Частоты и медианы

      Хрум-хрум-хрум. Игорь режет морскую капусту. До безобразия тупым ножом — в магазинах нарезки на любой вкус, а что не порезано, Игорь чаще всего кусает не глядя, пока думает об очередном деле.       Но сегодня Игорь готовит. Готовит на своей кухне, то и дело поглядывая на часы, но снова думает вовсе не о еде. Да и не о криминальных разборках-маньяках-кражах-угонах.       «Заскочу к тебе завтра вечером»       СМСка до сих пор открыта на экране старенькой нокии. Сколько бы ни пытался, Игорь не смог найти в ней вопроса. Возражать не стал тоже.       Несколько месяцев назад Игоря волею судьбы занесло в один клуб на Думской. Не из тех, куда нужно приглашение или специфический костюм в качестве пропуска, но заведение тоже аутентичное, с душком. Игорь ныряет сюда вслед за подозреваемым. Убийство в закрытой комнате — уже давно не модно, но этот потрёпанного вида щёголь решил иначе. Зачем? Игорю не слишком интересно, его куда больше волнует, как это чмо умудрилось уйти от него в прошлый раз.       «Как насчёт небольшой поддержки с воздуха?» — спрашивает на перекуре товарищ Хазин, и Игорь не сразу, но соглашается.       Помещение полуподвальное, накрывают со всех трёх выходов — и дело в шляпе. Пол усеян маленькими пакетиками, белым и розовым крошевом, местный сброд жмётся мордами в прокуренные стены. В ярком свете, без скрывающего недостатки неонового полумрака, всё выглядит каким-то жалким. Народ шмону не рад, но особенно не паникует — здесь все бывалые. Именно это Игорю и нужно.       Подозреваемого находят в одной из зашторенных ниш, которые здесь помпезно именуют вип-комнатами, спокойно пакуют и забирают в участок. Через какое-то время из соседней раздаётся удивлённо-довольный возглас Хазина.       «Смотри, какая тут птица!»       Игорь смотрит, смотрит и решает, что всё-таки ошибся. Но Хазин улыбается слишком довольно, да и внешность у «птицы» запоминающаяся, яркая, костюмчик, опять же, не чета интерьеру вокруг.       Лицо Питерской богемы полулежит на закруглённом диване, улыбается — скорее дружелюбно, чем с презрением, но настолько пьяно, что уже не разобрать. Тут и подкидывать ничего не придётся: под аккуратным маникюром наверняка что-то интересное, а может, даже целое ассорти.       «Не день, а просто праздник какой-то!»       Игорь восторга коллеги не разделяет. Он ловит затуманенный взгляд стекольно-голубых глаз и вспоминает сюжеты из новостей, обрывки газетных статей, где человек искусства и филантроп с трудным детством помогает родному приюту, жертвует тяжело больным, кормит бездомных, радеет за мир во всём мире и всё в таком духе.       «Я им займусь, а ты иди, помоги ребятам».       Хазин косится неодобрительно, дует губы, мол, ты сегодня своё уже отхватил — дай и другим порезвиться. Но Игорь старше по званию, а ещё он прав: на танцполе дел невпроворот.       Когда они остаются вдвоём, Разумовский тихо фыркает, но ничего не говорит. Склоняет голову набок, демонстрируя резной профиль, по-птичьи косит глазом на майора. Хотя куда там — Игорь без формы, да и представляться по уставу не собирается. Так что для скульптора-художника-дизайнера-критика и прочее, и прочее, Сергея Разумовского, он просто мент, мусор — безымянный и в меру удачливый, не более того.       Игорю большего и не надо. Ему не хочется видеть собственную рожу в новостях, но ещё сильнее не хочется видеть скандальные заголовки с именем Разумовского. Почему? Игорь не то чтобы знает, но отчего-то верит: бывает и так. У медали всегда две стороны, но, даже если они настолько разные, каждая из них всё равно настоящая.       Разумовский делает несколько шагов сам, а затем едва не падает, виснет мёртвым грузом на плече, но старается по мере сил. Кажется, извиняется даже, но невнятно, Игорь не разбирает слов за горячим дыханием на шее. Игорь с трудом удерживается, чтобы не вертеть башкой по сторонам, лишь воровато стреляет глазами по коллегам у выхода и делает вид, что ведёт Разумовского к автозаку.       Нихрена подобного.       На другой стороне улицы они ныряют в какой-то бар, проходят его насквозь, вытекая из чёрного хода. Игорь звонит в диспетчерскую такси, потому что Разумовский отчаянно не попадает по сенсорным кнопкам, да и пароль от собственного айфона помнит едва ли. Налички у него тоже нет, поэтому Игорь выгребает из карманов затёртые триста рублей, тычет узкоглазому водителю в лицо ксивой и отпускает жёлтую тойоту с Богом.       Хазин молчит, только смотрит понимающе, неприятно по-братски. Даже один раз подмигивает, мол, не такой уж ты и кремень, Игорь Гром — и для тебя нашлось предложение, от которого невозможно отказаться. Наверное, Хазин ждёт однажды увидеть Игоря на новеньком Харлее или найти его в списках на повышение. Наверное, Хазин завидует, но Игорю на это, в общем-то, плевать. Для него всё просто: завидуют подлецы, по роже получают мудаки, садятся преступники.       За то, что отпустил Разумовского, Игорь не чувствует ни раскаяния, ни гордости. Ничего, кроме зудящего где-то на подкорке интереса, который по вечерам заставляет лазить в интернете, кликая на заголовки со звучной фамилией.       С облавы на полуподвальный гадюшник проходит почти неделя, когда по пути домой Игорь вдруг слышит тихое шуршание шин. Машина едет совсем близко и очень медленно — явно за ним, сворачивает следом под широкую арку и послушно останавливается, стоит Игорю обернуться. Стекло плавно уезжает вниз, и из салона фиолетовой ламбы высовывается знакомое лицо в солнечных очках на пол-лица.       Ах да, это всё белые ночи.       Огненно-рыжие волосы небрежно и вместе с тем мудрёно зачёсаны на одну сторону, тонкие губы растянуты в довольной ухмылке.       — Игорь! — Разумовский поправляет очки, словно пытаясь разглядеть, того ли цепанул, но так и не снимает. — Садись, прокатимся.       Это похоже на какой-то съём наивной школьницы. Подкати такой принц к одной из них, дело могло бы кончиться не только обмороком, но и разрывом ванильного сердечка. Вот только Игорь Гром — не глупая девчонка, а бывалый следак и за жизнь свою перевидал с лихвой и королей, и принцев, и их дерьма на любой вкус. Последнего — гораздо больше, и всё же Гром немного удивлён. Но показывать это — такая себе идея, а потому для проформы он выдаёт пофигистичное:       — С торчками не катаюсь.       Сергей не расстраивается и не обижается. Он выдаёт ослепительную улыбку, не оскал из рекламы зубной пасты, а скорее полумесяц обожравшегося сметаны Чеширского кота.       — Без проблем. Можем поужинать — знаю одно приятное место здесь недалеко.       Игорю приходит странная мысль. «Чего он, собственно, морозится?» У Разумовского нет причин вредить ему, он не предлагает ему взятку — что было бы теперь, конечно, нелепо, но всё же. К тому же тот не дурак: едва ли по итогу у их встречи найдутся свидетели.       Да и пожрать было бы неплохо.       Игорь подходит к машине осторожно, словно к змее, не слишком грациозно плюхается на непривычно низкое сиденье. В салоне темно и приятно пахнет: настоящей кожей, чем-то маслянистым и в то же время пробивным и диким навроде полыни. Игорь тянет носом, запоздало догадываясь, что никакой это не ароматизатор для авто, но уже поздно. Разумовский наклоняется ближе, усиливая звучание горьких нот, и на тон ниже коварно предлагает:       — Хочешь повести?       Его так задело замечание про торчка или просто плевать на свою машину?       Игорь отказывается, но показательно щёлкает ремнём безопасности. Разумовский не гонит, хотя ночью на такой тачке это почти грех. Они молчат, но это не давит. Каждый присматривается к другому, привыкает, пытаясь переварить ситуацию. Игорь думает о том, что для Разумовского это всё тоже несколько странно. Да, личность эпатажная, временами излишне, но едва ли тот постоянно выслеживает простых ментов, предлагая покататься.       «Приятное место» действительно оказывается неподалёку, оно и неудивительно. Скромных размеров яхта мягко отходит от берега, стоит Игорю ступить на борт. Внутри каюта с панорамным остеклением, мягкий свет и столик на двоих, на четверых — максимум. Если посмотреть со стороны, ситуация выглядит странно. Игорь думает об этом как-то лениво: отступать поздно, к тому же мысль, что Разумовский ему вроде как должен, приятно успокаивает. Не выбросит же он его за борт с простреленным коленом, в самом деле? А прочее можно пережить.       Стейк пахнет так, что желудок издаёт протяжный вопль умирающего кита. Вроде бы тоже мясо с овощами и соусом, только на тарелке, а не в лаваше. Но, конечно, не то же самое. Не удержавшись, от первого кусочка Игорь блаженно прикрывает глаза, пока Разумовский сам разливает вино по бокалам.       — Я вообще-то не пью, — по привычке выдаёт Игорь, тут же натыкаясь на хитрый, с прищуром взгляд.       — За встречу.       Разумовский умудряется сидеть расслабленно, в то же время с идеальной осанкой. Он берёт бокал за ножку и тонко ведёт тёмной бровью, салютуя своему визави. Игорь выдыхает, сдаётся и касается чужого бокала своим, выбивая мелодичное дзинь.       За окном сиренью цветёт белая ночь.       Какое-то время они едят молча. Вернее, ест Игорь, а Разумовский задумчиво собирает листья салата по тарелке, с интересом посматривает на гостя, едва заметно улыбаясь чему-то своему. Это удивительным образом не напрягает. Они проходят под мостом и покидают канал. Теперь впереди лишь чёрная линия горизонта, справа на фоне бледных звёзд возвышается башня Лахта-центра.       Игорь соглашается выпить ещё немного. Наверное, оттого, что его наконец отпускает работа, рутина, собственная реальность. Он как будто спит или смотрит кино, он не здесь и не совсем тот Игорь Гром, которого знает каждая собака. Ему просто и хорошо, и он раздражённо цыкает, когда Разумовский негромко спрашивает:       — Зачем ты меня отпустил?       На Игоря тот не смотрит, разглядывает акварельные переливы неба, изящно подперев подбородок пальцами. Светлая кожа тускло сияет в мягком свете, а точёный профиль мешает думать о чём-то ином.       — Зачем? — Игорь отворачивается, тоже принимаясь любоваться панорамой залива. — Чтобы патлы твои рыжие поменьше в новостях мелькали, вот зачем. Или ты не рад?       — Что тебе мои рыжие патлы покоя не дают? Рад, даже очень, — Разумовский мягко хмыкает, а Игорь вдруг ловит на себе его взгляд через бледное отражение в скошенном окне. Уголок тонких губ ползёт вверх, но Разумовский продолжает всё так же спокойно и по-светски лениво: — Тем более что для пиара история действительно так себе. Слишком топорно, избито. Как для человека с безупречным вкусом, это был бы полный провал.       Игорь тихо смеётся, качает головой и отворачивается — эти игры не для него. Он смотрит прямо, кладёт локти на стол, чуть нависая.       — А что ж ты там тогда делал, человек с безупречным вкусом?       Серёжа качает головой, показательно вздыхает:       — Игорь, ну ты как вчера родился. Ответ лежит на поверхности, — он оборачивается и смотрит честно-честно. Глаза у него удивительно голубые, с яркими прожилками, ни одной фотке так не передать. — Я же деятель искусства.       Конечно, как же без этого. Игорь хмыкает, ему одновременно и забавно, и странно. Он уже знает ответ, но не вполне уверен, что Разумовский действительно так шутит. Слишком тонко, слишком непохоже на анекдоты и подколы коллег из участка. У Игоря чувство, будто он ступил на хрупкий лёд, но решает подыграть:       — Ну, давай, скажи это. Что ты делал угашенный в подвале на Думской?       — Искал вдохновение, — Разумовский светло улыбается одними губами. — Что же ещё?       Игорь вдруг понимает, что не может отвести взгляд.       — И как, нашёл?       Не может, потому что его пока не решили отпустить.       — Нашёл.       Игоря не отпускает ни через неделю, ни через месяц. Разумовский, а теперь — просто Серый, однажды вечером всё-таки вытаскивает его покататься на своём гоночном болиде. В другой раз — просто погулять по берегу в сумерках неожиданно жаркого лета, а когда белые ночи заканчиваются, находит фестиваль авторского кино под открытым небом. С забранными волосами в панамке от Гуччи Разумовскому удаётся затеряться среди простых смертных. Кажется, его это веселит, примерно как игра в прятки или инкогнито-присутствие на маскараде. Игорь никогда бы не оказался здесь самостоятельно, но, потягивая мутный сидр, привезённый наверняка из самой Ирландии, ловит себя на том, что ему начинает нравиться. И дело здесь, конечно же, не в алкоголе, хотя всё чаще начинает казаться, будто Разумовский пытается его споить. Просто на экране под ночным небом мелькают кадры чужих историй, иногда красивые, грустные или забавные, но все до единого выдуманные. Игорь открывает в себе наблюдателя, впадая в какое-то подобие транса. Серый рядом не перегружает комментариями, но и скучать не даёт. Расслабленно сидит, откинувшись на спинку лавки, и одним своим присутствием создаёт то настроение, ощущение мира, ради которого Игорь раз за разом отвечает согласием на его смски.       Игорю приятно думать, что те Разумовский пишет только ему.       Об остальном думать не хочется. Во время их встреч — чтобы не портить момент, а после — потому что всё это, вообще говоря, похоже чёрт знает на что. Нет, Игорю не пять лет, и он прекрасно знает, на что. Но ведь ничего такого не происходит — Серый даже в гости не зовёт, хотя перед открытием своей новой выставки притаскивает Игоря ночью в галерею и чуть отстранённо, с долей критики, как если бы это была чужая экспозиция, проводит полную экскурсию. От искусства Игорь далёк, от современного — тем более, но Серого интересно слушать, о чём бы тот ни говорил. А тут — в каждой вещи он сам. Так ведь работает творчество? Игорь вглядывается в полуобъёмные картины, рассматривает странные скульптуры и пытается понять, что же происходит в этой рыжей голове.       Понятнее не становится, менее интересно — тоже.       В ответ Игорь приглашает прогуляться по крышам и с удивлением косится на Серого, когда тот говорит, что это для него будет впервые. Интернат находился за городом, учился Серый в Москве, а там подобное как-то не принято.       Игоря каждый раз будто льдом по рукам бьёт, когда он вспоминает, где Серый вырос. Вот уж действительно — неисповедимы пути… Временами Игорю интересно аж до зуда: всегда ли Серый был таким уверенным в себе? Общается ли он с кем-то из своих старых приятелей? Как вообще у него получилось вытянуть себя со дна, стать тем, кто он есть?       Но о таком просто так не спросишь, а на откровения рассчитывать не приходится: с Серым удивительно легко. Игорь не перестаёт этому поражаться, они такие разные, но это почему-то не тяготит. Игорь не был на богемных тусах, зато Серый по молодости бывал в СИЗО и не раз. Возможно, дело в этом? С ним просто говорить и приятно молчать, но, даже не испытывая никакого давления в свою сторону, Игорь чувствует, что меняется.       Это замечают и на службе. Судмедэксперт в лаборатории отрезает пальцами его зависший взгляд, напарник-стажёр со вздохом исправляет даты в общем отчёте, общение с подозреваемыми проходит необычайно спокойно, почти без кровопролития. По отделу ходят шепотки, мол, с Громом происходит что-то странное. Версии, что именно, разнятся: по лицу Игоря сложно понять даже хорошее или плохое. Шеф зазывает в гости и пытается ненавязчиво вызнать, будто невзначай оставляя Игоря наедине с супругой. Елена — женщина простая, однако прозорливая, угадывает сразу, но подступается мягко, рассказывает тихо, словно по секрету:       — Федя говорит, ты уже которую неделю ходишь, словно сам не свой. Случилось чего?       — Да ничего у меня не случилось, тёть Лен, — Игорь осторожно вздыхает, так, чтобы не заставить беспокоиться ещё больше. Вообще-то он был готов, что его будут пытать, но из-за необходимости врать всё равно неуютно. — Просто жара эта — устал немного. Или постарел, годы уж не те.       