* * *
Тень пожимает плечами и качает головой: "Нету". — О-ох, как нет? — вздыхает ректор, устало подпирая ладонью щеку. — Артур же сказал, все на месте было? Та разводит лапками. — Ладно... — стучит пером по списку Ангелина, — матрас, чайник, тапки возьми из моей квартиры. Ложку-вилку пусть сам создает, чай на это ума хватит. А вот... — стучит быстрее перо, — наушники и зарядку придется купить. Разоритель. Тень спешит в раскрытый в ее дом портал. Негромко позвякивает на кухне. Квартира пустует, охотников снять комнаты с советским интерьером немного да и те, увидев район, устраняются. Сама Ангелина уже давно днюет и ночует в Библиотеке, обустроив себе кабинет со спальней на верхних этажах. — Бюрократы чертовы... — бормочет ректор, рисуя закорючки на чистом бланке. — Неделями возились с зачисткой, могли бы еще подождать. После взрыва белого и сашиного побега люди Порфирия постепенно убрали его из памяти родителей, соседей, одноклассников и даже продавщиц окрестных магазинов. Затем коробками вынесли его вещи из квартиры и института и, тщательно описав, вероятно уничтожили. Оставили только маленькую тень на круглосуточную вахту в квартиру его матери: на случай, если вернется. Ангелина была в полном недоумении: ни один беглец в здравом уме не сунется туда, где будут искать в первую очередь. И была отчасти рада, что мать забыла своего сына. Когда ректор впервые позвонила той с сообщением о поступлении Саши в институт имени Гиляровского, та только завопила "этот выблядок еще техникум не кончил!", "только деньги мои проедает, никаких денежек не увидишь, поняла, ты?!", "да он же тупой, куда вам такой дебил?!"; Ангелине пришлось держать трубку на расстоянии вытянутой руки. О личной встрече, как обычно бывало при приеме студентов, и говорить было нечего — ректор просто отключилась посередине брызганий ядом и известила новоявленного обращенного, что его примут в общежитие с распростертыми объятиями. Тот, очевидно все слышавший, только горько хмыкнул в ответ, а она в очередной раз задумалась, в каких условиях взращиваются следующие поколения книгочеев. Только сбежав из железных тисков унижений матери, попасть в прокрустово ложе Круга... она собранно душит в себе рождающуюся жалость: этим не поможешь. А вот обеспечить его она пока в состоянии, правда из-за этих проныр придется лезть в заначку, чтобы купить наушники... она даже не в курсе, сколько они стоят. Надо послать Соловья в магазин — не самой же.* * *
Саша, сложив подбородок на руки, смотрит в краешек чистого неба, залитого серым цветом туч. Прикрывает левый глаз. Голубизна теряется, сливаясь в одно сплошное черно-белое марево. Парень роняет вздох. Правый глаз утратил цветовое зрение. Наверное, цвет сожрал. Ангелина Евгеньевна, конечно, рассказывала, что цвет понемногу отравляет организм книгочея и никто из них не доживет до старости. Но не так же быстро?.. Он и заметил-то это нечаянно, спустя недели две сумрачного существования заночевав в теплый день в поле. А наутро, жмурясь, взглянул из-под ладони на небо одним глазом... И, переполошившись, долго закрывал-открывал глаза, надеясь, что это пройдет. Смотрел по сторонам, вертя головой и жмуря левый глаз, пока совсем не отчаялся увидеть кое-где еще не пожухшую зелень. Если это белый виноват, и отравление пойдет дальше... больше всего он боится ослепнуть. Потеряться в этом мире и никогда больше не увидеть н и ч е г о. Он тянет рассохшуюся створку на себя. Приходится приложить усилие, чтобы дернуть ее и в следующий миг окутаться морозцем, дохнувшем на него. Глаза прикрываются от наслаждения. Уютно дышать вот так: встав на стул коленями, чтобы не мерзли ноги, и плотно запахнувшись одеялом. А не лежа комком на вонючих лохмотьях, непрестанно дрожа так, что от напряжения болят мышцы и от стука зубов сводит челюсть. Еще бы хлебнуть горячего... Он скребет отламывающуюся с подоконника краску и нервно рисует кусочком на оголившемся дереве. Страшно вот так сидеть на открытом месте, без возможности спрятаться, но он заставляет себя. Надо привыкнуть, что здесь пока безопасно. Дел никаких. Постирал бы вещи — нет порошка. Прибирать нечего, квартира еще не захламлена человеческим присутствием. Ему бы расслабиться, но он не