Эффект якоря

Бордовый бок кадиллака разрезала глубокая царапина. Майкл заметил ее сразу, как только глаза привыкли к утреннему бруклинскому солнцу. — Твою мать, — оценил Майкл неприятность и с раздражением пнул накренившийся столб почтового ящика. В него упирался капот. Кусочки мозаики быстро сложились в одну простую картинку: накануне Майкл изрядно выпил, сам он вполне удачно добрался до дома целым, что не сказать о машине — царапина, которая могла быть хуже и больше, будет стоить ему немало. Книга ещё не дописана, и редактор на взводе после заявления Майкла о том, что работа застопорилась на неизвестный срок. Мысль о работе, точно колокол, забила внутри черепа сильной головной болью. И правда, как он умудрился вчера так напиться? Майкл решил отправиться в Монток. Подышать воздухом, собраться с мыслями и, может, попытаться найти ту самую ниточку для своего романа, которая незаметно и лукаво от него ускользнула. С этой целью он частенько посещал пляж, запуская ладонь в податливый песок, подставляя лицо под прикосновения ещё холодного зимнего солнца и мысленно обращаясь к одноглазому стражнику морской стихии — маяку. Но сегодня день не задался с самого начала. Сначала эта жуткая ломота в теле, будто по нему пронеслось стадо слонов. Раздражающая головная боль, очередной звонок из издательства: как дела, когда ждать рукопись? Сколько сейчас у него листов? Сколько осталось? Последней каплей стала машина, и непробиваемая выдержка Майкла дала трещину. Он нервно подносил сигарету к губам. Затягивался, густо выдыхал едкий дым. В трубке у его уха — долгие гудки, которые только секунд через пятнадцать прервал тоненький женский голос. — Да, автомастерская «У Ральфа», чем могу помочь? — Здрасьте, у меня тут... — Майкл снова оценивающе взглянул на царапину, нервно постучал пальцем по сигарете. — Царапина на двери, глубокая. Где-то сантиметров двадцать в длину. А ещё вмятина, тоже на двери. Сориентируйте меня по цифрам. — Удаление царапины и вмятины может обойтись вам от пятидесяти до ста долларов, в зависимости от того, насколько сильны повреждения. Мастер должен посмотреть. — Благодарю, — сказал Майкл и сбросил вызов. Больше ему знать не нужно. В кармане он зашуршал бумажками. Вытащил их, зажал губами сигарету, чтобы удобнее посчитать купюры. Но считать было особо нечего — баксов тридцать, плюс мелочь, от силы у него насчитывалось около сорока. И это все, что у него осталось на мелкие расходы, а на эти деньги он собирался прожить хотя бы пару дней, не залезая в свои сбережения – с успеха первой книги. И уж точно в его планы не входила починка машины. Майкл сплюнул, выбросил окурок. Еще раз мысленно обругал себя, почтовый ящик, машину. Он откатил ее в гараж, спрятал на замок, чтобы никто не видел этого безобразия— и чтобы самому на него не смотреть, — и отправился на станцию пешком. Собственно, полезно иногда пройтись на своих двух. Хотя погода была не для прогулок. Колючий февральский ветер щипал кожу. Для Лонг-Айленда температура чуть ниже минуса — лучше сидеть дома, замотать себя в сто слоёв одежды, устроиться с горячим чаем у камина, как в Рождество. Хотя на самом деле Майклу нравилось, когда немного морозило: дышать проще и думается легче. Поэтому он глубоко засунул руки в карманы пальто, выпрямился, всем телом потянулся вверх, к воздуху, и наполнил им легкие. Все неприятности на миг отошли на второй план, в мыслях стало чище, и головная боль уже не так сильно надоедала. Пока он не вышел на Кингстон-авеню, кишащую разнообразными лавочками. И только сейчас Майкл вспомнил, какой сегодня день. Очевидная причина, чтобы напиться в дрова. День Святого Валентина. В воздухе, над прилавками искрятся