Игорь неуверенно улыбается и разводит руками.       — Да ну тебя! — Елена машет на него, хмурится и тут же смеётся, прикрывая рот. — Выдумаешь тоже! Ещё и мне про свои годы напомнил.       — Ну тёть Лен!       — Ладно, — она улыбается тепло, совсем как мать когда-то. Всё же они удивительно похожи даже для сестёр, не внешне, но мимикой уж точно. Игорь плывёт и теряется от этой улыбки, доверчиво открывается и ловит ртом воздух, когда слышит вкрадчивое: — Если «ничего не случилось», значит, познакомился с кем?       Игорь хочет ответить «нет», но по его лицу и так всё наверняка понятно. К тому же врёт он из рук вон плохо. В голове чехардой проносится привычное «Думай, думай…» Игорь закрывает рот и просто кивает.       — Ну а что ж не познакомишь?       Елена смотрит так счастливо, что Игорю становится искренне жаль, ведь порадовать её нечем.       — Да сложно у нас всё как-то…       Перед глазами ярким воспоминанием взлетают рыжие волосы, подхваченные бризом с залива. Белоснежная кожа шеи в золотом сиянии заката и край привычной уже фигурной улыбки.       Игорь принимается безбожно врать: что в ходе одного дела познакомился с девушкой, что она журналист из интернета, проводит собственные расследования о делах богатых и знаменитых, тем самым часто мешая полиции. Что он спас её от уличных хулиганов, а она попыталась выкрасть у него документы по резонансному делу сынка олигарха. Что они встречаются, потому что тянет, но каждый раз обязательно ссорятся.       За стол незаметно возвращается дядь Федя, слушает, вздыхает, качает головой, но всё равно улыбается уголками глаз. В конце шекспировской истории говорит:       — Мда, дела… Ещё и красивая небось, бестия?       «Очень», — едва не ляпает Игорь, удерживая на кончике языка. Он прикрывает глаза и видит, как наяву, смеющийся небесно-голубой взгляд, всё же отвечая кратким:       — Рыжая.       В городе пропадают подростки: мальчики, девочки от десяти до четырнадцати. Есть кое-какие зацепки, мало, но чуйка — бессознательный опыт, как говорит Серый — выводит Игоря на одного малоприятного типа. Продюсер по фамилии Бехтиев, широко известный в узких кругах и предпочитающий не отсвечивать перед публикой, бесит своей откормленной рожей даже на фотографиях. Встретиться с ним ещё будет возможность, а пока Игорь решает проявить несвойственные ему терпение и осторожность. Наверное, потому, что точно помнит: Серый пару раз упоминал Бехтиева и вроде бы знаком с ним лично.       В ответ на просьбу встретиться на телефон приходит адрес в центре города. Офис Разумовского встречает Игоря деловой суетой, строгая секретарша с миловидным личиком и яркой помадой скользит по странному гостю настороженным взглядом, но благосклонно кивает на дверь кабинета.       Серый в рубашке с коротким рукавом какой-то совершенно безумной расцветки агрессивно втыкает в комп, рыжие волосы варварски скручены канцелярской резинкой. По огромному столу разбросаны чертежи, бумаги со сметами и даже какие-то куски разноцветного пластика.       — Завтра еду в Москву. Крупный проект — попросили сделать декорации к спектаклю…       Не договорив, Серый раздражённо морщится и хлопает крышкой ноута, подтаскивает откуда-то из угла скруглённый стул и указывает на него ладонью:       — Садись. Я так понял, ты по делу?       Он снимает очки, тянет за резинку, с наслаждением разбрасывая волосы по плечам, массирует виски. Игорь смотрит и немного подвисает, ему вдруг приходит в голову, что они не виделись уже целых десять дней. Ему приходит в голову, что свет умирающего вечера заставляет кончики волос вспыхивать посреди строгой белизны кабинета, что жаркое лето всё же наградило мраморные скулы едва заметными поцелуями-веснушками.       Серый слушает очень внимательно, обещает что-нибудь узнать при случае, когда вернётся в Питер, и даёт наводку на пару приятелей Бехтиева, наградив ярлыком «мутные ребята».       По пути обратно в участок Игорь думает не о них и не о маньяке-продюсере. Он думает о том, зачем всё это Серому: эта странная дружба с ментом, да и он сам, Игорь. Самый обыкновенный, если уж на то пошло, скучный и простой, как советская табуретка. Грубоватый, временами просто унылый. Игорь с собою честен. Он никогда не хотел быть кем-то другим и всё же успел устать от самого себя.       А с Серым… С ним всё по-другому.       Наводка на дружков Бехтиева оказывается неожиданно полезной, после Серый возвращается из Москвы и рассказывает ещё кое-что интересное из сплетен местного шоу-биз бомонда. На удивлённые восклицания напарника Игорь лишь разводит руками, мол, птичка на хвосте принесла. Клубок распутывается, детей удаётся найти.       Накануне задержания Бехтиева Игорь режет морскую капусту. Просто потому что оливье едят на новый год, а крабовыми палочками кормить Серого как-то совестно. Помимо богатого йодом кулинарного шедевра из закуски — бутеры с сыром и эклеры к чаю. Алкоголь Игорь брать не стал, решив оставить это на совести гостя, зато честно вымыл пол, что-то спрятал в шкаф, что-то наконец выкинул.       Когда время переваливает за десять, Игорь замечает, что у него грязное окно, но по темноте разбираться с этим не имеет смысла. Когда время переваливает за одиннадцать, Игорь уже практически уверен, что Серый на него забил. Салат и бутеры отправляются в холодильник. Даже после долгого рабочего дня и активной уборки есть не хочется. Хочется нажраться, но нечем. Ничего такого из ряда вон: ну написал не подумав, ну забыл. Или планы изменились — кто Игорь такой, чтобы перед ним отчитываться? Ближайший хач-магаз с алкоголем через перекрёсток, но Игорь остаётся, рассматривает стену с фотографиями и заметками по текущим расследованиям. Потому что вдруг всё-таки… Во всей этой мешанине фактов на кнопках и скотче смысла не больше, чем в абстрактной мозаике на стене местного травмпункта. Игорь злится, потому что понимает: ему обидно, нелепо и почти по-детски.       Звонок в прихожей вроде бы не сломан, но в дверь стучат, три раза, смачно. С минуту Игорь не двигается, замирает — вдруг показалось? Напряжённо вслушивается в знакомую тишину.       Стук повторяется.       Серый стоит, прислонившись головой к косяку, разморено улыбается и плавно то ли проскальзывает, то ли падает в приоткрытую дверь, мажа кончиками волос по щеке Игорю. Техника кунг-фу «пьяный мастер» в действии. От него сильно пахнет алкоголем, каким-то крепким вроде виски, и чем-то сладким, пряным. Смазанное «привет» рассыпается горячими мурашками от уха до груди. Игорь заставляет себя закрыть дверь на ключ, на цепочку, выжидает неясно что ещё несколько секунд в тёмной прихожей и лишь затем идёт в комнату.       Диван оккупирован. Серый сидит точно по центру, раскинув руки по спинке и вытянув ноги до центра комнаты. Он сегодня в строгом чёрном, если б не красные кеды и расстёгнутый больше положенного ворот белоснежной рубашки, можно хоть в кремль на приём. Вот только с таким лицом всему образу не то что до официального — до приличного далеко. На бледных скулах цветёт неоднозначный румянец, полуприкрытые глаза блестят как-то слишком влажно. Приходит неприятная догадка, что Серый снова под чем-то. Но больше всего Игорю не даёт покоя эта улыбка — не яркая, хотя губы так и горят, не резкая, без оскала, но настолько предвкушающе-довольная, неприлично-неоднозначная, что хочется отвернуться и не смотреть.       Не смотреть Игорь не может.       Он осторожно подходит ближе, садится у самого подлокотника, потому что единственный стул на кухне, а стоять напротив как-то глупо.       — А ничего квартирка, — Серый обводит комнату мутноватым взглядом, закидывает ногу на ногу — две бесконечные прямые. — Какой непризнанный художник здесь раньше жил?       — Да батя мой, — Игорь отрывает взгляд от тонких щиколоток, добавляет чуть с запозданием: — Милиционером всю жизнь был. Почему сразу художник?       — Просторно — настоящая студия, — Серый довольно выдыхает, сползая по спинке чуть ниже. К Игорю вновь долетает знакомый запах его парфюма, смешанный с каким-то другим, по-блядски сладким, который очень хочется списать на фруктовое вино или шампанское, но, увы, никак не получается.       — И окно на солнечную сторону. На солнечную ведь?       Игорь сухо кивает.       — Ну вот, — удовлетворённо выносит вердикт Серый. Он как-то странно слабо взмахивает руками, тут же роняет их обратно на спинку дивана, а в следующий миг — и себя вбок. Устраивает голову на коленях у Игоря, жмурит глаза от света прямиком из зева люстры. Длины дивана не хватает: щиколотки в красных кедах повисают над вторым подлокотником, но Серому удобно. По крайней мере, он выглядит ещё более довольным и наконец — полностью расслабленным. Глаза закрыты, густая тень от колких ресниц дрожит поверх бледных веснушек. Игорь боится пошевелиться, не прогоняет, но дёргано закидывает руку на спинку, подальше от медных волос, сглатывает и негромко, но строго просит:       — Открой глаза.       Серый слушается, вновь щурится, но упрямо привыкает и в конце концов смотрит снизу вверх своим невероятным бирюзовым взглядом.       — Просто алкоголь.       Зрачки и правда самые обычные. Игорь коротко кивает, отворачивается чуть в сторону.       — Прости.       Снизу слышится весёлый смешок:       — Ничего. Ты ведь блюститель порядка. Ну, вроде как. Не полиция нравов — и на том спасибо…       В его словах нет ничего особенного, просто пьяный трёп, но Серый говорит медленнее, чем обычно, мягче — голос льётся и обволакивает, Игорь теряет нить, просто слушает, бесконечно палевно разглядывая дуги ключиц в разъехавшемся вороте.       — Целоваться будем?       Заставляет среагировать лишь последовавшая пауза. Игорь смаргивает, мысленно повторяет последнюю фразу и едва заметно вздрагивает. Спину прошивает ознобом от загривка до самого крестца, дурацкое «что?» остаётся непроизнесённым только потому, что Игорь временно не может в слова.       Серый смотрит странно: как будто не так уж пьяно и очень спокойно, едва улыбается уголками глаз. Он знает, что ему не откажут — вопрос риторический, а потому никуда не спешит. Медленно тянет руку, касается подбородка, разворачивая к себе ближе, гладит слегка небритую щёку. У него прохладные пальцы, под которыми горит кожа. Их движения ненавязчивые, монотонные, и Игорь понемногу возвращается в реальность. Он осторожно спускает правую руку с подлокотника и проводит по чудесным ярким волосам, зачарованно перебирает блестящие в электрическом свете пряди, гладкие и мягкие до дрожи в кончиках пальцев. Игорь заставляет себя дышать, когда ведёт по нежной коже за ухом. Под ним желтеет старый засос, чуть выше, на виске — растёртый, но не смытый след от помады.       Игорю, честно говоря, плевать. Потому что в его руках лежит человек, к которому тянет так, как ещё ни к кому и никогда. Под полой пиджака очень горячо, сквозь ткань рубашки легко прощупываются движущиеся в унисон глубокому дыханию рёбра. Игорь с нажимом ведёт по ним и едва не стонет от одной мысли, что эта призрачная преграда может исчезнуть. Серый касается его губ, чуть царапая ногтём, обводит контур нижней и приподнимается, пуская широкую ладонь дальше, на спину. Тёмные ресницы коротко вздрагивают. Игорю кажется, что он закончится в тот же момент, но вновь выживает, и Серый касается его губ своими. Он не закрывает глаза полностью, а Игорь не может перестать на него смотреть, хотя тяжело от этого во всех смыслах. Он гладит изогнутую линию позвоночника, зарывается в волосы, осторожно придерживая за затылок, и не сразу понимает, что узкая ладонь лежит у него на груди, аккурат против сердца.       Серый на вкус как красная рыба, только слаще. Мягко, по-хозяйски скользит языком за зубы, ласкает чужой, выманивает. Игорю кажется, что он сходит с ума. Он жмурит глаза, когда Серый тихо и сладко вздыхает в поцелуй, и резко отстраняет за плечи, когда ладонь с груди скользит вниз и накрывает пах.       — Подожди, — выходит загнанно, Игорь ощущает себя как минимум не в себе, и это пугает. Он к такому не привык, для него всё это слишком. Игорь бы не отказался от смачной затрещины: чтобы выкинуть из головы лишнее и спокойно всё обдумать, чтобы выбить из башки лишнее и в омут с головой — неважно. Но Серый лишь едва заметно поджимает губы, сканирует лицо острым взглядом и сухо выдаёт:       — Ну нет так нет.       Он убирает руку, грациозно поднимается с дивана и отходит к окну, находит форточку и с боем открывает её, подставляя лицо ночному бризу.       — У меня в общаге, в Москве, был сосед. Обычный такой парень, ничего особенного: с девчонками гулял, сессии сдавал, косячок был дунуть не против. Французское кино любил. Мы не то чтобы общались, но так, жили мирно, доброго утра друг другу желали, по сотке занимали, когда совсем край был.       Время пьяных откровений. Вот только лицо у Серого какое-то странное, не застывшее, но без единой эмоции, чистый лист. Столь резкая перемена настораживает. В недолгую паузу, когда тот замолкает, скидывает надоевший пиджак с плеч, Игорь вдруг вспоминает, что завтра у Разумовского день рождения. Серый зачёсывает растрепавшиеся волосы, ещё больше размазывая след от помады, и продолжает:       — Я однажды вернулся в комнату, а он там под дверью сидит с языком на плечо. На ручке повесился, представляешь? — он как будто пытается разглядеть что-то в ночном небе, мажет пальцами по стеклу, оставляя отпечатки на долгую память. — Галстук ещё этот гриффиндорский, девка его забыла, а он и пригодился. Все удивились, конечно: вроде и проблем у парня особых не было. Да и выглядел он вполне себе жизнерадостно, редко кому на что жаловался. Друзья у него какие-никакие водились. В общем, жил да был как все, а потом взял и умер. Такой вот поворот.       Серый аккуратно прикрывает форточку и оборачивается, выдавая сухой смешок. В светлых глазах ни капли сожаления. Игорь пока не выкупает прикола: Серый не выглядит так, будто до сих пор скучает по тому соседу. Но ведь и о чужой смерти никогда не вспоминают просто так.       — Сядь.       Игорь хлопает по дивану, строгим взглядом показывая, что это скорее приказ, чем просьба, и иначе разговора не будет. От такого напора Серый немного теряется. Он послушно опускается на диван, так, что не скрипит ни одна пружина, едва руки на коленях не складывает как в детском саду. Взгляд из безразличного становится просто каким-то потерянным. Игорь понимает, что был прав: падать в обморок или истерику Серый пока не собирается, но, судя по всему, весёлого будет мало. Стоит его отвлечь.       Игорь наклоняется, хватает за брюки и кладёт стройные икры себе на колени. Это немного странно. Как и всё происходящее. Но Игорь временно приказывает себе не думать, а слушать и действовать по наитию.       — Говори.       Серый по-совиному моргает, чуть отползает назад, чтобы упереться спиной в подлокотник, и с удивлением таращится на то, как Игорь не торопясь расшнуровывает его кеды.       — Когда полиция приезжала, нашли записку. Вроде как. Такой, желтоватый листок из скетчбука, в кармане у него лежал. А на нём квадрат, поделённый на квадраты, в них ещё квадраты, и так пока до точки не дойдёт. Чистая геометрия, но смотрелось жутко. В общем, никто тогда так и не понял ни рисунок этот, ни причину, почему он это сделал.       Игорь снимает кеды, один, второй, и долго смотрит в бирюзовые глаза. История какая-то мутная — да и хрен бы с ней, но Серого в ней что-то сильно пугает. Гораздо сильнее, чем пугает людей по сути вполне заурядная смерть не особенно близкого приятеля.       