Частоты и медианы

      Заходя в квартиру Фандорина, Измайлов уже начинает что-то подозревать, но пока ещё смутно, где-то уж совсем на задворках сознания. Гораздо больше его занимает сама ситуация. Этого приглашения он беспокойно, но с уверенностью ждал, клянчил своими честными-пречестными лисьими глазами, требовал грубоватыми и временами выходящими за всякие рамки намёками, приближал как мог, заполняя чаты мессенджеров и чужое свободное время своим настойчивым и искромётным присутствием.       И всё же желание Фандорина в тот вечер становится для него сюрпризом, как приход давно ожидаемой посылки с другого конца света.       Эраст и правда вписывался в окружающую картину мира весьма своеобразно. Первые дни, когда он только появился в отделении, Гриша всё ждал, когда же тот наконец сменит свои строгие и в то же время какие-то щёгольские пиджаки с до хруста отглаженными сорочками на человеческую одежду. Но потом понял: как он сам перестал бы существовать без джинсов, своей любимой тачки и извечной ухмылки, так и Фандорин не смог бы остаться Фандориным без идеального внешнего вида, жёсткой самодисциплины и книжек с иероглифами, которые тот нередко почитывал во время обеденного перерыва. Так, постепенно привыкая и присматриваясь, Гриша осознал, что раньше ни с чем подобным не сталкивался, а потому заинтересовался ещё больше.       И сам не заметил, как ушёл с головой.       Если поначалу необычного, подчёркнуто вежливого Эраста хотелось просто разложить на его же столе, наблюдая, как вышколенная холодность и протесты будут трусливо таять под бесстыдными ласками, то уже после пары месяцев Измайлов вдруг обнаружил, что о новом коллеге теперь может рассказать больше, чем обо всех остальных вместе взятых. Во сколько тот приходит на службу, что его особенно раздражает, а что вызывает лишь усталый вздох, на каких словах он чаще заикается и как склоняет голову набок, когда читает что-то в телефоне. И ещё кучу всего, но в то же время безобразно мало! О жизни Фандорина вне работы и его, Измайлова, общества Гриша не знал почти ничего, довольствуясь лишь собственными догадками, слепленными из случайно оброненных фраз.       Общение их протекало вроде бы без особого напряга, но тоже как-то странно. Даже разговаривая с Фандориным о ничего не значащей фигне, каждый раз Гриша почему-то испытывал чувство, словно приобщается к какому-то высококультурному искусству. Только на этот раз с горячим и искренним интересом.       Эраст — имя-то какое! — мог позволить вытащить себя куда-нибудь в бар ли, в кино, со всеми или только вдвоём, а всевозможные Гришины намёки и откровенные подкаты переводил в шутку, иногда и вовсе делая вид, что не замечает. Ни разу, впрочем, не попытавшись пресечь. При этом не создавалось впечатления, что тот «ломается», — Гриша не смог бы выразить это яснее, но при взгляде на полуопущенные веки, скрывающие прохладу льдистых глаз, изгиб тонких губ и игру света поверх точёных черт лица ему казалось, что Эраст просто с интересом наблюдает за ним. И никуда не спешит — только и всего. Поначалу это бесило, но со временем Измайлов с удивлением почувствовал, что втягивается. Было в этом что-то такое, приятно интригующее. Неприевшееся.       От всех этих переглядок разложить Фандорина — может, даже несколько раз кряду, может, даже и у себя дома — хотелось ничуть не меньше. Интересно, в постели он заикается больше или меньше? Но просто поговорить во время короткого перерыва или получить не относящееся к службе сообщение ближе к вечеру вдруг стало тоже очень важным. Без этого окружающие начинали бесить больше обычного, и день как-то не радовал.       Ситуация начала выходить из-под контроля ближе к декабрю: примерно тогда Гриша обнаружил, что может сходу назвать, чем обедал Фандорин в каждый из дней прошедшей недели и во что при этом был одет. А потом ожидаемо грянул корпоратив.       