Цепи цветущих садов

Ночь постепенно растирается углём по скомканным перистым облакам. Спокойная прохлада разгоняет дымную завесу между листьями деревьев, очищая пустое пространство неба — от него лишь куски между сводами крыш, кронами и скатами арок. Осень движется со скоростью ветра и с холодом сумерек, остывающих под энгавой. Черёд Хинаты. Босые ступни аккуратно касаются гладкого дерева подошв. Между пальцев пробегает красная лента ремешков гэта, обхватывая большой палец и сдавливая вены под тонкой кожей. Ткань неслышно скатывается с помостков, спадая тёмной вязью узоров к аскетичным камням и мягкому податливому мху. Её назовут юдзё: не прячет тонких изгибов запястий, постукивает осторожно гэта по камням без таби, обнажая хрупкие щиколотки с угловатыми выпирающими костями. Хинате можно не оголяться — она и так обнажена перед встречей. «Мама была бы в ужасе», — говорит украдкой Ханаби, глядя как сестра прокрадывается по коридору очередной ночью.* Без осуждения, просто вслух. А ей только и остаётся — говорить.* Немые строения зданий проплывают мимо в шелесте ветра и глухом постукивании шагов. Арки полумесяцами проплывают над тёмными волосами, шёлковыми нитями спадающими на кимоно. Влажный блеск лунного света изящно трогает складки одежд, волны прядей и лакированные ручки свитка, скромно поджатого под рукава. Нельзя забывать об осторожности. Она забывает о многом, преодолевая этот путь покорной женщины: о чувствах — своих* и чужих — о чести и, в конечном счёте, о вверенных клятвах. И больно многим, если не всем. Но боль всегда притупляется под новыми ростками чувств, и Хината считает правильным дать хотя бы самой себе надежду, что так будет честнее по отношению к себе и остальным. Война научила её стоять до конца — и она стоит. Не на том, на чём стояла до этого, но стоит. У Хинаты есть воля, притупленная и некрепкая, — тонкая и изящная*, как полупрофиль в ниспадающих тёмных волосах. Как плавные изгибы запястий в глубине шёлковых складок рукавов.* Ей сказали, что Наруто разбит и потерян — она* плачет в своих покоях и бьёт в беззвучных рыданиях подушку, но на улице продолжает робко улыбаться его посеревшему лицу. Ей сказали, что Наруто пытался найти утешения у Сакуры, но смог добиться только удара от Какаши — Хината растеряна и винит себя в бедах бывшего возлюбленного. Ханаби утешала и говорила на кухне, что всё быстро меняется, как тот же Саске, замеченный недалеко от Конохи — Хината поднимает ложечку ко рту и замирает с хрупкой удивлённой улыбкой на губах. Йогурт падает белыми каплями на чёрную тренировочную кэйкоги. Ей много чего говорили и говорят. И только ночью чужие голоса смолкают и оседают в тёмных окнах домов скрипучим сквозняком, потрескиванием половиц и мерным дыханием спящих. Серебряная тропа света раскатывается крошкой по траве в саду. Танцуют водяные отсветы на камнях бело-плавыми волнами, тихо плещется вода в округлых очертаниях пруда. Боль пройдёт обязательно. Если не сегодня, то завтра. Саске присаживается на водной границе пруда, спуская бледную ладонь с хлебом к покачивающимся листьям лилий. Хината останавливается на каменной дорожке позади, разминая затёкшие мышцы ладоней о покатые края ручек свитка. Всполох бледного света на воде сопровождают прохладные брызги. — Ему* сегодня снова нехорошо, — её голос прорезается тихой мелодией ветра, волнующейся где-то вдалеке у домов. Пальцы Учихи влажно мерцают рядом с гладкими спинами карпов и их толстыми губами. — Прости, Саске-кун, что не можешь с ним увидеться лично. Тёмный подол плаща собирается у ног и стекает краями в воду. Хината скромно постукивает гэта на босу ногу, желая оправить чужую одежду. — Дело его.* — Безучастно отвечает Учиха, отряхивая пальцы от капель и мокрого хлеба. Волнение в чёрной воде успокаивается. — Ты* не обязана приходить за него, даже если ты его бывшая девушка. Она подминает влажные от бальзама губы, опускает голову и улыбается.* — Верно. Но я переживаю за Наруто-куна и его дела, поэтому не могу оставить всё как есть. К тому же... — она* невольно вздрагивает и переходит на шёпот, когда фигура неожиданно распрямляется. — Ты* здесь, Саске-кун, ожидаешь каждую ночь. Уже осень, холодает, и я подумала...* Будет неправильно, если ты будешь каждый раз долго ждать. Его плечи несимметричны: потеря руки и неправильная балансировка оружия, разница в распределяемом весе и нагрузке ярко отражаются на ничего не говорящих очертаниях под плащом. Рука, друзья, семья — Саске* многое теряет, и приобретает взамен только силу, едва умещающуюся в худосочном высоком теле. — Будет неправильно, если ты заболеешь, ходя без таби.* — он окидывает её поверхностным взглядом через плечо, и Хината чувствует, как по телу будто прокатывается кубик льда, оставляя за собой влажную дорожку. — Ты его бывшая, но он волнуется. Не приходи больше.* — Саске-сан... Явные переходы от вежливости к почтению, от мелодии голоса к дрожащему колокольчику, от скромной улыбки к раскрытым губам. Саске спокойно изучает её лицо, обрамлённое контрастными рамками чёрных волос и бело-голубого ореола луны. Ветер смолкает. Если прислушаться, то и дыхание спирает в груди. «Ты сделала ему больно, сестрёнка, — вздыхает Ханаби, болтая ногами под энгавой и глядя в перистую даль облаков. — Вы оба делаете ему больно. Не ходи к нему больше». Утро вскроется кровоточащим маревом на границе гор. Глухое постукивание гэта смягчится на пороге дома Хьюга, источится до мягких шагов тёплых ступней по лакированным полам коридоров и исчезнет в глубине комнаты. Как исчезает свиток каждую ночь из бледных рук — стирается бальзам с опухших губ.