Профессионально-пристальный взгляд Серый истолковывает по-своему, неуверенно улыбается и качает головой:       — Не смотри на меня так. Я не особенно впечатлительный — в детском доме трэша хватало. Ну, было и было, не братья и не друзья даже, — излом улыбки идёт наискось. Серый больше не смотрит на Игоря в ответ, он смотрит сквозь, уходит в себя и говорит плавно, на тон тише:       — Вот только с год назад я начал его понимать. Сначала это было почти незаметно, почти как лёгкая осенняя хандра, только в начале лета. Но дальше больше: бесконечный день сурка, не по расписанию — по ощущениям. Меняешь планы, заходишь в любое помещение, а ты уже там словно был, говорил то же самое, и закат уже горел точно так же, и креветки в салате как будто знакомые с прошлого раза.       Он как-то странно вздрагивает, словно вдруг вспоминает, где вообще находится, об Игоре, держащем его ноги. Тот успокаивающе, почти неосознанно гладит по подъёму, ждёт, внимательно вслушиваясь в участившийся ритм дыхания. Серый кусает край ногтя с идеальным маникюром, тут же отдёргивает руку и принимается едва заметно раскачиваться взад-вперёд.       — Люди вокруг все какие-то одинаковые, сферические модели человека в вакууме. Бесконечное дежавю в херовой матрице, где все на одно лицо, а коллекционный коньяк из Франции на вкус как ладошка Кёнигсберга. Но это ещё не самое страшное, — он коротко поднимает взгляд и, сардонически улыбаясь, продолжает с чувством, с оттягом, так, что у Игоря волосы на руках встают дыбом: — Вот когда начинаешь копаться в себе и видишь всё то же самое, картонное и бесконечно заезженное — тогда да, накрывает. Хотя это сильно сказано, потому что и эмоции какие-то такие — взятые на прокат, из универсального банка. И вот ты уже закидываешься джанками в вонючем подвале, где бит долбит так, что разжижается мозг. Только бы это всё прекратилось. Как заебавшаяся крыса пытаешься прогрызть дыру в плоском лабиринте, чтобы выпасть куда-нибудь. Отсюда, хоть ненадолго. Или хотя бы чтоб перестало волновать. А потом тебя торкает, и оказывается, что все эти ощущения тоже уже где-то были. У тебя, у коллективного бессознательного — не столь важно.       Хочется всё это прекратить. Заставить замолчать, сгрести в охапку и увести куда-нибудь к заливу, где, чтобы посмотреть на звёзды, необязательно тянуться через форточку. Но Серому нужно высказаться. Отчего-то Игорь уверен: он первый, кто слышит обо всём этом. Лучше бы, конечно, никогда не, но такое доверие становится для него настоящим сюрпризом.       Серый старается взять себя в руки. Он не переживает в обычном смысле, слова даются ему легко. Истерики не будет, слёз тоже. Со стороны Игорь его даже подавленным бы не назвал, но, находясь столь близко, вдруг чётко понимает: тот просто в отчаянии. Слишком далеко за чертой надежды, чтобы ещё о чём-то волноваться.       — Когда ты нашёл меня там, я решил, что это знак. Глупо, да? — Серый вновь однобоко улыбается, потешается над собой — таким наивным в тот момент. Настолько, что всё-таки позволил себе надеяться. — Просто я как раз думал о том, как же мне умереть. Ну не на дверной ручке же вешаться, ты согласен? У себя дома — слишком уныло, у всех на глазах — чересчур пафосно. Я думал о самосожжении, это эффектно, но, увы, тоже не ново. Мне понравилась идея повеситься на мосту. Типа, с него все прыгают, а я прыгну, но с веревкой. Буду болтаться там как пират, пугать туристов на прогулочниках.       Он тихо смеётся, так искренне, что в уголках глаз блестят слёзы.       — Это не выход.       — Мне безумно скучно, Игорь.       Они говорят одновременно. Кроме очевидных — для всех, кроме Серого — прописных истин Игорю сказать пока что нечего. Он сбит с толку и серьёзно дезориентирован. Всё это нужно будет ещё раз как следует обдумать, а пока его главная задача — узнать как можно больше и постараться не усугублять. Это не так просто, потому как то, что Серый говорит дальше, заставляет сердце ощутимо нехорошо пропускать удары.       — Когда ты меня там нашёл, я решил, что ты — мой мессия, — Серый смотрит не прячась, прямо, словно пытаясь донести самое главное без слов. — И ты не подвёл: вытащил, выдернул оттуда, откуда никто не мог. Повёл себя не как все. Я бы при любом раскладе не поехал в участок, ты же знаешь. Но ты всё равно поступил по-своему. И уже на следующий день я понял, что меня ломает. Не от джанков, от тебя. Так получилось, уж извини, но мне не стыдно.       Он едва руками не разводит, улыбается невинно, почти по-детски. Шалость удалась — Игорь чувствует себя так, будто его выкинули без скафандра в открытый космос. Его буквально разрывает от эмоций, ни одной из которых он не может найти имя. Всё слишком запуталось, всего за один вечер.       Игорь понимает лишь одно: он не хочет, чтобы всё закончилось как в одной из фантазий Серого. Из любой ситуации есть выход, долбаный Буратино умудрился даже нарисованный открыть. Так что им с Серым обязательно должно повезти. Это «им» даётся на удивление легко, Игорь больше не собирается отпускать, и плевать он хотел на личные границы. Он сильнее сжимает так правильно ложащиеся в ладонь щиколотки и спрашивает:       — Ты всё ещё думаешь, как умереть?       — Да.       — Тебе всё ещё скучно, — Игорь не спрашивает. Он пытается выучить правила. Конечно, то, о чём говорит Серый, к обыкновенной скуке имеет весьма посредственное отношение. Но слова это всего лишь слова.       — Да, и чем дальше, тем хуже, — Серый смотрит на руки, на грубые пальцы, сжимающие его ноги. — С тобой тоже. Но с тобой не так тошно. Не знаю почему. Странно, да?       Ничего странного Игорь здесь не видит, разве только сам факт, что оказался во всей этой истории. Случай? Ошибка? Но пути назад нет, а потому Игорь уверенно говорит:       — Мы что-нибудь придумаем.       Серый улыбается — так, словно услышал сто раз уже затёртую шутку, сгибает ногу и с нажимом ведёт ступнёй от колена к паху.       — Я не против.       Морская капуста отлично идёт наутро.       Игорь понимает, что попал, когда обнаруживает себя в час ночи на сайте известного мозгоправа из Германии. Профессор говорит по-русски, имеет всевозможные награды и длинный шлейф положительных отзывов на сторонних ресурсах в том числе. Игорь захлопывает крышку видавшего виды ноута и проводит ладонью по лицу. Серый может разобраться с этим сам: у него было достаточно времени, чтобы найти хорошего специалиста хоть в Питере, хоть на другом конце света. В разновидностях протекающих крыш Игорь не разбирается от слова совсем. Он знает, что в богадельнях держат психов, опасных, конченых, неспособных жить в обществе. Его бесит, когда подонков вместо жёстких нар отправляют в комнату с мягкими стенами. На этом всё.       Игорь читает про депрессию, про меланхолию, про другие слова, которые раньше слышал мельком и понимал лишь отчасти. Но что-то постоянно не складывается. И хорошо бы списать всё на творческую натуру с характерными заскоками, на какой-то из возрастных кризисов или пресыщенность жирной жизнью. Вот только это зловещее, болезненное нечто с листка, зарисованного квадратами, проскальзывает в голосе, в каждом взгляде, даже в ленивой небрежности движений Разумовского. Теперь Игорь замечает постоянно. Замечал и раньше, только не понимал, просто любовался, как песчаным замком, как цветком яблони, как скульптурой изо льда. Красота, приговоренная к скорой смерти, всегда завораживает сильнее.       Игорь готов поступиться этим ненормальным чувством. Пожалуй, впервые в жизни он напуган столь странно и безысходно, чувствует себя настолько бессильным. Что бы там ни говорил Серый, Игорь никакой не мессия.       И всё же он может попытаться.       На вопрос о мозгоправе Серый морщится как от зубной боли, отодвигает вазочку с мороженым и укоризненно смотрит поверх красных очков.       Они сидят в ротонде недавно отреставрированного дома на Ваське, а внизу монотонно шумит город.       — Игорь, я правильно понимаю, что ты предлагаешь мне рассказывать о своём дне сурка в течение нескольких месяцев?       