Жизнь с другой стороны

«Дай миру шанс, Дай шансу — мир Когда дети цветов Вновь станут детьми. Напой несколько строк И смотри, как всё сплелось Из твоих длинных волос И моих долгих дорог» © Немного Нервно — Колыбельная для пацифиста

      Хорошая девочка Гермиона Грейнджер не привыкла размениваться по мелочам, и если уж менять мир, то весь и сразу, да так, чтобы никому больше не взбрело в голову повторить ее подвиг. Повернуть судьбу вверх дном, переписать историю, вернуть к жизни парочку-другую мертвецов — раз плюнуть, разве не сможет лучшая ведьма своего поколения справиться с такой пустяковой задачей?       Хорошая девочка Гермиона привыкла всегда побеждать, а то, что не осталось больше тех, с кем можно было отпраздновать эту победу, так это мелочи, всегда можно изменить мир и начать жизнь заново. И не думать о последствиях.       Гермиона работала в Отделе Тайн, боролась за права Магических существ, писала и переписывала законы, ругалась с министрами и, если честно, была бы не против возглавить это самое Министерство однажды, если бы у нее было чуточку больше свободного времени и чуть меньше энтузиазма. Гарри качал головой и говорил, что она похоронила себя в работе, и что надо жить дальше, и что все, ведь, хорошо закончилось, и прочую чепуху, в которую верили Герои Второй Магической. Или им просто хотелось в это верить. Гермиона придерживалась иного мнения.       Герои Войны устали бороться. У них не было ни детства, ни юности, ни права на нормальную жизнь. С самого рождения они были обречены соответствовать чужим ожиданиям, удовлетворять чьи-то потребности и совершать подвиги. А потом, вдруг, внезапно наступила весна, и Герои стояли у могил погибших, бормотали слова сочувствия выжившим родственникам и понимали, что потратили свою жизнь, борясь с ветряными мельницами. Проходило время, и всё начиналось заново.       Гермиона приходила в гости к Андромеде, похоронившей почти всех своих близких, нянчила своего крестника Тедди, рассказывала ему сказки о маме и папе, а он слушал. Искренне и наивно, как умеют только дети. И верил в чудо. В то, что мама и папа его слышат и однажды под Рождество придут в гости вместе с Сантой. А Гермиона была готова поверить хоть в Санту, хоть в Моргану, хоть еще в кого-то, если бы это помогло достучаться до Гарри и уговорить его на рискованное мероприятие с маховиком времени.       Но Гарри, попросту, отмахнулся бы, и это при самом лучшем раскладе. При самом худшем он посоветовал бы ей не забивать голову всякой ерундой и попытаться найти себе парня, вон, сам Кингсли, кажется, говорил, что у него есть перспективный младший брат, и всё такое.       Вот потому мисс Грейнджер советов не спрашивала, и каждую ночь, когда Министерство пустело, и населявшие его трудолюбивые остолопы отправлялись по домам, прокрадывалась в Отдел Тайн и подолгу смотрела в проклятую Арку, забравшую того единственного, кто мог бы что-то изменить.        Если бы можно было одним махом стереть себе память, она бы отказалась. Потому что горькие воспоминания, которые Гермиона пила, как воду, вели ее к одному-единственному Рождеству. К тому, с которого и начались эти тягучие, как смола, прошедшие три года.       Тогда все с усердием первокурсников готовились к Рождеству. Кто-то воспринимал это как азартную попытку встретить Сочельник вне дома, кто-то — как первый праздник вне тюремных стен, а кто-то просто ухнул в омут с головой, не делая попыток выплыть. Этим «кем-то», конечно же, оказалась она — девочка с каштановыми волосами и в растянутом свитере.       Как бы ни странно, но Гермиона, главная заучка Хогвартса и «мисс совершенство», была первой, кто предложил уйти с зельеварения, чтобы успеть за подарками в «Сладкое королевство», и пусть потом Рон подтрунивал, будто думал, что она все каникулы проведет в библиотеке в обнимку с Историей магии, Гермиона была счастлива. Она понятия не имела, куда идет и где окажется в конечном счете, но напрочь запрещала себе думать о том, что будет после, и просто, как маленький ребенок за первой снежинкой, шла за неуловимым духом Рождества. Даже хорошим девочкам порой хочется чуда волшебства, настоящего, а не того, которое тускло замерло на страницах учебника. А может, ей просто хотелось выйти за рамки и хотя бы на праздник почувствовать себя свободной от того, какой привыкла быть, но одно она знала точно — Гермиона мечтала хоть на минуту дольше побыть с таким странным и далеким бродягой и показать ему, что праздник может быть даже в его потрепанной душе.       Гермиона шла вперед по тропинке, вытканной собственными фантазиями, и ей было легко. Однажды ночью ей как всегда не спалось. Она думала сто одну мысль в секунду, путалась, выдумывала, лгала. Наглым образом лгала себе самой, и ей было радостно. Радостно думать, что где-то внизу сидит сейчас он, радостно думать, что они хотя бы находятся в одном доме, и что скоро Рождество. Так рассудив, Гермиона сбросила с себя одеяло, ставшее вдруг слишком жарким и колючим, и осторожно встала. Джинни пробормотала нечто невразумительное и спрятала голову под подушку, а ей страшно захотелось пить.       