Клуб начальство выбрало откровенно так себе: с ремонтом старше двух лет, не сильно, но заметно разбавленной алкашкой и девочками в форме, но явно не первой свежести. Правда, на всё это Измайлову чисто по-человечески насрать, когда он ловит Фандорина на пути к выходу и, дёрнув за рукав под лестницу, вжимает в какую-то блядско-ворсистую стену, отзывчиво вибрирующую на упругие толчки долетающих сюда басов. Эраст не сопротивляется, но, прежде чем сделать хоть что-нибудь ещё, Гриша долго и настороженно вглядывается в его лицо, старательно ловит чуть расфокусированный взгляд светлых глаз, в которых теперь текуче дрожат розово-фиолетовые блики. Медлит. Но только до того, как расслабленно-безучастное выражение лица напротив не прорезает довольная ухмылка. Всего на мгновение, но его хватает, чтобы в следующий миг Эраст тихо охнул в поцелуй, рефлекторно цепляясь за держащие его руки, шумно выдохнул, почувствовав горячие пальцы под рубашкой, и прижался ещё ближе, зарываясь своими невозможными пальцами во взмокшие от духоты и возбуждения волосы на затылке Демона.       От этих нехитрых и откровенно пошлых зажиманий по синьке под лестницей насквозь прокуренного клуба Гришу обрушивает так, что на пару секунд становится тяжело стоять. В голове что-то гулко падает и дрожит низким звоном со дна сознания, пока руки шарят по нежной коже вдоль контура ремня, а губы отрываются от губ, но лишь затем, чтобы с остервенением прижаться к влажной и так красиво блестящей коже шеи. Впрочем, Гриша этого уже не видит: перед глазами темно, а все чувства отступают, давая простор тактильным ощущениям и запахам. Фандорин чуть выше, но Гриша без комплексов, да для них и места нет, так они сейчас близко, а в голове сплошное «идеально, сука, как же идеально». Как там ослик говорил? «Мой любимый цвет и размер»? Определённо.       Долбанный ремень с какой-то хитрой пряжкой ужасно бесит, не оставляя простора для манёвра. Гриша просто перемещает руку ниже, сжимая сквозь плотную ткань по всей длине, и ловит хищным поцелуем очередной горячий выдох. Гортань под пальцами приятно вибрирует, и, напившись чужим неслышным стоном, Гриша снова ныряет носом куда-то за ухо. Прикусывает кожу ближе к загривку и глубоко с шумом вдыхает. Пахнет Фандорин просто нереально. Странный парфюм — за долгие месяцы его шлейф казался Грише то свежим, то сладким, то мускусно-горьким, то терпким, но каждый раз это был один и тот же запах. Теперь он же, помноженный на тяжёлую пряность разгорячённого тела, пьянящий дух шампанского и табачную ноту грязной непристойности в общественном месте, бьёт по нервным окончаниям мощной волной, с шипением оседающей в кончиках пальцев и низу живота.       Грише ужасно хочется оставить засос, впиться в солёно-сладкую нежную кожу под ухом или чуть пониже кадыка. Так хочется, что рот наполняется жидкой слюной, а пальцы каким-то чудом вдруг находят лазейку, всё же скользя под ремень вдоль впадины позвоночника, как вдруг…       — Т-там шеф.       Голос у Эраста абсолютно спокойный, разве что учащённое дыхание после короткой фразы так и не приходит в норму. Это отрезвляет, и без лишней суеты Гриша чуть отстраняется и смотрит назад через плечо.       Яковлев и правда плетётся к лестнице. Не похоже, что домой, скорее — просто покурить и продуть лысеющую голову свежим воздухом. Последнее особенно актуально, потому как двигается шеф по какой-то уж очень странной траектории, с прицелом под лестницу, где ему не особенно рады.       — Осторожнее!       Эраст буквально вылетает навстречу, когда Яковлев закономерно спотыкается о декоративный бордюр. На эту картину милосердия Гриша взирает, оставаясь в полосатой тени лестницы, с тихой злостью и неприятным привкусом остывающего возбуждения на языке. Эраст же, как заправская медсестра, помогает начальству доковылять до сортира, на Измайлова так ни разу и не оглянувшись.       А дальше — Новый год, у каждого свой, нетрезвая праздничная неделя, знакомо проходящая для отделения в режиме горячей точки. И затем — о чудо! — дело, закрученное почти как в детективе, с похищениями и странными сердечными приступами — настоящее приключение. Одно на двоих. Собственно, по долгу службы Гриша с Эрастом пересекались нечасто, но на этот раз было всё: и километры сообщений, и ночные бдения в раздумьях и ожидании новых улик, и общее страдание над отчётами. Эраст не прячется, что бы это ни значило, не избегает красноречивых взглядов, когда в лисьих глазах привычное, но не притупляющееся восхищение мешается с деловым азартом. Воспоминание о случае на новогоднем корпоративе, подобно запаху парфюма, постоянно витает вокруг, но из раза в раз деликатно остаётся «за кадром».       