Серый злится, но вяло, с усмешкой. Взмахивает длинными пальцами в неопределенном жесте и отворачивается к панорамному окну. Игорю нервозно, ему вновь кажется, что он лезет не в своё дело. Он неуютно передёргивает плечами и всё же давит из себя с напускной уверенностью:       — Слушай, там людей с воображаемыми друзьями и голосами в голове лечат. Тебе уж точно смогут помочь. Да, не сразу, но…       — Конечно помогут! — Серый дёргано зачёсывает волосы назад и пристально смотрит в ответ сквозь красные стёкла очков-половинок. Смотрит долго, мысленно взвешивает черепушку собеседника и в результате всё же поясняет:       — Помогут ускорить процесс. Игорь, это даже не дополнительный круг, это ад в аду. Геометрическая прогрессия. Если я тебе так надоел, сбрось меня с этой крыши прямо сейчас — и дело с концом.       В ответ Игорь молча кивает и показательно принимается ковырять остатки мороженого. До асфальта здесь метров двадцать. Прежде чем Серый перестаёт сверлить взглядом и утыкается в ленту твиттера, Игорь несколько раз успевает прикинуть, сможет ли перехватить его на пути к выходу через окно.       На службе решают, что со своей бестией Гром таки расстался. Не благополучно. Игорь становится нервным, ещё более резким и нетерпимым, чем раньше. Его стараются обходить стороной даже те, кого раньше можно было бы назвать приятелями. У Димы, напарника, терпение просто ангельское, наверное, поэтому Игорь на него почти не срывается, чувствует даже что-то вроде вины за своё поведение.       Дима не считает, что Игорь расстался со своей таинственной пассией — иначе с чего бы ему так часто проверять телефон. Неубиваемый кирпич звонит редко — всё больше тренькает смсками, но без фанатизма, два-три раза в день. Была бы его воля, Игорь писал бы утром, в обед, да каждый час, заканчивая пожеланием приятных снов. Просто чтобы получить ответ и знать, что всё в порядке и на том конце воображаемого провода по-прежнему кто-то есть. Но Серого откровенно триггерит с любого повторяющегося действия, поэтому приходится сдерживать некоторые порывы, выкручиваться и импровизировать.       Однажды Игорь увозит его прямо из офиса, посреди рабочего дня. Сажает на мотоцикл позади себя и гонит на радость всем чертям прочь из города. Дача у дядь Феди солидная, званию под стать, с банькой и широкой скрипучей кроватью на втором этаже. Шеф на службе, а запасные ключи в цветочном горшке у входа. Серый стаскивает шлем, встряхивает волосами и косится на деревянный дом со снисходительной улыбкой. Но от неё не обидно. Напротив — если ситуация кажется Серому забавной, Игорь считает свою миссию выполненной.       Плед на кровати в мансарде клетчатый, под цвет волос Серого. Солнце медленно ползёт к закату сквозь яблоневые ветки, пробивается в спальню подрагивающими пятнами света. Через открытое окно слышны шелест листьев и чириканье мелких птах. Серый пахнет как всегда, не то чтобы вкусно, но обалденно. На этот запах у Игоря уже рефлекс: рот наполняется жидкой слюной, а красная машина в груди набирает обороты. Серый подставляет под поцелуи шею, зарывается пальцами в отросшие тёмные вихры и тянет ниже. Это приятно. Игорь никогда не представлял себя в такой роли, но с этим человеком всё иначе. На грани, ярко, неповторимо — сильнее, чем того хотелось бы.       На внутренней стороне молочных бёдер двенадцать тонких белых полосок, шесть на одной ноге, шесть на другой. И ещё по одной малиновой. Рубцы ровные, все одной длины, на одинаковом расстоянии друг от друга. Это даже красиво, но Игорь боится их касаться. Он смотрит на них со странной смесью сожаления и суеверного ужаса.       Календарь заключённого или обратный отсчёт?       В городе опять громкое дело: накрыли контору, которая помогала людям официально умереть. Инсценировкой смерти занимались настоящие профессионалы, некоторые раньше даже работали в органах, а кое-кого поймали на горячем прямо в собственном кресле. Около десятка трупов за последние два года, на самом деле — наверняка больше.       — Мужчины, женщины, даже один подросток, — Дима переворачивает листы дела, поправляет очки и поднимает недоумённый взгляд на Игоря. — Но у нас нет открытого дела о маньяке за этот период. Я хочу сказать, тогда, с детьми, тревогу подняли гораздо быстрее…       Игорь смотрит на него хмуро. Ему не нравится объяснять очевидные вещи, но Дима старается изо всех сил. Ради него можно сделать исключение.       — В медвузе на парах трупы вскрывают, ты в курсе?       — Ну… Да, слышал, — Дима переминается с ноги на ногу, чуть испуганно смотрит своими огромными светлыми глазами. Тоже голубыми, но совсем-не-такими. — Да и нам на втором курсе показывали кое-что.       Игорь сухо кивает, отбирает папку с делом и тоже принимается рассматривать фотографии якобы погибших.       — Как думаешь, этих жмуров кто-то ищет?       — Нет, но… — Дима ненадолго зависает, а потом всё же выдаёт неуверенное: — Но ведь их не так уж много.       Игорь давит тяжёлый вздох, достаёт телефон. Новых сообщений нет. Через час можно будет попробовать написать самому.       — В городе полно людей, которых никто не будет искать. Какие проблемы сделать из них необходимое количество трупов?       Игорь строго смотрит на Диму. Тот отворачивается, делая вид, что экран чужого мобильника ему не интересен.       У Серого настоящий особняк. Не слишком огромный, не безвкусно помпезный, но впечатляет. Мастерская на половину этажа через коридор от спальни, с мощной вытяжкой, чтобы ночью не несло краской, максимально близко, чтобы нести в масло сны. Проснувшись на мягком монстре, где можно и три валета уложить, Игорь резко садится, гонит воспоминания, от которых мигом начинают гореть уши и тяжелеет в паху. Он натягивает джинсы и идёт в студию, безошибочно определяя, что в такую рань Серый может быть только там. Иначе — валялся бы в постели на Игоре.       Холст у окна на первый взгляд кажется пустым. Игорь тихо подходит сзади, цепляется взглядом за длинные пальцы, уже чуть измазанные, следит за прямыми мазками кисти и лишь затем обращает внимание на картину.       Это бледный город. Прямоугольные безликие здания хаотично громоздятся друг за другом белёсыми прямоугольниками на фоне такого же светлого неба. Все оттенки пепельного. Слепо таращатся одинаковые квадратные окна. Кисть продолжает скользить по холсту, то ли укрупняя, то ли размывая линии геометрического пейзажа.       — Приснилось?       — Снится. Уже довольно давно.       Серый рисует медленно, плавно. Не отвлекается и никуда не спешит. Игорю хочется уткнуться ему в макушку, успокаивающе сжать плечи. Потому что на неоконченной картине та самая неясная жуть, изнанка херовой матрицы.       Серый не выглядит так, будто нуждается в поддержке. Правда в том, что Игорю хочется обнять его просто для того, чтобы убедиться: он всё ещё здесь. Но вместо этого Игорь говорит:       — Любимое дело покоя не даёт? Серый, воскресенье, шесть утра…       Голос хриплый со сна, и тем контрастнее звучит ответ Серого, произнесённый буквально нараспев:       — Конечно, ведь главное — дух искусства. Лишь он сияет, а вокруг темно и грустно.       Он откладывает кисть, вытирает руки и стягивает резинку, распуская волосы. Всё так же не оборачиваясь спрашивает:       — Нравится?       Игорь качает головой. Серый его не видит, но безошибочно чувствует. Хотя бы то, что Игорь стоит достаточно близко, чтобы откинуться лопатками ему на пресс, упереться затылком под солнечное сплетение, однозначно затребовав полагающееся внимание.       — Мне тоже. И та выставка — так старался убедить тебя в её охуенности, что почти поверил сам. Но нет, — Серый зевает, прикрыв рот узкой ладонью, переплетает пальцы с пальцами Игоря, мешая гладить себя по волосам. — На самом деле, это очень просто, когда у тебя уже есть имя. Сейчас столько говорят про эти нейросети, которые и картины рисуют, и тексты пишут. Думаю, замени меня одна из них, никто и не заметит. Будут так же делать вид, будто что-то понимают, и восхищаться работами молодого гения кто громче.       