Ступеньки едва слышно отражали эхо ее шагов, Кричер что-то подметал в углу и ворчал, что не разговаривает с грязнокровками. Гермиона пожала плечами, не больно-то и хотелось. У нее до Хогвартса и друзей-то не было. Она прошлепала босыми ногами в кухню, налила себе тыквенного сока и уже собиралась идти обратно, как до слуха донеслись чьи-то недовольные бормотания. Гермиона тихонько вышла из кухни и пошла на звук, еще не представляя, что за картину там увидит.       В большой библиотеке, на которую она уже давно посматривала со смесью зависти и страха, горел камин. Как-то так вышло, что впоследствии она всегда будет ассоциировать пламя с одним-единственным человеком, но тогда ей было шестнадцать….И до выводов было еще слишком далеко.       Сириус сидел прямо на полу, долгим взглядом смотрел в пламя и разговаривал с одному ему известным собеседником.        — Вот так вышло, да…. Дерьмовая жизнь, дерьмовая смерть, всё как-то неправильно, Мерлин! А я…. А вы там….        В комнате пахло виски и «разговор» не клеился. Гермиона прислонилась к дверному косяку и замерла, не зная, что делать. Спать резко расхотелось. Ей было любопытно наблюдать за Сириусом, и любопытство это не угасало с момента их самой первой встречи. Позже Гермиона многое поймет, но сейчас ей просто нравилось стоять у двери и смотреть на языки пламени. Портрет госпожи Блэк вполголоса бранился на сына, но у последнего не было ни малейшего желания вступать в перепалку. Бутылка виски и огонь — казалось, этого было достаточно. Сириус сам себе бормотал какую-то историю, но слов она не слышала.       Гермиона понимала, что не имеет права здесь находиться, что если он заметит, но ее подстегивала сама ситуация, потому она затаила дыхание у дверей. Откуда-то из темноты послышались шорохи, Сириус моментально схватился за палочку, готовясь отразить любое вмешательство в его полуночные бдения, но на свет вышел рыжий кот. Гермиона прикусила язык, проклятье! Сириус заинтересованно изогнул бровь, после чего хрипло рассмеялся        — А, это ты. Иди сюда, котик, иди сюда.        Но Живоглота больше интересовала бахрома на ковре. Сириус был иного мнения. Он осторожно протянул коту ладонь, давая обнюхать, а когда тот муркнул, бесцеремонно сцапал его за шкирку и притянул к себе. У Гермионы подогнулись колени.       Ей хотелось провалиться под землю здесь и сейчас, но Живоглот, в отличие от хозяйки, чувствовал себя прекрасно — он нагло топтался по коленям Блэка, вытирался мордой о его щетину и довольно мурлыкал, подставляясь обоими боками по очереди.        Сириус улыбнулся и качнулся в сторону бутылки, предусмотрительно оставленной от греха подальше. Портрет госпожи Блэк что-то визгливо зашептал, Сириус замахнулся в него бутылкой и гадливо сплюнул в камин. Зря он так, зря, но кто Гермиона такая, чтобы судить? Живоглот муркнул и растекся большим рыжим пятном на коленях Сириуса.        — Завидую я тебе, животина, завидую. Спросишь, чему собака может завидовать? А я тебе скажу, ик, Мерлиновы штаны, я тебе скажу. Свободе. Умению появляться из ниоткуда и исчезать в никуда. Умению идти, не оставляя следов, умению играть вот хотя бы даже этой бахромой. Умению спать по ночам. А пол, знаешь ли, такой холодный, и бутылка говорить не умеет. Там тоже был холодный пол! — Сириус хлопнул себя по колену и подхватил кота на руки, приблизив его глаза к своим, хрипло рассмеялся, запрокидывая голову назад, — Что, страшно тебе? Нет? Конечно, тебе не страшно, ты не знаешь, что такое страх!       Гермионе захотелось незамедлительно рухнуть в обморок, или же вбежать в библиотеку, выхватить у него Живоглота и от души отхлестать по щекам. Но Блэк ее не слышал, кот, впрочем, тоже, он лишь выгибал перед Сириусом спину, прижимался рыжей головой к пальцам, хранившим запах виски и следы пыток, и слушал. Ее кот понимал в этом всем куда больше всех остальных.       — Ах ты ж зверюга… что ж ты бродишь тут по ночам? — повторял Сириус, поглаживая кота по рыжей спине, и вдруг ухмыльнулся в сторону дверного проема, — Ну, иди, зови хозяйку, а то она вон заждалась тебя, я вижу!       Гермиона надрывно вздохнула, враз растеряв всю свою смелость и решимость, потопталась пару секунд в проеме и вошла в библиотеку.       — Эм… Мистер Блэк, я….       — Сириус, девочка, просто Сириус, — он улыбнулся в ответ и протянул кота, — Вот, держи, мы славно побеседовали.       — Сириус, я…. — Гермиона вновь не знала, с чего начать и чем закончить этот нелепый полуночный разговор, и уже представляла, до чего глупо смотрится со стороны.       — Не обижайся на Кричера, — сказал неожиданно Блэк, — Он не со зла к тебе цепляется, ему тоже бывает одиноко.       Гермиона сделала вид, что не заметила, как он выделил последнюю фразу, прижала к себе Живоглота и уже зашагала прочь, как ее окликнули:       — Гермиона?       — Да? — она ожидала чего угодно, язвительной шутки, поучения, но не такого.       — Гермиона, не закрывай, пожалуйста, дверь, — пробормотал Сириус, всматриваясь в пламя, — Не люблю замкнутых пространств.       Рождество прошло, и сказка оборвалась на самой страшной ноте, как свойственно всем правдивым сказкам. И все полетело в тартарары. И каждый упорно делал вид, что все хорошо, и надо жить дальше, и прочая чепуха, в которой они себя убеждали. Но Гермиона каждую ночь всматривалась в шелестящий полог Арки, вслушивалась в шептавшие о чем-то голоса, и в сотый раз перечитывала витиеватое заклинание, открывающее дорогу на Ту Сторону. Осталось малое: дождаться полнолуния, взмахнуть палочкой и сделать шаг в Арку.