красные, розовые, золотистые сердечки, девушки хохочут, сжимают свои личные маленькие сердечки в ладонях, наклоняют друг к другу завитые локоны, от которых наверняка пахнет чем-то сладким. Они перешептываются, показывают друг другу белые экраны телефонов. Тыкают тоненькими пальчиками в сторону магазинов — с одеждой, едой, книгами. Видимо, обсуждают планы на вечер, что приготовили своим половинкам. Мимо вяло шествуют бывалые парочки — кто из них улыбается, кто, напротив, надменно поднимает нос, подумав о том, что они, взрослые, уже давно переросли эти все сердечки и им так хорошо. А кому-то все это было безразлично. Майкл всего этого точно не знал, он лишь смотрел по сторонам, представляя, о чем именно думают люди, куда идут, что чувствуют, какие планы строят. Пробираться в головы к другим стало для него профессиональной привычкой. Когда ты пишешь о жизни, которой не знаешь, но частью которой хотел бы быть, приходится представлять себя в роли случайных прохожих. И достраивать картинку их жизни самому, развивать сюжет дальше. Стараться делать это как можно естественнее, как бы проживая их собственную жизнь в своей голове. В кармане звенели монетки, которые Майкл пропускал между пальцев, пока грел руки. Этот день не представлял для него ничего интересного. И поэтому предпочёл рассуждениям на тему поздравительных открыток для всех влюблённых мысль о Монтоке. Ехать туда на общественном транспорте предстоит около трех часов. Мимо бетонных плит прижатых друг к другу многоквартирных домов. Мимо Куинс, куда он еще ребенком ходил в колледж в своих потертых до дыр джинсах и вызывал восхищение у крутых модниц; мимо Рослин Хайдс, там, в парке, он впервые испытал на своей шкуре, что такое – смущаться перед первым поцелуем, торопливо потирая о брюки вспотевшие ладони; мимо Нью Кассел, куда она, первая серьезная любовь Майкла, позвала его на выходные, и где они впервые сняли номер в отеле, под окнами которого радостно шумела труппа после удачного выступления в театре, и к ним в спальню постоянно проникал яркий неоновый свет; мимо парков и заповедников, крутых изгибов улиц и дорог, мимо облаков, пока наконец за стеклом не мелькнет долгожданный Ист-Хэмптон – верный знак, что Монток совсем близко. Майкл будто уже мчался на поезде через все свои воспоминания. Ничто вокруг больше его не интересовало. По пути он заглянул в кофейню, взял себе американо. Воткнул в крышку трубочку и вышел на улицу, которая уже давным-давно жила своей жизнью. Кингстон-авеню всегда была довольно красивой улицей, и в воздухе витало ощущение всеобщего праздника. Пальцы на мягкой картонной поверхности слегка замерзали. Майкл сменил руку, нащупал в кармане телефон и вытащил его, взглянув на время. Если он слегка поторопится, успеет на прямой поезд до Монтока и не придется делать сотню пересадок. Да, путешествие предстоит интересное. И такое долгое. От своих размышлений о поездке Майкла отвлек шум со стороны книжного магазина. Его как раз тянуло в эту сторону — подойти к витрине, замедлить шаг, взглянуть на бестселлеры, которые обычно выставляют напоказ, водружают живые книги на пьедесталы читательских симпатий. И он хотел верить, что обнаружит на самой вершине знакомую обложку молочного цвета и на ней — свое имя. Однако теперь было не до этого. Ярко-голубое пятно вылетело из дверей, гремя тяжелыми браслетами и цепочками, а на его руке болталось длинное лохматое пальто, похожее на шкуру альпака. Свободной рукой он прижимал к себе небольшую картонную коробку. — Ну и пошли нахер! — выплюнуло голубое пятно, с грохотом роняя коробку перед собой. Майкл, подойдя поближе, смог увидеть его легкую, почти прозрачную рубашку, над которой звенели все эти