может. Тело на стреме и еще полно адреналина. Во сне он все еще бежит, даже понимая, что спит. С седьмого этажа, за стеклом люди внизу кажутся безопасными. Он жмет на каждого, проводя по стеклу пальцем вниз, будто стирая. Если бы так можно было убить — пальцем — он бы всех стер и жил в стерильном мире... Мечта остаться одному бьется в нем с детства. Мечта об исчезнувшем человечестве, пустоте на улицах и в домах. Чтобы можно было без страха заходить в магазины и брать все, что угодно. И везде были бы уютные двери, которыми можно было отгородиться, спрятаться, пусть уже и без надобности... И повсюду стелилась бы такая желанная тишина. Без криков и рук. Стаскивающих с него одеяло, когда он еще спал, чтобы указать на то, что он не в состоянии контролировать — утреннюю эрекцию. Обвиняюще тычущих в его поникшую макушку, пока он выслушивал лекцию о том, что лучше бы она сделала аборт, чем плодила такой грех. Раздающих словесные пощечины, когда он приносил из школы четверку или замечание в дневнике. Когда он опаздывал, специально гуляя допоздна. Когда закурил и когда первый раз приполз пьяный. Когда не ночевал три дня дома. Когда на улице случайно был замечен с девушкой. Когда просто закрыл дверь в свою комнату. Макающих в унитаз за то... что не вынес мусор. Его мать изрыгала обвинения во всех своих бедах: в их бедности, в отсутствии отца, который ушел, не выдержав постоянных измен. В том, что он похож на него и станет "таким же рохлей!". В его болезнях, "на которые я должна тратить деньги!" В том, что в десять лет он их не зарабатывал и был "абсолютно бесполезным!" ... Он долбится лбом о подоконник, пытаясь стукнуть побольнее, чтобы воспоминания влезли обратно под кожу, а не сыпались перед глазами. Лоб саднит оцарапанной о старую краску кожей: броня не появляется, когда он сам хочет причинить себе вред. Он соскакивает со стула и бежит на кухню, забирая босыми ногами холод с пола. Насильно глотает струи воды, сглатывая, чувствуя внутреннее сопротивление, а затем сует под них голову и с облегчением чувствует, как холод, стекающий с век, помогает расслабиться. Слабость в коленях заставляет осесть на пол, и он тупо следит, как капли с волос падают на одежду, оставляя темные пятнышки. Ковыряет пластыри, отрывая их постепенно один за другим, разделяя слипшиеся концы и бросая их на пол. В желудке ноет — он не завтракал — но он привычно игнорирует собственное тело. Царапины на пальцах немного поджили за ночь. Он вынимает перо и старается попасть острием четко в линию пореза. Боли он до сих пор боится, поэтому приходится сжать зубы, быстро вгоняя перо в кожу. Крупные белые капли проступают, и он, опустив руку, быстро ведет чернильную дорожку по полу. Прижимая ее пальцем, а затем задерживая руку в воздухе, чтобы нарастить толщину падающим белым. Подравнивает кромку, отметая неровный край, и поднимает затвердевший нож. Миниатюрный, не удобно лежащий в руке, но им можно убить. Он пытается порезать им мякоть ладони, но кромка тупая. Мыслеформа — трудноватое занятие, когда пытаешься облечь желаемое в действительное. Он точит лезвие краем пера. Его первый кинжал тоже был тупым. Напавшую тень убила сила удара, а не острота лезвия. Он со стучащим сердцем прикасается ножом к коже на запястье. Шероховатая кромка царапается, и он медлит, думая, вогнать ли его глубже. Хочется отрезать себе руку и попробовать отрастить ее заново. Рот дергается в нервной ухмылке.* * *
Артур, довольный, растягивает провода самых дешевых наушников, что удалось найти: упаковка валяется в мусорном ведре магазина, а он уже, развлекаясь, накручивает провода на пальцы. Этому Шура точно обрадуется! Он пружинящим шагом спешит в следующее место. Ангелина одолжила ему тыщу "на монохромные нужды", теперь осталось купить зарядку для телефона и можно возвращаться. Помощь в Библиотеке сегодня пока не требуется, так что у него плавающий выходной. Можно разве что на ночь сбежать поиграть в покер с тенями: два дня уже не играл, они соскучились. Маг покупает в ларьке наклейки и два дешевых браслетика с бусинками на ставку в игре. Он поддастся, а они порадуются... Пусть все человеческое тенями давно переварено и забыто, детская радость от подарков и блестяшек