет крепким виски, у него ещё колючие щеки и теплый нос. Они то сидят слишком близко, то уже встречаются губами и языками, руки Лэнса по-свойский крепко обнимаю его талию, руки Кита наконец решительно летают по рельефу мышц. Они едва ли соображают, что делают, съёмная комната всего лишь на втором этаже бара, у Лэнса сбивается пахнущее виски дыхание и потеют ладони, а у Кита трётся о джинсы стояк и они так нелепо и неуклюже падают в ту узкую кровать, словно впервые касаются кого-то в момент страсти. И, да, Кит знает и чувствует, у этого Лэнса и этого Кита, тоже все было. Как тогда у них с его Лэнсом, до Клинков Марморы и распада команд, когда они сталкивались зубами и яростно шарились по телам руками в углах замка львов, доказывая то ли друг другу, то ли самим себе все ещё до конца так и непонятые истины. Как тогда, когда они готовы были подраться из-за малейшего косого взгляда и начать запихивать язык в рот из-за всего лишь импульсивной попытки сказать прямо и ясно — посмотри прямо сюда, я_круче_а_ты_лишь_кусок_дерьма. Они так отчаянно пытались собраться в одно целое и так легко это делали, что ещё больше и упорнее сталкивались лбами. Это было так страшно признать, просто сесть и начистоту высказать — да, мне с тобой, совершенно естественно, правильно. Они убегали друг от друга так долго, что Кит оказался облачен в костюм Клинка Марморы и Лэнс вдруг решил /может назло, а может от усталости/, что Аллура так прелестна и восхитительна. Лэнс вдруг решил, что это будет легче и проще, если он переключит внимание и просто забьет на это, а Кит, слишком просто, не успел вовремя перехватить внимание обратно. И чем дольше он бегал, потакая своей гордости, тем больше укоренялся в своем решении и чувстве Лэнс. Они разошлись, так и не сойдясь, оба их дуэта, и из чистого упрямства построили жизнь друг без друга — потому что, ха, считали, что могли. И Лэнс действительно смог. С Аллурой ему было совершено прекрасно и восхитительно, Аллура ведь была соткана из солнечных лучей, добрых улыбок и мягких взглядов. Она была собрана по крупицам из литого бронзой благородства и мужества; принцесса, способная взять в свои женские руки мощное копьё и броситься в бой. Она была совершенна и возвышалась над Китом во всех смыслах. Когда Кит понял, что для него все безвозвратно потеряно, то не знал даже, злиться или смеяться. Лэнс так просто влюбился в нее, забыв обо всем, что они делили и преодолевали, словно наконец нашел решение их проблемы. И когда он оказался способен принять Кита таким, перепрошитым и повзрослевшим, в нем уже не было и части тех пугающих мыслей-осознаний, что вдвоем им, совершенно естественно, пра-ви-льно. У Кита не было к себе жалости, только раскатанная на языке горечь и треснувшие где-то в грудине над сердцем ребра. Кит знал, что они пришли к этому сами, что они всё разрушили так и не дав окрепнуть фундаменту, Кит знал, что пока пытался выкарабкаться, погряз ещё больше, а Лэнс, просто устав ждать его, нашел выход и оставил все, как оставил. И Кит продолжал тонуть сам по себе, со своими невысказанными претензиями и обидами, когда никому они уже, в сущности, не были нужны. Кит остался в яме один, не способный признать, что все окончательно кончено, но чем больше он думал, что прав, тем глубже падал. А когда ноги наконец обрели под собой твердую почву, уже было поздно — его Лэнс, заржавевший, был безвозвратно потерян.***