хипстерские штуки; рассмотрел дырявые светло-голубые джинсы — или их подобрал в тон волосам ругающийся субъект, или, наоборот, это он волосы выкрасил в цвет джинсов. В любом случае, выглядело это интересно и гармонично. Парень нервно расправил пальто. Запутался в нем, выругался себе под нос, а потом уже засунул в него руки. Подпрыгнул, поправляя альпака на плечах, гордо поднял вялый воротник, вокруг него замотал черный шарф. — Гомофобы сраные! — пробормотал он в закрытую дверь, выпрямляясь с коробкой в обеих руках. И минуты не прошло, как он вышел на улицу, а его пальцы уже заметно покраснели. В этот момент Майкл проходил очень близко, чтобы расслышать его слова. И они не могли не кольнуть его в солнечное сплетение. Он прошел мимо, и недовольное бурчание, грохот вещей, перекатывающихся в коробке, стали утихать. Вся эта маленькая буря, вырвавшаяся из книжного магазина, резко прекратилась. А Майкл так и не узнал, стоит ли его книга на самой верхней ступеньке или нет. Здесь царствовала стихия. Воздух наполнял собой все — холодный, легкий. Неаккуратно вдохнешь — кажется, обожжешь себе легкие. Но он был не столь враждебен, как на Аляске. Угораздило же его деда увезти семью в такую даль, да еще и на север! Возможно, горячая скандинавская кровь предков не дает замерзнуть холодными ночами, когда столбик термометра стремительно летит вниз. А здесь было иначе. Можно было вдохнуть полной грудью и выдохнуть — и весь мир как будто дышит вместе с тобой. Вдох, выдох. Воздушные вихри поднимали невысокие волны, которые ласково гладили берег. И песок — белый, чистый, еще не совсем загаженный. Или здесь просто хорошо убирают, место ведь самое популярное для туристов Нью-Йорка. В середине февраля мало кого можно встретить на этом берегу. Ветер иногда разгонялся очень сильно, и если не приготовиться к такой поезде заблаговременно, можно уехать с какой-нибудь отмороженной частью своего тела. Майкл, который был единственным постоянным гостем одинокого пляжа, всегда был готов к его сюрпризам. В поезде, бездумно уставившись за обляпанное в грязи стекло, он глядел на пролетающие мимо силуэты и фигуры, не цепляясь за них взглядом и мыслью. Только искрящаяся под тусклым солнцем вода подала ему сигнал, что пора готовиться. Майкл достал шапку, натянул ее на слегка топорщащиеся кончики ушей. Повязал вокруг шеи шарф, чтобы спрятать половину лица. И, почувствовав себя достаточно защищенным, вместе с парой-тройкой человек вышел из вагона. Теперь же он сидел на какой-то брошенной деревяшке, сквозь ее щелки торчали придавленные травинки. Летом здесь жарко, и трава зеленеет, сочная, приветливая. И песок не такой белый, он будто впитывает солнечный свет и наливается золотом. Все эти знойные слепящие картинки – не для Майкла. Нет, скорее, вот такой Монток ему приятнее: холодный, иногда порывистый, как страстный поцелуй. Иногда угрюмый, мрачный. Даже сейчас смотришь вдаль – горизонт сливается с небом, и не найти той грани, которая их разделяет. Все возможные оттенки серого, и там, далеко-далеко, где собираются тяжелые зимние тучи, совсем черно. Майкл скреб пальцами деревяшку. Оторвал кусочек, бездумно посмотрел на нее и ткнул в песок. Вся жизнь вдруг показалась чертовски бессмысленной: эта погоня за вдохновением, счета-счета-счета, поиск себя, экзистенциальные вопросы. И желание творить, которое разбивается намертво о твердую, как асфальт, реальность. «Всего лишь камни, – подумал он спустя некоторое время. – Вся сраная жизнь катится к черту. Кто бы мог подумать, что я еще разочаруюсь в песке». Эти крупицы. Живешь и не думаешь, что это такое. А тут на тебе – камушки. Майкл нервно передернулся, будто холодок пробежал по