Чиароскуро (На контрастах)

Итачи прикасается ко внутренней стороне его запястья, почти благоговейно, благодетельно — и мальчик стеснённо вздрагивает, когда большой палец прижимается к его мёртвому пульсу. Итачи берёт его за руку и ложится виском ему на макушку. Вспышки белого света бросаются на них сквозь окно автобуса, движущегося через центр города. Ему хочется пнуть ногой впереди стоящее пустое сиденье, просто чтобы рассмотреть дурацкий рисунок с динозаврами на носках, которые Итачи купил ему на этой неделе, посмотреть, не выглянут ли они из-под штанов. — Ты устал... Не надо было со мной ехать, — мягко бормочет он, сжимая тёплую руку на своих коленях. В окне отражается только Итачи, выделяясь на фоне салона автобуса, как если бы на сиденье был лишь он один. В ответ раздаётся мягкий смешок — звук, который так быстро стал привычным — и он закрывает глаза, упиваясь этим чувством чего-то хорошо знакомого и близкого. Его холодный палец принимается ласково водить по коже Итачи. — Ты был голоден, Саске, — просто отвечает Итачи с неподходящим спокойствием, если учесть тот факт, что он — соучастник убийства, который наблюдал, как Саске повалил на землю бездомного человека и разорвал ему глотку, ведомый зверской жаждой. В горле сжимается, и на инстинктивном уровне он понимает, что Итачи поцеловал бы его и согрел в тёплых объятиях, будь они в автобусе одни. На часах 4:46 утра, и они поймали самый первый автобус до своего дома в пригороде. Саске смачивает пересохшие губы и проводит языком по зубам, ощущая металлический привкус на нёбе. Не так давно подбородок пришлось вытереть вчерашней газетой, и при тусклом освещении переулка было видно оставшееся на крупном снимке неаккуратное тёмное пятно. — Не переживай так, — беззлобное увещевание, которое больше подошло бы к ситуации с пролитым на рубашку кофе или сломанным пультом от телевизора. Саске хмурится и приваливается головой к холодному оконному стеклу, давая Итачи в полной мере полюбоваться на своё дурное настроение. Кожа бледнеет до пепельной белизны, а контрастные ей тёмные глаза становятся жёстче. Итачи снова хмыкает, позабавленный этим вечно живущим созданием с его извечными капризами. Саске сознаётся тоном, который несёт в себе сожаление и повтор: — Иногда я тебя не понимаю. Итачи бережно проводит кончиками пальцев по его округлой щеке, вниз до края челюсти. Это наконец-то разбивает безупречный образ братских отношений, который они создали и демонстрировали для остального мира даже в пределах маленького автобуса. — Не хотел тебе докучать, — он подаётся ближе, и Саске ощущает его горячее дыхание, предвкушая поцелуй, после которого он бы мелко дрожал... если бы тоже был человеком. Но вместо поцелуя происходит лишь нежное касание ко лбу. Ему хочется большего, эта жадность заседает под его мёртвой кожей. Умеет же Итачи выбить из колеи: тем, как он даёт и когда решает дать (и что именно дать). Вот уже 359 лет Саске не испытывал таких чувств к кому-то — к кому-либо в принципе. — Лучше тебе поцеловать меня как следует, когда придём домой, — говорит Саске, который лишь самую малость балансирует на грани. Итачи откидывается на серые подушки автобусного кресла и складывает руки на животе. Издаёт утробный смешок и отвечает: — Мне кажется, тебе лучше покемарить. Минут через десять взойдёт солнце. Его голова стукается о стекло, которое могло бы треснуть, приложи он чуть большее усилие. Итачи лишь терпеливо улыбается и вновь тянется к его руке. Колени у Итачи бесконечно теплее, чем у него. Это не перестаёт удивлять. Автобус делает остановку в двух кварталах от их квартиры, они высаживаются и смотрят на оранжевое небо в промежутке между высоток. Они всё ещё держатся за руки, а Итачи в свободной руке несёт пластиковый пакет из FamilyMart с тюбиком шампуня и кремом для рук с ароматом чая. Саске вдруг чувствует несильный клевок в район виска и закатывает глаза. — За что? — вслух интересуется он, пока они переходят улицу, чтобы пойти под деревьями. Итачи снова прикасается к изнанке его запястья, трогая мёртвый пульс. — За то что думал, будто я не встану в полтретьего, чтобы помочь тебе накормиться, а ещё за ошибочность твоего предположения, — говорит он серьёзно, хотя по его осанке этого не скажешь. Длинные волосы в хвосте колышутся вдоль плеч. Саске тянет его за руку и привстаёт на носочки — чёрт бы побрал его навечно семнадцатилетнюю внешность. Он прижимается поцелуем к уголку рта Итачи и признаётся: — Никогда бы не подумал использовать крем для рук, чтобы приглушить запах крови. — Для этого я здесь, — иронично заявляет Итачи, прежде чем поцеловать его по-настоящему. Саске представляет, насколько холодные и сухие у него губы, и в энный раз уже спрашивает себя: почему Итачи с этим мирится, как терпит? Их ушей достигает гул поворачивающего из-за угла мусоровоза. Ещё пять минут пути — и они возвращаются домой как братья Учиха. Когда Саске развернёт завтрашнюю газету, то быть может найдёт там заметку об убитом бездомном, найденном в мусорном баке. А может, и нет, если для такой новости не хватит места. Он вспоминает, как тусклый свет падал Итачи на лицо, на скат его носа, когда тот помогал ему спрятать тело в чёрные мусорные пакеты. Саске вспоминает руки Итачи и как красивы они были в тот момент, когда закрывали крышку мусорного бака, запирая убойную вонь гниющей пищи и плоти.