осталась. Звездочки с листа наклеек налеплены на внутреннюю сторону рук, и маг любуется, поворачивая их под холодным солнцем. Наушники покоятся на шее, провода свободно свисают на грудь, а он двигается в такт внутренней песенке, бренча в ладони марблс. На душе, спустя столько времени, наконец-то легко и спокойно. Они вернули Шуру! Пусть не в Библиотеку, не в общежитие, не в сам Орден... но они спасли его. После того, как тень, много раз попадавшаяся на жульничестве в покер и проштрафившая магу все что можно, смылась ночью из лаборатории Лески по его просьбе с Сашей внутри, он так и не смог добиться от нее внятного рисунка, куда она его отнесла. И пока Ангелина топила стресс в травяных настойках и курила как паровоз после проверок Круга, он, оправившись от ран, прочесывал город. Однако чернильный след ученика словно испарился. Он не спал несколько дней, наевшись листов с родственными чернилами: немного переборщил, и его замучала бессонница. Ангелина всегда писала их про запас на случай его случайных травм. Естественно, она не ожидала, что придется потратить их несколько десятков. А он не ожидал, что спустя столько лет услышит от нее молчаливые всхлипы, которые она пыталась задавить, пока писала еще страницы. И еще. Чтобы уж точно хватило. Она испугалась, что потеряет его. Конечно, ее больше волновал в первую очередь он, а не Саша. Хотя Круг выбил достаточно ее нервов, пока дознавал на предмет наличия чернил сбежавшего. Она отнекивалась как могла, но спасла ее все же банальная логика: она сказала Леске, что через серые чернила та не попадет к белому монохрому, и ученая поверила. Или сделала вид. После утомительных поисков, не принесших успеха, магу оставалось лишь беспокоиться. И стараться не задумываться,что Саша с белым внутри может не выжить без поддержки. Как ее оказать, если он не мог его найти? Он знал, что абсолюты черный и белый во много раз сильнее обычного цвета, а значит, в теории чернила могут влиять на тело носителя катастрофически. Но надеялся, что все обойдется. Конечно, глядя во время мытья на сашины торчащие под влажной тонкой кожей ребра, вынести оптимистичное "обошлось" не получилось. Парень сильно исхудал, потерял и так еле заметную живость во взгляде и зарос щетиной так, что по первости маг его даже не узнал. В этом цвет виноват, конечно, не был, если не брать в расчет то, что из-за перетёка Саша был вынужден скрываться. Артур хочет оградить его от происходящего, но время необратимо. Что случилось — то случилось. Надо научить его выживать в таких изначально диких условиях. Пальцы потирают гладкий циферблат наручных часов, лежащих в кармане толстовки. Это сашины. Он забрал их из его комнаты, как только смог встать на ноги. Тогда он еще не предполагал, что Круг решит зачистить след новоявленного монохрома и уничтожит все его вещи. Он просто хотел отдать их, когда найдет его. Часы — подарок Инги с первых денег за выполненные задания. Саша всегда снимал их перед тем, как выйти на патрулирование, чтобы не повредились. Маг не знал, что до этого подарков в семье парню не дарили вовсе, считая еду и одежду достаточным для жизни.* * *
Сознание возвращается вместе с липкой стороной пластыря, заклеивающего уже едва сочащуюся чернилами царапину на запястье. Он выдыхает, поворачиваясь на ледяном полу на спину. Приоткрывает правый глаз по устоявшейся привычке: проверить, вернулся цвет или нет. Нет. Он меняет глаза, зажмуривая правый. Левый в порядке. По крайней мере пряди у сидящего рядом Артура палевые, а не белые. Он его подвел. Учитель просил не резать. Друг просил. Он просто не смог одолеть желание выплеснуть скопившуюся внутри боль в физическую. Ему тошно от пластыря, хочется отодрать. Чтобы чувствовать боль в полной мере, чтобы терпеть ее и очищаться от того, что внутри. Искупить так все, что сделал. Извиниться за то, что родился. Он ощущает, как ладони проскальзывают ему под спину и как легко его отрывают от пола. Как несут, словно ребенка, и как бережно укладывают на тихо скрипнувший диван. Как становится тепло от накидываемых одеял и как кладется ладонь на его укрытую ногу. Он слышит только молчание и беспокойное дыхание, и его охватывает благодарность. Он хочет сказать "спасибо" за заботу, но уставшие губы не двигаются, а он, ослабевший, снова проваливается в сон, на осколке сознания думая, что лучше бы Артур бросил его об пол, сломав все кости. Не мучая его больше... Маг накручивает прядь на палец. Взгляд дергается — он вспоминает. Как Саша режет пальцы, и они окрашиваются текучим белым. Как теперь уже режет руки. И он не сразу понимает, что прядь, которую он так яростно дергал, лежит на его колене, выдернутая с корнем. Ему больно. Глубоко внутри. На волосы ему наплевать. —...