спине. Философствовать ему совсем не идет, да и никогда не шло. Поэтому он стал писать не о философии жизни, а о ее ядре, ее внутренностях. Он взял хирургический нож и разрезал ее, чтобы показать всем, как бывает на самом деле. Показать людям сторону жизни, которую они, возможно, не знали и никогда не узнают. Вот только знал ли сам Майкл ту жизнь, о которой он так мастерски написал свой роман? Пальцы непроизвольно скользнули в карман. Выудили оттуда бывалую пачку, расшатанная крышка легко распахнулась, обнажая три белоснежных кончика оставшихся сигарет. Закурил, задумчиво посмотрел на мутное облако дыма, через которое пробивались бесцветные волны. Он и не заметил, как быстро все небо затянуло плотными серыми облаками. В дыме показалось голубое пятно. Оно медленно перекатилось в сторону, похожее на неземную жемчужину. Майкл уставился на нее, летящую над волнами. Она медленно скользила вдоль берега, глядела куда-то вдаль, иногда — себе под ноги, когда набегала холодная волна, вынуждая ее опасливо отшатнуться. Майкл глядел ей в спину, и она казалась ему до боли знакомой. Нет, конечно, в свои молодые годы у него была блестящая память, и именно благодаря ей он мог удерживать в голове несколько сюжетов одновременно, помнить почти все про своих героев. Даже Рождество с семьей на Аляске в далеком 2003 году — он помнил этот день, как будто он был вчера. Снежинки медленно кружились в вальсе, оседая на пушистые ветки, вычищенную отцом дорожку, которая вела к входной двери, а на ней — рождественский венок из елочных веток, пучков белоснежных цветков. И Майкл сидит у окна, ему всего десять лет, он ждет, когда отец закончит свое «очень важное дело» и вернется домой, а из кухни, где мама гремит посудой и слушает по телевизору малоинтересное кулинарное шоу, веет теплом, уютом и глинтвейном. Она в своем алом платье с широкой юбкой, черные локоны убраны в аккуратный пучок. Такая свежая и молодая, она иногда выглядывает из кухни, чтобы таинственно улыбнуться Майклу, нетерпеливо провожающему взглядом каждого случайного прохожего. В этот день отец вернулся после «очень важных дел» и принес Майклу щенка. Почему именно сейчас Майкл вспомнил этот день? Он смотрел на незнакомца, и, как странно, его потянуло встать и подойти. Или окликнуть его — но как и, главный вопрос, зачем? «Надо же, как странно, человек стоит спиной, а меня к нему тянет...» — подумал Майкл и ничего не предпринял. Это глупо. Кто сейчас подходит к незнакомому человеку на улице безо всякой цели? Не начнет же он, в самом деле, заливать ему про судьбу, что эта их встреча — второй раз за день! — явно не случайна, и что интуиции стоит доверять, ведь неспроста возле книжного магазина Майкла кольнули его слова, а тут еще и эта спина, вспомнилась мать... — Закурить есть? — Пока Майкл рассуждал, жемчужина уже подобралась ближе, улыбнулась немного натянуто, нехотя – просто от вежливости. Майкл ничего не ответил, протянул открытую пачку, поднес к его губам, сжимавшим фильтр, зажигалку. Прилип взглядом к украшавшим тонкие пальцы блестяшкам, скользнул к тем, что болтались под шарфом. Парень ничего не сказал, лишь коротко кивнул. Раз уж пришла в голову мысль пообщаться с ним, Майкл решил скрасить неловкое молчание: вот, мол, ты первый подошел, попросил закурить, ну скажи хоть что-нибудь еще, о погоде, например? Или так и будем стоять и молчать? – Я тебя видел сегодня. – Майкл улыбнулся, подумав, что это интересное наблюдение поможет нащупать им почву для разговора. – У книжного магазина. Парень посмотрел на него так оценивающе и даже несколько презрительно. – Какое совпадение. Понравилась сцена? – закуривая и тут же выдыхая дым, спросил незнакомец. Вьющиеся голубые