До тех пор, пока на довольное с подмигиванием «Отметим?» Эраст не отвечает: «Конечно. Можно у меня».       Переступив порог, Гриша ловит себя на том, что начинает как-то странно озираться по сторонам: с интересом, но каким-то немного робким, словно в страхе сделать что-нибудь не так. Обстановку в доме Фандорина нельзя назвать аскетичной, но во всём чувствуется умеренность. Все вещи и незаметные на первый взгляд мелочи наполнены смыслом — пусть непонятным гостю, но важным для хозяина. Не чета Измайловскому евроремонту из каталога. Квартира Эраста — не крепость, это и есть он сам, и оттого, садясь на предложенную вместо стула подушку, Гриша странно и чуть по-дурацки улыбается от восторга и непривычного в таких делах трепета.       Но за бутылкой французского портвейна в сопровождении разогретой лазаньи из холодильника всё быстро встаёт на свои места. Сидеть на полу за низким столиком оказывается очень даже удобно, и уже после нескольких глотков странное стеснение проходит, а язык вновь становится, что называется, без костей. Говорят о том о сём, что совершенно не важно, потому как рубашка Эраста расстёгнута аж на три пуговицы, а на губах блуждает едва заметная улыбка — как тень от той, предновогодней. В комнате, несмотря на отвратительную погоду за окном, тёпло и вкусно, а мягкий свет точечных светильников придаёт полуазиатскому интерьеру заманчивой аутентичности, центром и источником которой является сам Эраст. Всё это Грише безумно нравится.       В голове уже начинает приятно шуметь, когда разговор вновь возвращается к завершённому расследованию. Эраст со смехом рассказывает, как во время визита к свидетельнице был принят за соискателя на роль в новом авангардно-прогрессивно-концептуальном фильме, а Гриша, слегка преувеличивая, делится впечатлениями от посещения домашней мастерской некоего поклонника Церетели и Босха.       — Жаль, что везде по отдельности были, — заканчивает он, выливая себе в бокал остатки вина. — Смотрелись бы отлично.       Эраст не отвечает, только изящно ведёт бровью, намекая, что ждёт пояснений, и за это выражение лица Гриша в принципе уже готов рассказать ему что угодно. Например, о том, как хотел бы находить его утром у себя под одеялом или как через гугл переводил сфотканное название одной из его книг, чтобы позже купить такую же, только на русском. Как хорошо было бы, отправляясь куда-нибудь на машине, видеть на соседнем сидении его, Эраста. И как охуенно было бы, разреши тот остаться на ночь. Учитывая ситуацию, шансы на всё это не так уж малы, но, сглотнув, Гриша добродушно продолжает:       — Ну, как Шерлок и Ватсон, из сериала этого. Ты, конечно, не такой зануда. Да и я не такой… — он делает неопределённое движение рукой, так и не сумев подобрать слова, а Эраст, мягко улыбнувшись, говорит:       — Ты мне льст-тишь.       Он такой красивый в этот момент, с этими своими скулами, блестящими, чуть растрёпанными после долгого дня волосами и ласково-укоряющим взглядом.       — Чуть-чуть, — Гриша показывает пальцами что-то размером с пробку от колы и, внутренне замирая, в том же вальяжном тоне добавляет: — Но вместе мы и правда хорошо смотримся. Яковлев тогда так засмотрелся, что чуть рожу об пол не расшиб.       — Хочешь остаться? — спокойно интересуется Эраст, словно справляясь, пошёл ли на улице дождь. Вот только взгляд темнеет так, что даже не по себе становится.       — А не похоже? — улыбается в ответ Измайлов, нарочито лихо, но уголок криво изогнутых губ всё равно дрожит от напряжения. И Эраст это наверняка видит.       — Х-хорошо, — он отводит взгляд, берёт свой бокал за ножку и какое-то время крутит его туда-сюда, не отрывая от стола. Это не всё, и Гриша послушно, затаив дыхание, ждёт. Наконец, явно приняв какое-то хорошо обдуманное и взвешенное решение, Эраст говорит: — Только с одним условием.       