все забрали, Соловей, я думала, они даже память потерли, все ждала, когда ко мне... —...гелина. —...не нравится, а что я могу поделать? —...не хочу забывать. Он ворочается, укрываясь от кухонных слов с головой. Сон стал рваный, и поспать пару часов подряд для него уже большая удача. Просыпаясь, ему все еще кажется, что его не спасли. Что впереди день его другого "я": храбро-наглого, беспринципного и находчивого. Ему пришлось придумать человека, который мог решить его проблемы, иначе он бы не выжил. Просто не смог бы красть под душной оболочкой морали, которая на улице уже не играла никакой роли. Иногда вечером ему приходилось напоминать себе, что все, что он делает — чтобы выжить, и в другой реальности никогда бы так не поступил. Его адреналивое альтер-эго не имело совести, и иногда ему начинало казаться, что он раздваивается: серым он страшился ошибок, боялся причинять боль и убивать, старался быть добрее к окружающим, хоть это не всегда получалось. Белым же он уже десятки раз нарушил закон, убил тень и во много раз стал злее, на собственной шкуре познав, что значит быть размазней в ситуациях, не совместимых с жизнью. Он сжимает зубы, подтягивая колени к груди. Чувствует кожей пластырь на запястье. Отводит рукав и ковыряет его край, а затем, зажав, дергает со всей силы: — А!.. — скрыть восклицание не получается. Кожа горит. Он давит пальцем в закрывшуюся рану: хочет снова увидеть белый. Удостовериться, что перетек он, а не другой человек. Ногтем давит все глубже, с удовлетворением возрождая усиливающуюся боль. — Шура, да хватит! Его так резко хватают за руку, что он от неожиданности сваливается с дивана. Одеяло отброшено. Артур в шоке смотрит на его снова кровоточащий порез. — Что ты делаешь, зачем?! Он в растерянности смотрит на бурлящее беспокойство напротив. На изогнутые непонимающие брови, приоткрытый узкий рот. На взъерошенные на макушке пряди. — Усади его, Соловей, — раздается рядом, и он переводит взгляд на ректора. — И придвинь мне кресло, будь добр. Ангелина молча наблюдает за ним, пока Артур возится с роликами кресла, которые никак не хотят сдвигаться по неровному паркету. — Зачем ты это делаешь? — кивает она на сашино запястье, которое он сжимает ладонью. Скрип, стук подскочивших роликов кресла, и она, наконец, садится напротив дивана. Складывает руки на набалдашнике трости и внимательно смотрит: — Тебе цвет мешает? — Что?.. — удивленно поднимает он брови и вздрагивает: Артур, подсевший рядом, снова берет его запястье в руку. Ведет прохладными пальцами по воспаленной коже. Пряди скрывают лицо, но ему видно его опущенные уголки губ. Стыд ворошится где-то в глуби. Он не хотел его расстраивать. Только не его!.. Сердце неприятно сбивает ритм. — Ты знаешь, что у меня тоже не один цвет? — продолжает ректор, и он отвлекается от Артура, слыша шорох вскрываемого пластыря и чувствуя липкую основу на коже. — Нет. Почему? Ангелина поджимает губы, вспоминая. — Я проходила Дом много раз, поэтому, — опускает она то, что Лески поизмывались и над ней. Чертова монополия на фиолетовый! — Я четырехцветна и поверь, знакома с ощущениями, когда цвет "мешает" другому. У меня возник конфликт сразу, между бирюзой и желтым, я расчесала "желтую" ногу до крови. У тебя, так понимаю, серый в левой руке? — достает она сигарету. Он смотрит на закрытое пластырем запястье. — Там белый. Одновременно с серым, я не сильно понимаю, где какой. — Когда резал, какой был? — поджигает она кончик и затягивается. — Белый. Она чешет бровь с зажатой в руке сигаретой. — Разрешишь проверить? — Ангелина! — вскакивает опешивший Артур. — Я тебе не позволю. Она спокойно смотрит в его встревоженное лицо, откинувшись в кресле. Делает хорошую затяжку и шлейфом