Киту снится сон. Старая выгоревшая пленка на быстрой перемотке показывает ему по очереди его же, и Кит не уверен, что подсознание хочет ему этим сказать. Он выхватывает ускользающие в ночи образы, пытаясь вспомнить себя в каждом из них, пытаясь понять, кем он тогда был. Он не уверен, кого видит и слышит, уши набиты ватой, а глаза словно в негативе эмоций переворачивают его восприятие. Кит путается в мыслях-сновидениях, ему чудится сидящий над ним человек и у него на щеках светятся знакомым лазурным светом метки. Кит не слышит его и не видит, но знает, что это кто-то важный. Он сжимает пальцы Кита в своей руке, у кого-то из них точно потеют руки, потому что пальцы влажные и скользкие, и сам Кит весь потный и грязный, с разбивающимися о белый кафель мыслями. Кит видит много вспышек и бликов, у него теперь в руке меч или пистолет, они то ли сменяют друг друга, то ли ему это только чудится, а вокруг взрывается от напряжения воздух. Кит не знает, что происходит, почему он здесь, Кит только вспоминает навязчивую осязаемую мысль «засада». А потом он снова чувствует это тепло рядом, словно его обнимают и трясут за плечи, Кит так запутался, что не может разобрать совершенно ничего вокруг себя. Он рассыпается, словно труха в песочных часах, скапливаясь на дно стекляшки миллионами крупиц. Каждая из них — это он, это его мысль, его страх, его, кажется, потерянная надежда или просочившиеся в общий круг разочарование, все такое знакомое и далёкое, Кит под грузом тяжести просто за-ды-ха-е-тся. Кто-то зовёт его, просит очнуться, открыть глаза, просит наконец прийти в себя и снова ожить, но Кит не знает, что должен сделать. Кит не знает, где он и что с ним, Кит не понимает, откуда это чувство полной расплющенности, он просто барахтается в этом воспоминании/сновидении и не может понять, где берег и куда нырять. Киту снится полная чертовщина, чужие крики и голоса, Кита, кажется, кто-то теряет и не может вернуть, Кит, кажется... Засыпает. А потом он снова везде и негде, в этой пу-сто-те, он то ли плывет, то ли падает, туман повсюду — вокруг него и в нем самом, — и Кит сам не знает, что он такое. А потом снова знакомое чувство тепла, словно кто-то тонкими нежными пальцами ведёт вдоль его линии роста волос, задевая ноготками макушку и затылок, и Киту вдруг так тепло и спокойно, словно мать укладывает его младенцем в кровать. Кит не уверен, должен ли он помнить это чувство, но здесь он знает, кажется, абсолютно все. И это не мама.***
У Аллуры мягкая улыбка и теплящееся на дне зрачка понимание. Она совсем не похожа на себя тогда — перед тем, как уйти, она успела врезаться в память истощенной ответственностью за себя и за свою силу. Он помнил ее в те, последнее дни, когда она жила лишь тенью себя. Как и все они, приземлившись на землю, потеряли что-то в себе, словно кто-то надломал в них стержень прежних детей, которые только-только неслись в кабине синего льва в червоточину. Никто не знал, что будет там, за этой полосой, никто не сказал им, как они должны с этим справиться. Никто не дал им документа на подпись, с мелким шрифтом в самом конце, где четко и ясно, черным по белому, им вручали предупреждение. Мол, ребят, это не игрушки, это все серьезные вещи, вой-на. В конечном итоге, когда они смогли наконец преодолеть всю галактику и вернуться домой, оказалось... Что их пазлы больше не подходят к общей картинке? Они, с просроченным сроком годности, словно выплюнутые в отвращении миром, за который сразись, о который они и ло-ма-лись. Это было самым ожидаемым чувством с момента первого прыжка в червоточину, но когда они стали ногами на твердую родную землю, мир вдруг... Не смог их принять. Земля менялась, менялась без них, а там, в космосе, в центре мира и войны, менялись все они. И спрыгнуть своими ногами на пол, ощущая щепки под ступнями, ощущая родной и давно забытый воздух, который с непривычки колол глотку и лёгкие. Вдруг снова ворваться в этот привычный с детства мир и понять, как отвык, как, черт