волосы красиво облепляли его чуть покрасневшие от прохлады щеки. – Я совру, если скажу «нет». – Майкл пожал плечами. – Очень эмоциональная. Парень снова кивнул. По нему можно было понять, что его не интересовала затея общаться с незнакомым человеком, угостившим сигаретой. Его напряженные губы и сложенные руки под грудью будто бы говорили: я сейчас поблагодарю тебя, а потом пойду. – Спасибо. – Парень чуть взмахнул сигаретой, выдавил слабую улыбку и медленно побрел к пляжу, откуда и пришел. Майкл смотрел ему вслед. Кудрявая спина смотрела на него – недружелюбно, отталкивающе. А над ней развевались на ветру волосы, похожие на волны. Майкл чуть прищурился, и на мгновение ему показалось, что они в самом деле расплываются в сером море – как если запустить кисточку с голубой краской в стакан с мутной водой. Красиво расплываются в нем кляксы, пока скучное смешение красок не поглотит этот красивый цвет. И Майкл смотрел, как тонет в пучине этот яркий, не подходящий месту человек. О чем он так упорно размышляет, глядя куда-то вдаль? И куда именно он смотрит? Видит ли он одинокий остров там, за плотными тучами, опустившимися на водную гладь? Или его угнетают будничные проблемы, решение которых он пришел найти здесь – среди равнодушной ко всему стихии? Парень вздрогнул и обернулся, как будто Майкл забрался к нему в голову и раскрыл его секрет. Посмотрел на него с прищуром, выпуская изо рта облачко дыма. – А как тебя зовут-то? – крикнул ему парень, приложив свободную ладонь к губам. Майкл не хотел кричать в ответ. Он встал, бесстыдно втоптав окурок в песок, засунул руки в карманы и медленно подошел к берегу, где неподвижно стоял его собеседник. – Я Майкл, – ответил он, надеясь, что этого будет достаточно. Но заинтересованный взгляд парня и эти подскочившие вверх брови подсказывали, что он желает продолжения. – Майкл Бериш. – Да я тебя знаю! – вскрикнул парень и тут же театрально прикрыл рот рукой. Он увидел, как вдоль дороги наверху, куда вела полуразвалившаяся лесенка, люди повернули головы в сторону крика. Альпака мотнул головой – давай, мол, пройдемся. – А я думаю, где я мог тебя видеть! Каждое утро разбираю… разбирал книги, – поправился парень, и на его лице появилась виноватая улыбка, – так там твое фото мелькало постоянно. Я сначала и не узнал, а как услышал имя – сразу вспомнил. Майкл тяжело вздохнул. Он опустил взгляд на белоснежный песок, глядя, как носки ботинок утопают в нем. – Мало кто меня вот так узнает, – негромко сказал Майкл. – Не волнуйся, я не стану требовать у тебя фото или что-то в этом роде, – парень говорил торопливо, будто бы пытался загладить свою вину в том, что неправильно повел себя сначала. – Но я был восхищен твоим романом. Мое имя Джеймс, кстати. Рад познакомиться! Они замерли. Обменялись улыбками. Джеймс – так звали этого паренька, за весь день примерившего на себя множество форм и образов. Теперь Майкл убедился, что, возможно, их встреча в самом деле непростая. Ведь это имя очень часто встречается на страницах его недописанного романа. Минуты летели так быстро, будто их подхватил прибрежный вихрь. Майкл был молчалив, а его новый знакомый – сдержан. Они ни о чем больше не говорили, примостившись на небольшой лестнице, уходящей вверх, к крыльцу оставленного в одиночестве домика с красной крышей и плотно запертыми окнами. Майкл сразу его приметил, когда они прошли чуть дальше вдоль берега. Джеймс сидел на ступеньке выше, по-прежнему глядя вдаль. Его тревожили какие-то проблемы, о которых Майкл мог только догадываться. Никакой здравомыслящий американец не станет жаловаться всем вокруг, что у него сломалась машина, собака сбежала из дома, мама тяжело заболела, а денег до следующей