выдыхает дым в сторону. — Он сам себя режет, Соловей, ему и не позволяй, я только хочу удостовериться. — Нет. Ректор возводит глаза к потолку. — Ты согласен? — спрашивает она, не трудясь искать глазами парня, закрытого магом. — Да, — встает тот. — Шура! — Артур, — оборачивается он к нему, — мне без разницы, честно. Не так уж и больно, — врет он, кожей чувствуя его волнение. — Чем резал? — прерывает их Ангелина. — Тем белым ножом с кухни? Он кивает. — Соловей, принеси. Пожалуйста, — мягко добавляет она. Он садится на пол, подавая ей руку. Ректор аккуратно задирает рукав и легонько пробует кожу запястья острием. Камень выталкивает нож, покрывая островок кожи вокруг. — Как и ожидалось, — отдает она нож Саше. — Не режь вглубь, просто царапни немного здесь, здесь и здесь, — указывает она выше запястья, чуть ниже сгиба локтя и на плечо. Ему приходится стянуть кофту, чтобы добраться до плеча. Холод тут же облепляет его. Ладонь неуверенно сжимает рукоять, пока он не решается заменить себя-серого белым. Три быстрых пореза вспарывают кожу, раскрывая цвет чернил, стремящихся наружу. — Видишь, — наклонившись ближе, указывает она выше запястья. — Здесь серые. И здесь, и здесь, — указывает она на чернила. — Получается, белый у тебя в ладони, вся остальная рука с серым цветом. Честно сказать, я не думала, что с белым такое возможно. Может, он вообще у тебя только в ладонях? — она указывает на его грудь сигаретой. — Я бы проверила остальные части тела, но, — кидает она взгляд на Артура, наматывающего круги по комнате, чтобы не смотреть на экзекуцию, — давай позже, когда его не будет рядом, — понижает она голос до шепота. — Я все слышал! — летит обидчивое восклицание. Она, вздыхая, поднимается. — Ешь побольше, — смотрит она на торчащие ключицы парня, пока он натягивает кофту. — Тень принесла все, что ты хотел. И Соловей купил наушники с зарядкой. Ангелина не сдерживает ухмылки, наблюдая, с какой скоростью метается сашин взгляд к Артуру. — На тумбочке, — мотает тот в ее сторону головой. Саша сгребает наушники с целой гаммой эмоций, словно бесценный дар. — Спасибо, — с чувством говорит он, надевая их на шею. Давно погасший мобильный не высвечивает зарядку, но, расстроенный, Саша решает все же подождать пару часов для проверки. — Я хотел спросить... — жалобный стон желудка обрывает его на полуфразе, и он смущается. — Спросишь, — поднимается ректор, с облегчением покидая неудобное кресло. — Поешь и спросишь, а я возвращаюсь. И так задержалась, — стукает она тростью об пол. — Успеем еще обсудить, отдыхай, — исчезает она в портале. — И побрейся! — доносится уже из исчезающей бирюзы. Он не замечает, как улыбается, вертя провода наушники в пальцах. Черт, как бы дождаться, пока мобильный проснется! Он будет круглосуточно пускать по венам самые жесткие аккорды и, наконец, отвлечется от происходящего. Он так поглощен, что не сразу осознает прикосновение к запястью. — Шур, ты же не будешь себя везде резать? Он отмахивается, раздраженный возвращением в реальность. — Да что в этом такого, хочу и режу, тебе ведь... — "не плохо" повисает в голове. Плохо, и даже очень. — Для научных целей же, — выворачивается он, запоздало понимая, как это звучит. Совершенно в духе Лески. Артур ведет ладонью по его руке, сдвигая рукав. — Подержи его, пожалуйста. Саша отстраненно принимает множащиеся лейкопластыри как данность. — Мне надо плечо, — просит маг. Парень еле слышно цокает языком, раздосадованный. Мало ему было оголяться перед Ангелиной Евгеньевной, теперь еще и перед ним! Он высвобождает руку, не вылазя из кофты полностью. Вариант вполне комфортный, но ему все равно неудобно. И откровенно стыдно за то, что вместо мускулистой машины для убийств Круга они заполучили дохлый скелет с нервным расстройством. — Ну вот, — приглаживает Артур пластырь, чтобы сильнее приклеился, и Саша поспешно одевается. — Я стянул бритву, — вытягивает он ее из кармана штанов, — давай побрею? — У кого? — вздыхает парень. — У Дёмы их целая стопка, он не заметит. У Дэмьена болезненная привычка к чистоте и, прочитав на упаковке "одноразовый", он и правда пользуется станком один раз. Что ж, зато можно не бояться подцепить что-нибудь. — А еще, — заговорщицки оглядывается