возьми, вырос. У них у всех было по своему грузу на плечах, позавидовал бы сам Атлас*, но у Аллуры, ни разу не хрупкой на вид, было много своих причин возложить на себя ещё и ещё. Она прилетела в их дом, потеряв все свои по дороге, и кто мог знать, как ей было смотреть на это с верхушки своих сожалений и потерянных возможностей. У Аллуры не было шанса вернуться обратно, у Аллуры там, в космосе, больше не было ни-че-го. Полоса прочертила жизнь Аллуры на четкие до и после, и эту полосу, словно пропасть, словно вспоротое ножом брюхо — не перепрыгнуть, не переплыть, не залечить. Кит не знал Аллуру до этих десяти тысячи лет, где она жила в любви и мире, где она могла называть Заркона примером для подражания и тепло ему улыбаться. Та Аллура, которую Лэнс словил в свои руки, никогда не сдавалась и не пасовала. Та Аллура, которая нашла Заркона в подсознании Хагар — заебалась. А это Аллура, которая плавилась, словно воздух в жару, была... Ровной. Она дрожала, словно голограмма из-за плохой связи, а Кит, вдруг чувствуя, как замерзает изнутри, протянул ей на встречу руку. Пальцы не наткнулись на привычную руку — теплую, мягкую, крепкую, — пальцы прошли сквозь. Аллура все продолжала улыбаться, словно не замечая его дилеммы и Кит не знал, кто действительно перед ним — принцесса или всего лишь воспоминание о ней. — У вас не получится, Кит, — зашелестел знакомый голос у него в голове. У Аллуры напротив не двигались губы, она просто оглаживала его горящим взглядом, пробираясь вместе с туманом под кожу. Ее голос разлился по его ушам, разрывая одной лишь ласковой интонацией шрамы, вспарывая гноящиеся раны и поднимая из глубины и так очевидные для всех страхи. Кит вдруг четко вспомнил, кто он и что происходит, Кит вспомнил, как база рушилась, погребая его вместе с обломками под землю, Кит помнил, что обещал вернутся к позднему обеду. Он вдруг вспомнил и разозлился, ведь какое ты имеешь право это говорить, если сама его и бросила, какое ты имеешь право мне это говорить, если это ты его убила. Кит не пытался больше прикасаться — он взмахнул в бешенстве рукой, словно надеясь, что она растает в воздухе, расплавится и стечет по неизвестности в пустоту, словно надеясь, что вместе с ней уйдут из его головы и эти слова, которые он и сам говорил себе каждый день. — Где бы ты его не искал, когда бы не приходил, Кит, ничего не выйдет. Это не твой Лэнс, этот Лэнс счастлив и без тебя. Он не твой. У Кита в голове коротило провода, из-за коротких замыканий взрывались страхи и опасения, шли на дно, под обломки брусчатки, надежды и все эти чёртовы «что если». Кит спал и не видел сны. Он вспоминал себя и их, он вспоминал кто он и где, он вспоминал, зачем и почему. Кит спал и не знал, где в действительности начиналось и кончалось его сновидение, Кита, кажется, трясло, у Кита, кажется, даже шли слезы.***
Лэнс тряс его за плечи и снова бил по щекам, Лэнс сидел на его стороне кровати, голый и помятый, явно с похмелья, Лэнс тряс его за плечи и кричал-кричал-кричал его имя. Кит и слышал его, и нет, сознание Кита расплывалось, словно ему об голову разбили бутылку и с осколками коричневого стекла на подушку стекал его мозг. Кита трясло и выворачивало, он слишком много пропускал через себя, он дрожал и закатывал глаза, пока загорелые руки держали его и приводили в чувства. Кит, кажется, разлагался. Прямо вот так. С головы.***
