Цепи цветущих садов

Большим сердцам — большое горе. Омут темнеет посередине речной ленты изломов, закручивается водоворотами с белой тесьмой пены. Лес нависает над порожистой рекой, уходящей вглубь оранжево-зелёного горизонта.* Любимое время Карин — вечер. Берег волнистой чертой убегает вслед за серебряно-синим потоком воды, теряясь в очертаниях сколотых камней. Через пару километров появится мелководье — шивера* длиной в сто метров и больше в два раза ширины реки. Обычно там и переходят быстрое течение путники, влекомые старой дорогой из горных деревень. Лёгкие пути — лёгким людям. Осколки глиняной посуды, бамбуковых палок торчат из расщелин прибрежных камней, пригретых тёплым вечерним солнцем. *Вода вымывается из тёмно-синих глубин омутов и пенится на каменистом мелководье, теряя страсть точить камень временем. Меняется скорость, напор, цвет. Вода вообще слишком переменчива, в отличие от людей, упорно минующих речной поток по мелководью на старой дороге, в то время как давно уже стоит мост ближе к горным склонам. Но люди привыкают, с недоверием косятся на новую развилку и идут дальше в сторону сбитых красных колонн по одиночке. А Карин человек, если Суигецу не изменяет память. Она тоже идёт проторённой дорогой несколько километров по берегу реки, сворачивает на шивере и тащится слишком лёгким шагом выше по склону к давно разбитому храму без стен. Ей нравится поросший сорняком сад с позеленевшими торо, сколотые грани каменных постаментов и изобилие природного запустения. Человек, мечтающий о смерти всего человеческого, — в этом ирония и суть вспыльчивой Узумаки. Тории со временем блёкнут, иссыхают и теряют алые краски. Каменные ступени, уходящие вглубь леса, выщербленной жалкой дорогой ведут выше по склону к развалам храма, тянутся под сводами старых арок, бережно храня поступь прошлого и упавшую расколотую черепицу. Осколки хрустят под ногами неприятно и колко — Суигецу* опускает раздражённый взгляд и несколько секунд возит мыском сандалии по черепку, силясь понять тягу Карин к этим развалам мнимой святости. Но в керамическом, подёрнувшимся мхом осколке нет никаких ответов — только огненный свет закатывающегося солнца, режущегося сквозь кроны деревьев. Пара прыжков по хрустящим от старости касаги — Суигецу ничего не стоит быстро нагнать Карин, переброситься парой незначительных и едких фраз и отправиться пинком вперёд по мягким исщербленным ступеням обратно к реке. *Однако он плетётся со скоростью прогулочного шага старика и изучающим взглядом касается всего длинного пути. У него нет задачи вернуть Карин в сжатые сроки в убежище. У него нет настроения, чтобы с ней поругаться и подраться забавы ради. У него нет отличных новостей, касающихся Саске, чтобы спешить. Саске вообще не приносит с собой никаких благих вестей — не стоит и надеяться. Так в последний раз — месяц тому назад — он приходит в логово пропахший садами родовитых кланов с привычно хмурым лицом, на котором греется неприятно здоровый румянец. *Суигецу бы схохмил, что жизнь путешественника неслабо так откормила его, но сам Учиха никогда не имел привычки настолько хорошо питаться. Очевидно, женская рука. Шелест ветра в листве заставляет поднять задумчиво голову. Арки тории не укрывают от ветра, но благосклонно прикрывают голову от спадающих листьев, чернея на фоне ярких предсумеречных лучей. Ей больно — когда* вообще в этой жизни Карин не было больно? Ей плохо — да по одному настроению Карин можно сказать, что ей ежесекундно плохо, оттого так раздражающ её характер. Ей не всё равно — это можно сказать по её глазам, спрятанными за отсветами линз. Только не в этот раз. В этот раз хуже.* Последний треск черепицы под ногой приходится на последнюю ступень: Суигецу останавливается напротив тёмного входа в храм, заваленного досками и поросшего мхом более, чем наполовину. Небольшая проломленная лестница на энгаву, под которой тенями прячется увядающая новая жизнь леса, выглядит жутко и криво. Остатки садов находятся позади постройки. Уже чувствуется чужая чакра за ветхими стенами внутренних помещений и сломленными колоннами. Ветер завывает в расщелинах и пробоинах, оставляя прохладный рокот реки позади. Есть немного времени подумать. Решение поговорить кажется опрометчивым сейчас — в* конце концов, Суигецу никогда не был доверенным лицом Карин, и странно, если он вдруг себя им возомнил. Однако и полностью сторонним человеком он себя не назовёт — как-никак, много лет полудружбы-полувражды пережито, пора прийти к чему-то новому. Хорошо, если будет так.* Неплохо, если он всё же мягко приземлится в конце лестницы у реки, когда Карин коротко будет объяснять ему приверженность «старым традициям». Разрушенному разрушенное — поблёкшие краски колонн, провалившаяся крыша храма, сбитые каменные ступени, укрытые порослью травы и осколками черепиц. Карин неосознанно тянется к чему-то близкому и родному.