Артур, заводя руку за спину, — я стащил пиво! — торжествующе вытаскивает он из-за ремня джинсов бутылку. У Саши глаза лезут на лоб. Прямо под носом у ректора!.. Такое только огнемаги могут рискнуть проворачивать. Ну и Артур — ему вообще до фени какие-то запреты. — Бож, Артур... кого еще ты обидел?.. — уж явно он не купил пиво с той сотки, что у него оставалась. "Кстати, чебурек... " — нащупывает он его в кармане. Надо будет сточить. — У Антона свистнул — у них и так целый ящик, куда им. — Ящик... А что за повод? — забирает у него бутылку Саша. Теплая. Надо поставить в холод. — Днюха у Риты, — догоняет его фраза на кухне, и он столбенеет, уже раскрыв дверцу холодильника. Он и забыл, что есть нормальная жизнь. Пусть книгочейскую бытовуху сложно назвать нормальной, но уж точно она лучше, чем то, в чем он болтается сейчас. — А ты чего не пошел тогда? — старается придать он голосу равнодушие. — Ну... — заходит маг в кухню, — я тебе больше нужен, чем им. Саша старательно пропускает это мимо ушей, хотя услышать такое приятнее, чем он думал. Он привык к одиночеству, но, спустя месяцы изоляции — без общения, без малейших касаний другого человека, без лиц, обращенных к нему — он счастлив, что рядом с кем-то. А еще — что он рядом с холодильником, в котором есть еда. Вот только готовить он почти что разучился, да и нет сил, так что он хрустит вафлями, набивая рот. Щекочущее царапанье шеи отвлекает его. Оборот. Артур с улыбкой застывает со станком в руках: — Я помогу? Саша проводит пальцами по заросшей щеке. Он так и не посмотрел в зеркало — страшно. В туалетах гамбургерных он старался меньше замечать отражение. Сзади вообще можно косичку заплетать, наверно... — Только шею, — стесненно выдавливает он. Пальцы поворачивают его к свету, падающему из незанавешенного окна. Первые волосы падают из-под лезвий, и Артур замечает: — Шур, сними кофту, весь ведь будешь в волосах. — Мне холодно, — "оправдывается" парень. Хватит с него, никаких раздеваний. Ни перед Артуром, ни перед кем другим. — Ну ладно... Артур старается аккуратно, но все-таки неловко задевает кожу, и Саша покрывается мурашками. Терпит, но все-таки не выдерживает: — Долго еще? — Не вертись, Шур, — поправляет тот его голову. До всего случившегося брили его шею только соседи по комнате (если только эту привилегию не выбивала Инга), и сейчас он чувствует себя неуютно. Теплая ладонь кладется на его плечо, придерживая. — Ну во-от, а тепе-ерь, — разворачивает его лицом Артур, — давай тут! — Ну не, — выворачивается парень, — здесь я и сам достану, спасибо. Пора взглянуть на свое отражение. Он тщательно бреется, постоянно жмуря правый глаз, чтобы лучше разглядеть волоски. При свете тот хуже воспринимает детали, и пусть левый глаз почти компенсирует разницу, проще все равно жмуриться. Давно не орудовал станком и радуется такому простому действию. До чего приятно просто жить. Не поймешь, пока не потеряешь. Он выходит, отираясь ладонью и думая, что пора выпросить себе пару полотенец. Артур, скучая, сидит у окна, положив щеку на подоконник. Под его "мэ-эээ... скукотища-а" Саша проходит в кухню, доставая из морозилки пиво и отбивая крышку о стол. Не до конца остывшая жидкость горьковато согревает горло. — Ка-айф... — тихо шмыгает расчувствовавшийся парень. Пиво — как праздник. Будь у него чипсы, он бы стал королем мира наслаждений. Но их нет, так что он пытается доесть вафли, тут же сознавая, что хмель ужасно миксуется со сладким. Он закидывает сверху пару пряников и, только тщательно прожевав, запивает. Жалко, если пиво выдохнется, нет смысла оставлять на потом. Градус крепче, чем он пил раньше, так что скоро голова загудит. Он останавливается поодаль от Артура, отпивая из горлышка. Проверяет правый глаз, зажмуривая левый. Комната сразу приобретает депрессивный цвет психбольницы в старом фильме. — Шур, а пусти в норе посидеть, — косит на него взглядом маг из-под прядей, упавших на лицо. — Какой норе... а-аа. Со снова появившимися пластырями на правой руке возиться не хочется, он смотрит, разжав ладонь, на левую и вспоминает про чернильный нож. Вынимает его из кармана. В принципе... те же чернила, верно? Он резким движением вспарывает им реальность и разрывает ее