Вода стекала с волос на грудь и шею, скапливалась в маленькие капли на кончике носа, Кит ловил ее полотенцем и медленно приходил в чувства. Уже одетый Лэнс потирал шею, с явным и ощутимым сожалением смотря себе под ноги. — Ты же понимаешь, что это было... Эм, всего лишь... Кит моргнул, замирая и посмотрел на него так, словно впервые видел. Струйки воды все ещё текли по плечам и холодили кожу, вкус зубной пасты оседал на языке, голова гудела и немного пульсировала. Кит стоял и смотрел на него — ссутулившегося, с двухнедельной щетиной и помятым с похмелья лицом — смотрел и вдруг так четко видел и осознавал. Лэнс, сутулясь и пряча взгляд, искал слова, чтобы оправдаться. Кит знал, что это ожидаемо, но не мог отделаться от мысли, что это удар под дых. — Конечно, Лэнс, не парься. Мы просто перебрали лишнего. Слова вылетали из открытых губ ровно и спокойно. Кит не думал, что мог сказать их с чистым сердцем, откровенно и искренне, Кит не хотел признавать, что она была права. Кит до дрожи не хотел верить, что там, где есть Аллура, он никогда не сможет стать первым. — Ахах, точно, перебрали, — Лэнс поднял на него взгляд, неловко и фальшиво улыбаясь, Кит видел, как тяжело и одновременно легко он принимает его ответ. Все прошлое, что вспомнилось прошлой ночью, все давно знакомое и такое естественное, все это было не просто ошибкой. Не минутная слабость и не сиюминутный порыв. Кит смотрел на Лэнса и понимал, вот сейчас четко и ясно — не было старта, не было нового шанса, не было ничего из того, что он себе придумал. По гортани медленно стекала горечь сожаления, обжигая глотку, прямо в желудок. Прямо тогда, выпадая в эту реальность с ударом по щеке, Кит сам себя дисквалифицировал. Прямо тогда, позволив себе снова вспомнить и вспороть уже давно зажившие шрамы, он совершил одну из самых больших ошибок. Он говорил, мол, конечно, Лэнс, нет проблем. Ничего личного. По пьяни вспомнили старое. Все отлично. У Кита не было права что-то требовать или предъявлять, Кит просто смотрел в чужую /во всех смыслах/ спину и понимал, что сам во всем виноват. Аллура была права. Он здесь лишний.***
Кит улетел тем же днём, надев привычно броню и шлем, Кит укатил на очередную миссию, ни с кем не прощаясь и оставив Землю за спиной, вдруг вздохнул полной грудью. Через пол года Ханк позвонил ему, мол, прикинь, Кит, Аллура бе-ре-ме-нна. Лэнс так счастлив. Носится вокруг нее, как курица наседка. Кит не прилетел, чтобы увидеть ребенка, не был на их свадьбе ещё год спустя, не возвращался и через года, не убегая, а просто сростаясь с бесконечной чернотой. Кит не пытался забыть или обмануть себя, Кит просто взял и вычеркнул это из жизни, потому ничего из того, что там ждало его, ему не принадлежало. Ничего из того, что там его ждало, правдой не было. Кит просто растворялся в этой пустоте снова и снова, и каждый раз, засыпая, он видел знакомое лицо над ним, с голубым свечением, и чья-то рука все ещё потела. Кит не знал, на самом деле, что его жизнь не ушла и не растворилась. Она просто ждала его, там, в далеке. Она не исчезла. Она тихо и мерно покачивалась прямо у него за спиной, а Кит все летел и летел, не зная, что должен обернуться и отпустить.***
По другую сторону вселенной, сжимая в дрожащих руках бледную и худую ладонь, сидел его Лэнс, и сжимая зубы, просил каждую ночь вернись-вернись-вернись. Медсестры говорили, мол, семь лет комы прошло, мистер МакКлейн, шансов уже давно просто нет. Пидж и Широ, силой выводя его из палаты, просили отпусти, наконец, от-пу-сти. На другой стороне вселенной, где было их начало, Кита все ещё ждали, а он все ещё не знал, что финиш был близок.***
Когда аппараты искусственного жизнеобеспечения отключали, Лэнса просто не было рядом. Когда Кит умер окончательно, так и не поняв, что заблудился в своем же сне, Лэнс просто был уже не в состоянии ждать. Когда Лэнс потерял ещё и его, механизм застопорился окончательно. Спустя десять лет после победы Вольтрон мог похвастаться не очень лестными новостями — он потерял ровно половину себя.