получки кот наплакал. У всех всегда все хорошо. Оба это понимали и просто молча наслаждались шумом волн, не имея ничего против этого совместного времяпрепровождения. Майкл, откинувшись спиной на деревянные поручни, посматривал на Джеймса. Интересный профиль, как у скульптуры в музее. Брови нахмурены, а уголки так забавно вздернуты вверх – Майкл готов поспорить, что благодаря такой живой мимике он может поднимать одну бровь. И это серьезное задумчивое лицо прибавляет ему лет десять, хотя, думал Майкл, ему наверняка не больше двадцати трех. Отсюда и его желание выделиться: своим внешним видом Джеймс будто напоминал всем о том, что шестидесятые годы еще не прошли, несмотря на то, что двадцать первый век подарил миру не меньше страха, а отсюда – свойственной многим замкнутости. Джеймс казался совсем другим – вспышкой ярких красок и молодости, которую он мечтал бы провести в середине прошлого столетия. И все эти висюльки – теперь Майкл отчетливо видел, насколько они разные. Клык на черном шнурке, тоненькая цепочка с треугольником и линией попрек – сразу видно фаната 30 Seconds To Mars. Еще одна цепочка и два шнурка, плетеные из ниток фенечки, возможно, всех цветов радуги – их Майкл видел с трудом, они едва выглядывали из-под шарфа. – Ладно, я пойду. – Джеймс поднялся, легко соскочил по ступенькам вниз, задев Майкла прохладным дуновением ветерка, и приземлился на мягкий песок. – Может, еще случайно встретимся. Майкл улыбнулся и кивнул. Он напоследок крепко вцепился взглядом в светлое лицо напротив – оно до того сильно показалось ему знакомым, что захотелось как можно дольше держаться за эти голубые завитушки чуть ниже скул, за эти бессмысленные цепочки со всевозможными побрякушками, за взгляд – такой грустный, унылый, как будто желающий показать что-то тайное, наболевшее. Совершенно незнакомому человеку, которому нет дела, который не осудит. Когда Джеймс развернулся, Майкл тут же почувствовал, как сердце сжалось в тоске. Он мог бы дальше сидеть на ступеньке, опустив локти на колени, пытаясь мысленно изобразить эту встречу более полной, более… литературной? Интересной? Он мог бы и дальше тешиться своим воображением, не придавая значения ни своему чувству, ни этому человеку. Но когда-то придется же выбраться из своей головы? – Может, ты бы хотел... Поедем обратно вдвоем? – вдруг спросил Майкл, поднявшись следом и почесав затылок. Вытащил телефон из кармана и взглянул на время. – Мне тоже пора. – Я на машине, – ответил Джеймс, обернувшись к Майклу с улыбкой на лице. – Могу тебя подбросить, раз уж и ты из Бруклина. Впервые Майкл ушел с пляжа не один. Хотя его не отпускала мысль, что все это уже было, но было в какой-то другой жизни или, возможно, во сне: где он не так замкнут, где он смеется, открыто говорит обо всем, что придет в голову. Где он с этим парнем – интересным, что ни говори, внешне он очень притягивает, как картины Босха: его точно так же хочется рассматривать, разбирать мелочи, изучать, читать, с той лишь разницей, что к нему испытываешь интерес совсем иного рода – делится своими идеями, планами, да всем! И когда они тронулись в сторону Бруклина в аккуратненьком темно-сером шевроле, Майкл попытался вспомнить, откуда он, этот парень, может, он правда пришел к нему из забытого сна? Внутри все было захламлено. Именно это слово первым пришло в голову, когда Майкл забрался в салон. На заднем сиденье валяются красные подушки, журналы, пачки из-под чипсов, картонные пакеты, еще какие-то совершенно бесполезные вещи. Уже увиденная им ранее коробка тихонько позвякивала со своего сиденья. Под лобовым стеклом Джеймс выстроил целый ряд игрушек: легендарная собачка, которая качает головой и отвлекает