руками в стороны. — Пожалуйста, — махает он бутылкой на белеющий вход и прикладывается к горлышку, следя, как Артур осторожно проводит рукой по краям дыры. Саша подходит ближе, как только в норе исчезает пятка. — Ух ты-ы... Маг трогает стены. — А дверь тут есть? — оборачивается он. — Можно было бы, да мороки много: съедят раньше, чем я успею ее создать. Изнутри сшиваю, — заглядывает Саша внутрь. Интересно взглянуть на эту дыру глазами Артура. — А зашей меня! — оживленно хлопает по дну маг. Саша закатывает глаза, но почему бы и нет? Жаль, снаружи не зашьешь: потом не вскроешь, потеряв. Так что он лезет внутрь, попутно прорезая ножом место для себя. Артур, потеснившись, с улыбкой ждет, пока он устроится. Саша неловко поднимает левую руку — никогда никому не показывал — и ведет царапнутыми пальцами, оставляя белый чернильный след, влажно выделяющийся на внутренних стенах. — Ну вот, — зажимает он пальцами кофту, чтобы остановить кровотечение, и делает глоток. — Нас не слышно? — уточняет Артур. — Угу. — УРА-АА!!! Ай!.. — Что ты вопишь?! — в шоке шипит Саша, саданув его по затылку. — Так ведь ты сказал... — Мало ли что сказал, я чуть кирпич не родил! Столько времени он старался даже дышать тише в этом убежище, а он орет! Никакого уважения к тому, что он пережил. Хотя откуда Артуру знать, он же ничего ему не рассказывал... Ноги их перемешиваются, и Саша смущенно подтягивает колени к подбородку. Да, личное пространство исчезло здесь как явление, но пиво немного сглаживает его волнение. Он пьет и умиротворяюще опирается спиной о вогнутую стену, прикрывая веки. Минут пять клаустрофобия не накроет, можно расслабиться. — Шу-ур, — тревожно шепчет маг. — М? — приоткрывает он один глаз. Левый, "цветной" — по привычке, чтобы успокоиться. Как в сон клонит... — Тут дышать нечем, пусти меня, — перегибается через него Артур, по памяти нащупывая невидимый вход: чернила высохли и не видно даже шва. — В смысле? — достает парень нож. Через несколько секунд маг буквально вываливается на пол и шумно хватает воздух, вгоняя в легкие драгоценный кислород. Чуть успокоившись, смотрит на Сашу: — Тебе что, вообще воздух не нужен?! Тот, закончив аккуратно закрывать прореху, наклоняется, ставя полупустую бутылку на пол и валится на диван. Вот и гудение... Разливается во лбу, тесня кость. — Не знаю. Не замечал... — прикрывает он ладонью лоб. — А я вот чуть не задохнулся, — жалуется Артур. — Это белый тебе позволяет? — Наверно, — смотрит правым глазом в потолок Саша. "Я теперь химера сраная. Ладно хоть броня осталась. Я теперь мастер ухода от погони..." Удобно. Если в норе невозможно дышать, у него добавилась пассивная атака. В случае, если они заберутся внутрь полностью и он успеет закрыть вход, конечно. — Шур, — подсаживается маг, потесня его, — а что еще крутого ты можешь? "Сдохнуть", — пессимистично заливает в себя пиво парень. Порезы своими руками тело как угрозу не воспринимает, так что... можно зарезаться на крайняк. Но не сейчас... он закрывает глаза. В ушах еле слышно шумит пивной прибой. Красота. Сквозь пену удовольствия он ощущает знакомое липкое чувство на пальцах: Артур заботливо обертывает ему левую руку. Радуга пластырей скорее смешит: единственный цвет в его настроении. Как он отвык... 71 день без человеческого голоса, обращенного к нему. Без дружеских похлопываний, без глаз, смотрящих на него не бесцельно. Одиночество, абсолютное, охватило его. Как в детстве, когда он уходил на улицу, тайком забросив школьный рюкзак в прихожую под табурет: чтобы не видели, что он возвращался. Ни апатичный отчим, днями валяющийся пьяный в промежутках между вахтами. Ни женщина, именуемая матерью. Запрещающая ему получать синяки и царапины, но сама же и ставящая их, когда больно дергала за руки. Запрещающая перечить, а иногда и соглашаться. Приводить друзей — нельзя, иметь свое мнение — тоже. Все его слова осуждались, с издевкой и деланным удивлением "а что ты так смотришь, не дорос еще рассуждать". Самое поганое в матери было лицемерие. При отчиме и на людях она была чуть ли не образцовой: водила его маленького за руку и даже гладила по голове, пусть и вздыхая при любой знакомой "дурачок растет". Он никогда этого не понимал. Пусть с