Чиароскуро (На контрастах)

Саске вжимает его в стену, и Итачи думает, что зашёл слишком далеко своей попыткой пощекотать его подмышками. Они всегда были слабым местом. Саске перемещает кисти его рук вдоль своих боков вниз и укладывает себе на выступы тазовых костей, лишая возможности убрать. Хмуря брови, Итачи хочет что-то сказать, попытаться извиниться или, может, выяснить, что за игру Саске ведёт, но внезапно младший брат оказывается ошеломляюще близко к его лицу. При всём своём уме Итачи не понимает, как ему реагировать, когда Саске сокращает расстояние между их губами до одного выдоха. — Я... — начинает Саске, глядя на него из-под полуопущенных ресниц, и Итачи понимает, что брат привстал на цыпочки, чтобы дотянуться. До чего дотянуться? Пальцы впиваются младшему брату в рубашку, словно хотят проторить себе путь сквозь ткань и добраться до его кожи, до его костей. В голове бьют тревогу все существующие звоночки. Нехватка воздуха между ними резко становится ощутимой. — Я хочу этого, — и это говорит его маленький брат, умоляющий, уставший от игр. Саске проводит кончиком носа вдоль полосы на его левой щеке, до уголка рта. — Хочу тебя. Так долго хотел. Итачи прислоняется лбом к его макушке и негромко, мягко произносит: — Ты запутался, маленький бра–... Ласка прерывается, прекращается, когда потрескавшиеся губы прижимаются к его собственным. Ошарашенный, он оставляет на плоти Саске вмятины через рубашку. Целомудренный, застенчивый поцелуй. Но не отстранись Итачи — и Саске точно попытается пропихнуть ему между зубов собственное сердце, чтобы посмотреть, проглотит ли он его. Или растерзает на части. — Нет, — говорит Саске вызывающе, отчаянно, с не совсем братской мольбой. — Не запутался, понятно? Хватит... хватит вести себя так, будто я не знаю, что для меня лучше. Итачи касается его носа вдоль спинки, мурлыча: — Но я не такой. Его доброта — солёная, похожая на плач. Это не останавливает Саске от того, чтобы поцеловать его снова, от того, чтобы всё-таки протолкнуть ему в горло своё сердце. И всё в этом действии просто кричит без слов: Прими его, прошу!

***

Он опасается спрашивать у Саске напрямую, чего тот хочет, потому как очень может быть, что на сей раз ему ответят: "тебя", а это куда более специфично, нежели просто "этого". Он переворачивается на живот, запускает руку под подушку и вздыхает в тишине комнаты. Свет уличных фонарей падает на дощатый пол спальни сквозь бледные занавески. На будильнике красным высвечивается время: 2:34, — а он всё не спит, раздумывая над ситуацией. В четырёх стенах мыслительный процесс течёт не слишком резво, но он не может в такой час покинуть постель, одеться и выйти на улицу, без того чтобы потревожить чей-нибудь сон. Поэтому Итачи вжимается лицом в подушку и снова вздыхает. Ощущение поцелуя до сих пор не исчезает, призрачное в своей осязаемости и романтичное в своей стойкости. Словно бы упрямство Саске облепило губы, и, всякий раз проводя по ним языком, можно ощутить это на вкус, ощутить на вкус его. И ведь не сказать, чтобы хоть одно из двух было неприятно. Итачи думает, что именно поэтому так испугался. Но ведь его братик ещё так юн, и очень просто (удобно) списать всё случившееся на буйство гормонов, на переходный период, постановить, что всё это лишь временное, невзирая на силу чувств его младшего брата... (а что насчёт его собственных?) нет, не надо углубляться в этом направлении. Опять он всё усложняет. Итачи пытается продавить подушку лбом до самого матраса. Им надо будет поговорить. Если Саске пожелает его видеть, конечно. Можно представить, какой стыд и унижение испытал маленький брат из-за его отказа, а то и разгневался, если припомнить его пылающий взгляд. Итачи потребовался весь самоконтроль до последней крупицы и даже немного больше, чтобы оторваться от брата и выйти из гостиной, оставляя его вариться в собственном соку. Вина сжирает заживо. Язык вновь показывается наружу, чтобы пройтись по нижней губе. Красный пунктир на дисплее часов складывается в цифры 2:39, когда он ложится на подушку щекой и устало глядит на них. Наверное, ему просто надо, чёрт возьми, поспать.