водителя; мелкие фигурки из киндеров – голубые бегемотики, пингвины, дракончики. Нашлось место для какой-то маленькой брошюры, раскрытой на середине, пачка сигарет распахнула свою пустую пасть. Майкл снова убедился в том, что парень будто застрял в прошлом, где весь этот игрушечный раритет еще не выставляли на продажу за сотню баксов. Бесполезный хлам. – Ужасный день, – вдруг выдохнул Джеймс, расслабленно держа обе руки на руле. – Ты знал, что мы живем среди самых мерзких людей на свете? Майкл фыркнул. Разумеется, не у него это спрашивать. – День святого Валентина. Благоприятный для производителей открыток, которые заставляют людей чувствовать себя еще хуже. Джеймс громко хмыкнул. – Ужасный. Отвратительный. И именно сегодня меня выгнали с работы, как какую-то… суку… – Джеймс, казалось, был слишком погружен в свои неприятности и потому не обращал внимания на Майкла. Его пальцы крепко сжались на руле, такие тонкие, с интересными металлическими кольцами с витиеватыми рисунками и похожие на когти хищной птицы. – Еще раз я суну нос в сферу продаж… Хотя куда там! Где еще можно работать с моим-то стажем. – Америка – страна возможностей, – скороговоркой проговорил Майкл, глядя в окно. – Возможно, просто стоит заняться тем, что тебе по душе. – Возможно. – Джеймс вдруг посветлел, взмахнул головой и посмотрел на Майкла сверкающими глазами. – Стану актером! Или нет, нет, – он рассмеялся, взъерошив себе волосы. – Буду моделью. Для этого идти далеко не надо, достаточно сделать крутые фотографии для Инстаграма. Майкл негромко рассмеялся. Джеймс взглянул на него, наигранно возмутился. – Что-о? Все говорят, что у меня интересная внешность! – Я и не спорю, у тебя очень незаурядная внешность, – отозвался Майкл, смерив его одобряющим взглядом. – Ты вполне можешь заработать себе неплохую славу. – Ты как будто это уже говорил, – сказал Джеймс чуть тише, внезапно нахмурившись – теперь по-настоящему. Майкл не стал отвечать. Смутное чувство, что все это в самом деле сон, не более. И как он вообще оказался в машине этого парня? Поезд, волны, ветер, ты бросаешь взгляд вдаль и видишь человека, который способен перевернуть твою жизнь лишь парой слов. И ты не можешь сопротивляться, плывешь в неизвестном направлении. – Говоришь, сегодня День святого Валентина? – Голос Джеймса вырвал Майкла из размышлений. – Не мое дело, конечно. Но чего не с подружкой гуляешь? – Была у меня когда-то подружка. – Майкл сложил руки под грудью, стараясь смотреть на дорогу, хотя его все время отвлекала болтающаяся впереди голова. – Давно было. – Я тоже один. – Джеймс пожал плечами, голос его прозвучал сухо, но потом он здорово разогнался на эмоциях. – Да кому они нужны, господи! Вот ты и я – свободные мужчины, вольны делать все, что нам захочется! И никто не пилит, в сети не лезет, не читает твои сообщения. Никто не будет спрашивать, где ты был всю ночь. Майкл тихо рассмеялся и изумился, с каким энтузиазмом Джеймс все это говорит. Они оба посмеялись. Обменялись взглядами, как будто прекрасно друг друга понимают. В скором времени за окнами вырос Бруклин. – Извини, если чем-то задел. – Снова эта извиняющаяся улыбка. Джеймс пробарабанил пальцами по рулю, посмотрел на Майкла – он уже вылез из машины и стоял, чуть наклонившись в проем распахнутой дверцы. – Тебе не нужно просить извинения, – ответил Майкл, едва не добавив «у незнакомца». – Спасибо, что подвез. Он улыбнулся и хлопнул дверцей. На него смотрела Нострэнд-авеню. А позади все еще стояла машина Джеймса, чего-то ожидая. Майкл почувствовал его взгляд на себе, обернулся и увидел, что он в самом деле смотрит. Майкл прочитал в глазах Джеймса возмущенное «но я ведь в самом деле тебя знаю».