* А разбитый много лет назад неприступный храм живое доказательство её разрушенных юношеских надежд и чувств. Забитых внутрь так же тесно, как и раскидистые своды крыш под прочными кронами леса. Реальность губительна к людям и вере: одно разбивается о другое с натиском водяных порогов, дробящих камень из года в год. Углы накренившейся ограды и поваленных колонн приходится миновать прыжками — не пройти. Шапки из зелёных мхов увенчивают каменные торо, внутри которых холодом залегают остатки смоченной листвы и грязи — фонари* слишком давно потеряли своё предназначение, из них тянет гнилью, а не прогорклым маслом. Ещё есть время одуматься и уйти, чтобы не испортить и так давно испорченное. — Ну* и чего припёрся?.. — голос Карин раздаётся раньше, чем Суигецу находит взглядом алый блеск волос за очередным каменным фонарём. Он так и замирает, сидя верхом на скользком мху угловатой крыши торо. *— Не поверю, что ты решил «прогуляться» туда же, куда и я. Так ведь?.. Настил из зелени, палок и отсыревших частей ограды мягко приминается под подошвой. Карин не оборачивается, продолжая смотреть то ли на растительность перед собой, то ли глубже в лес.* — Оглох? — не получив ответа за пару секунд, нервно передёргивает плечами она. — Не притворяйся, будто тебя здесь нет. Я ещё не сошла с ума, Хозуки. Грубость голоса непроизвольно смягчается на фамилии — непривычно менять фамильярность на слабое подобие уважения. Но она всё же тратит на это свой первоначальный запал. — Отчитываться не обязан, — стараясь придать ей уверенности своим будничным тоном и поведением, запоздало отзывается Суигецу. И плечи Карин будто расслабляет его невозмутимостью — её фигура перестаёт резать напряжёнными очертаниями. Подошвы плавно съезжают с угловатых форм фонаря на поваленную колонну храма. Робкая пауза неохотно прячется за тихой трескотнёй сучьев, шелестом листвы и скрипами мёртвого здания. Где-то над лесом вскрикивает ястреб. Алый стог высушенных волос комкается в наспех подобранном хвосте. На фоне зелёного, холодного серого и выцветшего затылок Карин наконец выглядит достаточно ярким, чтобы не спутать её с окружением — последним она давно не хвастает несколько лет. Жизнь подъела яркость волос и их иссушенные концы. * — Скоро похолодает, — долго вглядываюсь в спину напарницы, с фальшивым зевком оповещает Суигецу, — может, пойдём обратно? Не думаю, что тут есть что-то интереснее, чем разномастные породы мхов и собранный на подошвах ил. — Тебе надо, ты и иди, — отфыркивается Карин, привычно скрещивая руки и затыкая холодные ладони в подмышки. — Я не знаю, зачем ты сюда припёрся, но у меня здесь дела. Если у тебя нет дела, то не мешайся мне и потеряйся где-нибудь в лесу!.. Ёрничает Узумаки до безобидного мягко — её слова без запальчивого тона и ударов непривычны. Тишина леса давит странной мигренью на виски, заставляя ёжиться от без того неприятной обстановки. Но больше напрягает не заброшенная местность, а недвижимая фигура стоящей напротив — за весь недолгий разговор Карин не шелохнулась, чтоб обернуться и взглянуть на товарища поверх однотипных мхов. «Не хочет, чтобы смотрел», — опуская взгляд к своим пальцам ног, признаёт очевидное Суигецу. Под ногтями грязь, содранный между камнями на шивере ил и кровь. Кровоточат сбитые на прошлой миссии мизинцы. Она считает, что он пришёл потешаться. Он считает, сколько у него есть минут, чтобы попробовать улучшить ситуацию, а не прочнее заколачивать собственный гроб. Взгляд непроизвольно описывают линию шеи, видимую из-за высокого хвоста, и плывёт в сторону поваленных шпалер, оставшихся от прежней роскоши садов и мощёных дорожек, освещаемых некогда торо. Алые проблески лепестков невзначай высовываются из-за вечнозелёного плюща, перебивая однотонный зелёный цвет. Яркие, как чужие волосы в свету заходящего солнца. Маленькие, как хрупкая фигура на фоне вечного леса. Чистые и светлые, как горный ключ. Живые молодые цветки в разрушенном саду. Интуитивно Суигецу поднимается и наконец свободно шагает по направлению к Карин. Девушка спиной чувствует его приближение и ёжится, однако с удивлением замечает, как он проходит мимо неё к развалам шпалер. Глядя на то, как он спокойно присаживается рядом с одной из них, Карин дёргано смахивает остатки слёз с глаз, утирает раскрасневшиеся щёки и надевает обратно зажатые в ладони очки. В линзах засвечивается закатный тёплый луч. — Заразы, цветут же... — глухо бубнит Суигецу возле поваленного ограждения, и Карин старается заглянуть ему за плечи, чтобы понять причину неожиданного интереса. Но Хозуки поднимается раньше, и она испуганно дёргается, спешно отворачиваясь и стараясь не смотреть ему в глаза. — Нравится вам здесь, видимо... — Нрав-вится?.. — Карин повторяет вслед за ним, стараясь сделать непричастный вид, но шелест обратных шагов даёт голосу слабину. Она полностью отворачивает голову, но и это не помогает игнорировать вставшего напротив парня. И пока она судорожно придумывает тему, за которую можно ухватиться и поддеть, чужая ладонь осторожно касается волос, передавая едва уловимый свежий запах. Быстро вскинутый заплаканный взгляд встречается со спокойными лиловыми глазами. Глазами, в которых алая радужка становится ярче, сухие волосы более нежными, а заложенный за ухо цветок бегонии — значимее*. Суигецу спокойно смотрит на её зардевшееся лицо секунду и улыбается.