В августе небо густое и чёрное, как школьная гуашь. Они лежат на газоне поверх пледа и смотрят на звезды. Белые штрихи Персеид проносятся слишком быстро, но желание у Игоря всего одно. Серый едва касается его плеча своим. Людям, которым не нужна помощь, не нужен и спаситель. Но Игорь всё равно хочет, чтобы у Серого всё было нормально. Хорошо тот в состоянии устроить себе сам, было бы желание. В это хорошо Игорь наверняка не впишется, он для другого. Он не питает иллюзий, он точно знает, что навсегда хотел бы остаться вот так: глядя на звёздное небо, которое он как будто никогда раньше не видел, лёжа в объятиях угасающего лета с ощущением прохладной ладони поверх собственной руки.       Через час Игорь кусает белое плечо, просто чтобы не выть. Внутри Серого так узко, что почти больно. У них получается не сразу, и только на боку. Серый шутит про ущербность больших членов. Наверное, ему гораздо больнее, но он как будто не замечает этого. Игорю хочется повторять бесконечное «прости», но единственное, что он может, — разомкнуть зубы и прижаться губами к красному следу, к взмокшей шее, к горячему месту за ухом, давая время привыкнуть. Себе в том числе. Потому что когда Серый чуть двигает бёдрами навстречу, Игорю кажется, что он кончит в тот же момент. Но ему слишком плохо — почти так же, как хорошо: всё это не должно происходить, не так, но иначе невозможно. Игорь чувствует себя вором, мошенником, хотя по совести — пользуются тут им. Он хочет до дрожи, до вспышек под веками. Стыд мешается с возбуждением, прохладный воздух из открытого окна выкручивает на максимум жар кожи под пальцами. Серый не стонет, но поверхностные влажные вздохи и болезненно медленный вязкий ритм соприкосновения тел в тишине ночи бьют током по нервам даже сквозь гул крови в ушах.       Позже, когда сперма остывает у него на бёдрах, Серый говорит:       — Я хочу, чтобы ты был со мной.       Игорь пытается собрать себя обратно. Получается плохо, но ему решили сказать что-то очень важное, и навряд ли будут повторять.       Серый смотрит прозрачным взглядом в потолок.       — Хочу, чтобы, когда я решусь это сделать, ты был рядом.       Игорь работает не в спецслужбе, где каждый второй — мастер подсматривать через вебку. Следить за Серым постоянно невозможно, и это просто выносит мозг. Игорь понимает, что его паранойя никому из них не поможет, но и просто забить не может тоже. В итоге ему приходит замечательная мысль переложить часть работы на профессионалов своего дела. Серый — персона известная, не настолько чтобы по улице шагу нельзя было ступить, но на всевозможных мероприятиях и раутах папарацци его просто обожают. За идеальные снимки с любого ракурса, за их частую неоднозначность и хорошую цену.       Игорь кладёт в закладки на рабочем компе несколько сайтов со светской хроникой. Это здорово помогает, даже если снимки сделаны пару дней назад. Обманутый мозг радостно накладывает картинку на сухие тексты сообщений, создавая иллюзию благополучия.       Однажды вечером, когда уже пора бы отчалить домой, Игорь видит в ленте заметку о благотворительном вечере, на который Разумовский, его главный устроитель, так и не явился. На сообщения тоже никто не отвечает. Игорь звонит на отключённый телефон, затем — на домашний номер.       В особняке трубку берёт Олег, нечто среднее между охранником и дворецким. Игорь не вдавался в подробности. Вообще-то ему кажется, что Серый с ним иногда спит. Но об этом Игорь тоже предпочитает не спрашивать.       Не успевает прозвучать даже первый гудок, складывается впечатление, что Олег просто сидит на телефоне. Учитывая, что Разумовского потеряла даже пресса, наверняка так и есть. Олег вежливо выслушивает Игоря, без намёка на более близкое знакомство, хотя виделись они не раз.       — Сергей просил сказать, что он немного приболел. Но ничего серьёзного. Я передам ему, что вы звонили.       Игорь сбрасывает звонок и ещё с минуту тупо пялится в стену. Вообще-то он рад, что в своём огромном доме Серый сейчас не один. Простыть в середине сентября — дело плёвое, ничего необычного. И всё же Игорю тревожно. В их коротком разговоре с Олегом ему чудится что-то странное, но он не может понять, что именно.       Не может ровно до того момента, когда переступает порог собственной прихожей и видит под вешалкой знакомые красные кеды. Свет нигде не горит, и тёмно-синий кардиган Серого сливается с диваном и поздними сумерками. Он очень длинный, буквально до пят, и Серый лежит свернувшись, укрытый им целиком.       Игорь садится на край дивана, осторожно гладит по спине, по плечу, с беспокойством вглядываясь в холодный блеск из-под опущенных ресниц. Серый не спит, но и на прикосновения не реагирует. Игорь зовёт его по имени несколько раз — безрезультатно. Добиться хоть какого-то внимания в свою сторону удаётся только включив свет. Серый жмурится, потерянно и недоверчиво смотрит на Игоря, словно не узнавая.       — Ну, ты чего здесь?       Игорь заправляет спутанные пряди за ухо, открывая бледное лицо. Прижимает ладонь к прохладной щеке и пересаживается так, чтобы заслонять свет от лампочки. Серый перестаёт подслеповато щуриться и наконец немного приходит в себя. Он неопределённо пожимает плечами, опускает колкие ресницы и сам почти невидимым движением ластится к руке, отвечая тихим:       — Здесь лучше.       Слышать такое одновременно приятно и страшно — Игорь чувствует, как у него дёргается уголок рта. «Серый пришёл именно к нему. Он сделал это, потому что ему очень плохо», — эти две мысли пожирают друг друга в черепной коробке. Игорь вдруг понимает, что бесконечно устал.       — Будешь что-нибудь?       Серый отрицательно мычит, даже не открывая глаз. Оно и к лучшему — в холодильнике, как всегда, шаром покати. Игорь давит тяжёлый вздох и уходит на поиски спортивок и какой-нибудь футболки. Заодно лезет в аптечку за градусником.       Серый напоминает куклу из синтепона: такой же мягкий и безвольный. Игорь помогает ему переодеться, как маленькому. Руки вверх, ноги вперёд. Температуры у Серого нет, запаха алкоголя не чувствуется тоже. Спортивки он игнорирует, позволяет надеть на себя футболку с гербом Питерской полиции и уползает под тонкое одеяло, накрываясь им с головой. Игорь не видит, не может найти его мобильник, тот по-прежнему отключён. Это странно, но теперь это проблема Олега.       Игорь уходит умываться, после ставит у дивана стакан с водой и ложится сам. Серый спит, и это по-настоящему радует. За несколько месяцев их знакомства он заметно похудел. Игорь обнимает острые плечи, утыкается носом в загривок и моментально проваливается в сон.       В пятницу вечно творится чёрт-те что. Рядом с участком прорывает трубу с горячей водой, Дима подворачивает ногу на лестнице, малолетние активисты устраивают акцию на крыльце мэрии, а какие-то ряженые придурки обносят банк. Для Игоря всё как в тумане. Он носится по городу, на кого-то орёт, что-то делает. Но мыслями постоянно возвращается в собственную квартиру, к сжавшейся фигуре под одеялом в мягком свете туманного утра.       — Серый, мне на работу.       Игорь гладит мягкие волосы, зачем-то жестоко удерживая себя от того, чтобы прижаться губами к выступающей лопатке под съехавшим воротом. Ритм дыхания меняется. Серый переворачивается на спину и всё так же, не открывая глаз, с невероятной надеждой спрашивает:       — Ты пойдёшь?       Из-за этой интонации Игорю хочется послать всё в густой питерский туман. Но это не дело.       — Позвони мне как… Если соберёшься уходить.       — Интересно, с чего?       Серый недовольно морщится, чешет нос и вновь отворачивается на бок, утыкаясь лицом в подушку. Видимо, телефона у него и правда нет.       — Позвони как сможешь.       Игорь целует рыжую макушку и уходит.       Кирпич в кармане молчит до самого вечера. Игорь старается побыстрее спихнуть отчёты, сгребает оставшиеся заметки в ящик стола одной бесформенной кучей и несётся домой.       Серого там ожидаемо нет. Его номер по-прежнему недоступен, в особняке никто не берёт трубку. Игорь едва останавливает себя, чтобы не запустить несчастной нокией в стену, выдувает полграфина воды и несётся на мотоцикле прочь из города.       