Частоты и медианы

      — Ты был плохим братом.       Эраст смотрит в потолок обращённым вовнутрь и оттого стеклянным взглядом. За окном второй час ночи, отсветы фар редких в такое время машин проносятся по потолку, выводя на нём корявые тени деревьев.       С Эрастом Яков согласен полностью. Он тоже думал об этом: не сказать, чтобы часто, но много раз.       — Ты и сам был не пай-мальчиком, — негромко замечает Яков. — И что-то не припомню, чтобы ты был недоволен своим «плохим» братом.       Это блеф. Формально всё, что говорит Яков, — правда, но Эраст вовсе не о прошлом. Не только о нём.       — Мне было пятнадцать, — если бы Эраст курил, он бы сделал глубокую затяжку, но вредных привычек у него нет. Кроме одной. Поэтому Эраст просто лежит, уставившись в потолок, жутко напоминая в полумраке фарфоровую куклу. — Мне было пятнадцать, и я отчаянно хотел быть кому-нибудь нужным.       — Не выдумывай, — отмахивается Яков. Делать хорошую мину при плохой игре — это его конёк. — Мать всегда любила тебя больше.       — А отец — тебя, — отзывается Эраст. Он поворачивает голову на подушке, ведёт голыми плечами, обнажая из-под одеяла всё так же трогательно тонкие ключицы, но стеклянный взгляд по-прежнему прикован к одной точке.       — Так чего же тебе тогда не хватало?       — Ты понимаешь, о чём я, — обрывает глупый спор Эраст.       «Как будто не знаешь, как это бывает», — читается в его тоне.       — Так почему же я тогда плохой? — всё же идёт до конца Яков. Он понимает, о чём говорит брат, но едва ли помнит, как испытывал что-то подобное сам.       — У меня не было опыта и не было никого, кроме т-тебя, — голос слегка дрожит или это только кажется. Эраст замолкает на мгновение, а затем продолжает свой небольшой монолог. Убийственно простой и честный:       — У меня не было выбора и не было с чем сравнить. Мне нравились наши… отношения. Это было такой игрой, забавной и опасной. Бегать к тебе в комнату мимо спальни родителей по ночам, стараться вести себя тише, когда ты драл меня на полу, чтобы не скрипела кровать, прятать засосы и придумывать объяснения стёртым коленям. Целоваться, пока кто-то ненадолго вышел из комнаты. Всё это казалось очень крутым, совсем как у взрослых. А ещё я думал, что люблю тебя. Или действительно любил. Но речь не об этом.       В повисшей тишине слышно, как по пустому шоссе несётся очередной автомобиль. На самом деле даже немного странно, что они никогда об этом не говорили. Странно слышать от Эраста это именно сейчас. Когда он переворачивается на бок и наконец ловит его взгляд, Яков уже знает, что тот скажет.       — Зачем это было тебе? — голубые глаза влажно и холодно блестят в отражённом свете фар. — Зачем, Яков?       За окном начинается дождь. Первые капли гулко стучат о стальной карниз, а Яков думает о том, что всё из-за этого мальчишки. Молодой совсем, ещё и фамилия такая, цветочная. Жаль его, конечно. Эраст давно так ни по кому не убивался. Ещё пару часов назад трясся весь, как от озноба, Яков его даже температуру померить заставил. Смотреть больно. А теперь ничего — успокоился, видимо, раз о себе вспомнил. Вот только Якову ответить ему нечего, не в чем даже повиниться — не чувствует он себя виноватым.       Ведь каждый раз Эраст приходит к нему сам.       — Зачем? — будто бы с удивлением повторяет Яков. — Мне тоже это нравилось. Должно быть что-то ещё?       Эраст ничего не отвечает. Он лишь сверкает глазами отчаянно, яростно и вновь отворачивается, разглядывая подсвеченный полумрак. Одеяло сползло уже ниже аккуратных тёмных сосков, и Якову кажется, что он видит бугорки мурашек вокруг них. Он подтаскивает одеяло выше, целует Эраста в холодное плечо и сам устраивается удобнее. Уже поздно, и день был не из лёгких — пора бы его закончить. Проходит ещё несколько минут, прежде чем Эраст говорит:       — Я так больше не могу, Яш. Так не должно быть.       Его голос звучит бесконечно устало, но спокойно.       Яков открывает глаза. Ему уже начинало что-то сниться, что-то прошлое, ведь волосы Эраста щекочут кончик носа, а его запах, такой родной и уютный, теперь снова везде: в постели, в квартире, на самом Якове.       — Ты считаешь ненормальным ехать ко мне, когда тебе плохо? Но ведь я твой самый близкий человек, Эри. Это как раз нормально…       — Нет! — почти выкрикивает Эраст. Почти, потому что голос срывается, словно кто-то пережал горло. Он кашляет как-то нехорошо, с хрипами и, поднимая на Якова дрожащий водой взгляд, спрашивает: — Почему они все… Все умирают?!       «А ты остаёшься», — слышится за короткими выдохами и беззвучными рыданиями. Но Яков вовсе не злится. Эрасту сейчас больно, очень больно. Он просто ещё не понимает. Яков и не торопит, вместо этого он протягивает руку и осторожно обнимает. И так привычно, так знакомо под пальцами — до последнего изгиба плеч, до выпирающей косточки позвонка. Яков гладит по голове, перебирает мягкие волосы и едва не раскачивается, желая успокоить, заставить позабыть.       — Ну-ну, тише. Тише, — Эраст не сопротивляется. Ведомый чужими руками или же сам, он утыкается в плечо, тихо всхлипывает куда-то в шею. Яков чувствует, как тело в его руках понемногу расслабляется, перестаёт дрожать. Он целует Эраста в серебристый висок и по старой привычке повторяет: — Всё в порядке. Я здесь.       — Отпусти меня, — просит Эраст, пока его загнанное дыхание оседает на коже, пока его губы оставляют влажные следы возле ключицы. — Яш, отпусти. Пожалуйста.       — Так я ж тебя, что ли, держу?       Яков действительно и обнимает-то едва-едва, давая свободу манёвра, оставляя возможность оттолкнуть, даже не напрягаясь. Вот только Эраст не отталкивает.       — Ну, а уж прятаться от тебя, извини, не стану, — улыбается Гуро. Вроде бы и шутка, но ведь действительно бесполезно. — А если дело не в этом, то, боюсь, придётся меня убить.       — Да, — эхом соглашается Эраст, — придётся.       Когда-нибудь. Обязательно.       А пока Яков гладит его по голове и сквозь стук дождя шепчет, что всё будет хорошо.       Когда-нибудь Эраст поймёт.