естествознанием у него были проблемы, но в остальном табель кишел "пятерками". Он занимался как проклятый, доставая учебники по ночам, когда все спали, иначе получил бы за перерасход электричества. Переборов робость, подходил к учителю за объяснением. Списывал домашку у отличниц, если накануне уходил из дома. Пытался сделать все, чтобы порадовать мать, чтобы она, наконец, поняла, что он хороший. Чтобы полюбила его. Не помогало. Он слишком походил на отца, который бросил их, как только он родился. С трех лет он помнил, что отец "подонок" и "нехристь". Пытаясь угодить матери, он ненавидел его тоже. Не помогало. Если он вторил ее обзывательствам, она лишь кричала "да что ты понимаешь!" и замахивалась так, что он съеживался. Она никогда его не била, но внутри он был весь переломан. Искалеченное сердце не понимало, что он должен сделать, чтобы она приняла его, ведь, что бы он ни делал, все было не так. Приходишь с прогулки или школы вовремя — "глаза бы мои тебя не видели". Опаздываешь — "тебе во сколько было сказано?!". Не приходишь вообще — истерика и неделя молчания. И, казалось бы, третий вариант был для него наиболее предпочтителен, но нет: он оборачивался бесконечно-унизительными "мама, поговори со мной!" и "прости меня, пожалуйста". Она только отворачивалась и — он это видел украдкой — мерзко улыбалась. Он заразился чернилами вместе с приехавшей в гости двоюродной сестрой. Сидя в библиотеке и тихо делясь подростковыми проблемами, сбежав от его матери. У Инги была та же проблема, что и у него, только она имела физическую силу и была другого пола: ее бил собственный отец. Иногда он думал, что чернила спасли их обоих: дав одному долгожданную защиту в виде брони и другой — способность убежать так быстро, что никто не догонит. Чернила исполнили их мечту, и они радовались как маленькие, уже потом, оправившись от бешеного страха во время инициации. Он не знал, сильно ли она горевала по потерянному в Костяном Доме глазу — она не хотела говорить. Улыбалась через силу и делала вид, что все нормально, рисуя на повязке цветы или глаз терминатора. Наверное, она приняла это как плату за освобождение. Он только недавно начал понимать ее чувства, начав терять зрение. Так хочется поговорить с ней об этом. Услышать этот леденящий душу вопль "СА-АША-АА!!!"... Тяжесть в ногах. Он приоткрывает глаза. Артур зевает, устроив голову на его бедре. — Только не говори, что опять будешь спа-ать, — тянет тот. — Я хочу в общагу... — закрывает Саша лицо ладонями. Он еле сдерживается, чтобы не расплакаться. Алкоголь ослабил все цепи, которыми он сдерживал эмоции, и он-серый сейчас довлеет над им-белым. Вся жизнь сплошное дерьмо!.. Что, до смерти теперь вечно сражаться?! Голова отрывается от подушки, и он чувствует макушкой теплую ладонь и, всем телом, — осторожные, не крепкие объятия. Паника охватывает его, но как-то вяло: градус понизил его сопротивляемость. — Ну Шур, тебе ж нельзя, — слышит он над макушкой. — О, я забыл тебе отдать... Часы, которые он берег. Подарок Инги, которой он тоже подарил часы. Такие же точно, только с лимонным циферблатом... Саша гладит широкий черный ремешок, надев их на руку. "Чтобы помнить друг о друге", — показывала ему запястье сестра, которую тоже подарками не баловали. Она стала первым близким человеком, кому можно было рассказать о родителях. Единственное, о чем он всегда жалел — что она так поздно переехала в их город. — Спасибо, — поднимает он взгляд на мага и тут же отводит, вставая. Непонятное чувство. Тело мага приятно греет, но сам он хочет одного: высвободиться. Идет к своему магниту: мобильному на полу (длины зарядки не хватило, а розетка далеко от мебели). Усаживается рядом, скрестив ноги, чтобы не мерзли, и, затаив дыхание, жмет кнопку включения. Экран мигает загрузкой, и он не сдерживает торжествующего вопля: — Есть! В прихожей тихо шуршат шлепанцы и щелкает замок. Саша оборачивается в недоумении. "Куда он... наверное, я его достал", — капает горечь внутрь черепа. Он спешно надевает наушники и с внутренним трепетом прибавляет звук до максимума. Ноты взрываются у него в голове, и все вокруг исчезает за веками. Он касается, согнувшись, лбом холодного пола. — Возвращайся скорей, пожалуйста ...