Олег открывает почти сразу, смотрит на незваного гостя с обычным пофигистично-непробиваемым выражением породистого пса.       — Добрый вечер, Игорь. Если вы к Сергею, то его нет дома.       — Где он?       Игорь почему-то уверен, что тот знает. Как знал и о том, что накануне Серый решил спрятаться от всего мира в квартире у Грома.       — Никаких распоряжений на ваш счёт не поступало. Думаю, Сергей самостоятельно свяжется с вами, если сочтёт нужным.       Олег даже бровью не ведёт, когда его хватают за лацкан форменного пиджака.       — Ты в курсе, что с ним происходит? Он, может, сейчас стоит на Бетанкуре и сигануть собирается! Или слюнями давится в каком-нибудь притоне. А ты здесь строишь из себя…       Поток обвинений заканчивается совершенно не мужественным «Ай!». Олег заламывает руку в доли секунды, так легко, словно Игорь — не майор полиции, а какой-нибудь доходяга восьмиклассник. Болевой приём: вроде ничего особенного, но плечо как будто готово попрощаться с суставом. Олег выжидает с десяток секунд, отпускает и всё с тем же похер-фейсом говорит заметно успокоившемуся Игорю:       — Думаю, он где-то в Санкт-Петербурге. Если понадобится помощь полиции, я обязательно вам позвоню.       Даже плохим предчувствием не назовёшь — Игорь точно знает, что прямо сейчас, в это самое время происходит что-то нехорошее. Он несётся по Питеру не разбирая дороги, словно в горячечном бреду пытаясь представить, где может быть Серый. Где-то здесь, в огромном городе. Время неумолимо утекает сквозь пальцы. Игорь опасно подрезает на повороте чёрную бэху и наконец останавливается, свернув в ближайший проулок.       Так нельзя.       Дыхание постепенно приходит в норму. Под закрытыми веками медленный счёт до пятидесяти. Думай, думай… Небо над северной столицей бескомпромиссно заволакивает тяжёлой пеленой облаков. Начинает моросить. Игорь пытается найти хоть какую-то зацепку.       Олег сказал, что Серый в городе. Почему он так в этом уверен? Потому что знает, где именно, или ему так сказали? Тогда формулировка слишком странная, зачем вообще говорить такое?       А зачем говорить такое Игорю?       Момент божественного озарения оставляет после себя абсолютную пустоту, словно взрыв атомной бомбы. Игорь заводит мотоцикл и с оглушительным рёвом выруливает на проспект, едва не сбив рекламный щит.       Растрёпанного мотоциклиста с бешеными глазами отель «Санкт-Петербург» встречает настороженно, но с вышколенной дружелюбностью. Игорь говорит, что при исполнении, предлагает разобраться по-тихому, толсто намекая: жмур в номере — не лучший рекламный ход. Ему выдают ключ, провожают до номера и, словив успокаивающий кивок перед открытой дверью, убираются от греха подальше.       Серый лежит в белоснежной ванне на фоне окна.       Живой.       Покачивает высоким фужером с шампанским, едва заметно улыбается Игорю одними губами.       — Привет.       В номере сильно пахнет маслом, резко отдавая ещё не выветрившимся растворителем. Кисти и всё прочее лежит здесь же, на полу, на безнадёжно испорченном стуле. Лёгкий переносной мольберт развернут холстом к панорамному окну. От двери картину не увидеть, но Игорь и без того знает, что там — вовсе не шикарный вид на реку. Когда он подходит ближе, боком усаживаясь на край ванны, Серый тут же достаёт из воды ногу, демонстрируя высокий подъём, ведёт по бортику, предлагая погладить. За все годы в полиции Игорь ни разу не сталкивался с суицидниками — живыми. Ему не приходилось вытаскивать людей из петли или заговаривать зубы на крыше, выжидая, пока внизу натянут тент. Он не знает, как должен выглядеть и вести себя человек в подобном состоянии. Откровенно говоря, на того, кто готов свести счёты с жизнью, Серый накануне был похож куда больше.       Игорь ведёт кончиками пальцев по розоватой коже, скрупулёзно повторяет рисунок вен.       — Ты не позвонил.       — Я не мог.       Серый допивает шампанское и тянется за бутылкой. Рядом с ней лежит нож для холста и широкая кисть, измазанная в красной краске. Действительно краске. Игоря начинает понемногу отпускать, плечи становятся тяжёлыми, в голове кисель. Всё в порядке. По крайней мере, лучше, чем могло бы быть. Серый предлагает выпить, но Игорь отказывается. Он и так чувствует себя пьяным, не верит, что всё обошлось, решилось так просто. Ему начинает казаться, что они всё это придумали: Серый — свою квадратную дичь, Игорь — его желание покончить с собой. А нужно было так мало — отдохнуть денёк, выпасть из привычного ритма жизни, сменить обстановку.       Вместе с этим приходит полное понимание, что он никогда бы себе не простил, если бы открыл дверь и увидел Серого, спящего в красной воде. И никакой здравый смысл вроде «сделал всё, что мог» и «не в ответе» здесь бы уже не помог. Да Игорь бы сам себе вены вскрыл, если б это что-то изменило.       — Почему я до сих пор не написал твой портрет?       Серый склоняет голову набок, попеременно прихватывает сахарными зубами алеющие губы. Под глазами всё ещё темнеют круги от недосыпа, но в остальном Серый выглядит великолепно. Он всегда так выглядит, но в тот момент Игорю гораздо больше нравится тот простой факт, что чуть прищуренные бирюзовые глаза на него по-прежнему смотрят.       — Ещё напишешь.       Серый неопределённо хмыкает, пряча улыбку в бокале, и кивает куда-то вглубь номера.       — Нравится?       Игорь нехотя оборачивается.       Новая картина на вид почти не отличается от старой. Может, размером чуть поменьше и светлее ещё на тон. Однотипные дома с квадратными окнами больше не жмутся на фоне свинцового неба. Теперь они заполонили весь холст целиком, давятся, наезжают друг на друга, откровенно не помещаясь, хищно воюют за каждый миллиметр. Гигантская опухоль на последней стадии.       И ярко-красный широкий росчерк, пересекающий её по диагонали. Неровный, с капельками брызг по краям.       Игорь ничего не смыслит в живописи. Но, глядя на ещё даже не высохшую картинку, он чётко понимает, что ничего не хорошо и ничего ещё не закончилось. Перед глазами вновь кадр с белым силуэтом в наполненной красным ванне.       Он успел как раз вовремя.       — Всё оказалось так просто. Этому городу не хватало цвета.       Серый доволен. У него голос человека, который решил мудрёную загадку и теперь снисходительно делится ответом:       — Не хватало чего-то яркого, полного самой жизни. Я долго думал об этом и наконец понял, что есть одна вещь, которая точно подойдёт. Кое-что, чего я никогда не пробовал.       На тихий плеск воды Игорь не оборачивается. Он вдруг понимает, что ошибся.       — Ты когда-нибудь убивал?       Секунды растягиваются, как перегретый пластик. Игорь выдавливает из себя шелестящее «нет» и ждёт, что его шеи коснётся холодное лезвие.       Но ничего не происходит. Серый слегка разочарованно вздыхает, ставит на пол опустевшую бутылку. Вместо прохладного металла руку Игоря накрывает горячая ладонь. Серый переплетает пальцы, чуть прижимается сзади и гладит по бедру, без намёка на большее, просто потому что это приятно, просто чтобы быть ближе. Он подлезает головой под плечо, заставляет обнять себя за шею так, что вода с волос капает на и без того промокшие в дожде джинсы.       — Тебе правда совсем не нравится?       Игорь пока не готов заглянуть в голубые глаза. Он смотрит на бледный город. С ярким цветом тому гораздо лучше. Не совсем так. Красный перетягивает на себя внимание, отвлекая от неясного ужаса на заднем плане. С этим контрастным пятном смотреть на картину куда легче — Игорь не может не согласиться.       Этот город пережил множество жертвоприношений. Он на них вырос. С новыми Игорь сталкивается каждый день — такая у него работа. Но, несмотря на это, он знает: их череда не закончится никогда. Такова человеческая природа, такова жизнь.       Этот город пережил множество жертвоприношений. А значит, вполне сможет пережить ещё одно.