Грише хочется почти заорать, что он согласен на всё: даже спать на диване в другой комнате, даже на полу, если вдруг так принято в этом доме. Поклясться на крови, что не расскажет никому об этом визите? Приготовить с утра завтрак? Что угодно.       Но, очевидно, всё не так просто, и Гриша вместо груды ненужных слов целиком превращается в немой вопрос, чуть подаваясь вперёд от нетерпения.       — Я почищу т-тебе зубы.       Эраст говорит это не громко, но чётко, — как обычно. Гриша понимает, что не ослышался, но въехать в смысл не может: то ли от алкоголя, то ли от собственной недалёкости, которая временами обнаруживает себя в обществе Эраста. Наверно, это какой-то странный прикол. Японский, к примеру. Или это какая-то проверка от фандоринских тараканов, и сейчас Гриша должен ответить что-то определённое, о чём он понятия не имеет. Эраст продолжает выжидающе смотреть в ответ, вовсе не похоже, что он шутит, но и помогать запутавшемуся вконец гостю не собирается тоже. В итоге Гриша просто сдаётся:       — Что? — глупо переспрашивает он после долгой паузы, но Эраст, кажется, считает, что сказал достаточно.       — Пойдём.       Он изящным движением поднимается с пола и выходит из комнаты. В абсолютной тишине квартиры слышно, как босые ноги касаются кафельного пола вытянутой прихожей. Гриша опрокидывает в себя остатки портвейна, косится на своё отражение в чёрном стекле окна. Какое-то время он рассматривает чуть размытые очертания собственного лица, а отражение в ответ беззвучно одними губами желает ему удачи.       — Постарайся не д-дёргаться и не закрывай рот.       Гриша неловко кивает в ответ. Он сидит на широком бортике ванной и чувствует себя полностью дезориентированным. Рельефный кафель, стилизованный под бамбуковую ширму, делает, в общем-то, просторную комнату зрительно меньше. Но стены не давят, ведь дальше расстояния полусогнутой руки, на котором сейчас находится Эраст, для Гриши не существует вообще ничего. Измайлов точно помнит, как оказался здесь, — ему разрешили остаться на ночь, но почему?.. Почему он не раздумывая согласился на такую маленькую, но бесконечно странную авантюру? Почему он вообще оказался в этой квартире сегодня вечером и почему этого не случилось раньше?       Смотря широко раскрытыми глазами, как Эраст выдавливает на щётку крохотную горошину прозрачной зубной пасты, Гриша приходит к выводу, что не понимает вообще ничего. От этого становится немного жутко, и шокированное сознание начинает стремительно выплывать из алкогольных паров, повышая резкость окружающей картинки. Чуть выше сгибов локтей пробегает лёгкий озноб, а отошедший от винного букета нос забивает знакомый запах парфюма, в котором терпкие и мускусные ноты теперь являются мажорными.       Эраст чуть наклоняется, и его лицо становится гораздо ближе, но Гриша всё ещё смотрит на него снизу вверх. У них не настолько большая разница в росте, чтобы такой ракурс был обычным делом, но Измайлов ловит себя на том, что ему нравится. Так можно лучше разглядеть полуприкрытые, шало блестящие сейчас глаза, да и в самой этой искусственно приниженной позе есть что-то неправильно-приятное… Стоит Эрасту только сказать — и Измайлов не раздумывая встанет и на колени, но вместо этого губ касается закруглённый кончик щётки, и Гриша покорно открывает рот.       Гладкий пластик с едва заметным нажимом скользит по нижней губе, делая её чуть влажной. Давая привыкнуть к чужому вмешательству и мысли о последующем вторжении. Запах зубной пасты отдаёт солью, почти как море, что, однако, совершенно не отрезвляет, — на фоне парфюма Эраста и тяжёлого послевкусия портвейна выходит что-то совершенно крышесносное.       Эраст переворачивает щётку и скользит внутрь осторожно, но уверенно, легко поглаживая, касается пальцами подбородка, заставляя чуть запрокинуть голову. Мягкие ворсинки нежно ласкают кончиками дёсны, чуть щекотно и неожиданно волнующе — туда-сюда. В своём неспешном темпе, который на этот раз нет возможности контролировать. Гриша смотрит в глаза напротив: мягко прищуренные, со зрачками едва ли не до краёв радужки — и ощущает себя как никогда беспомощным. Внутрь-наружу, внутрь-наружу. На вкус паста тоже какая-то чуть солоноватая, и больше ничего. Когда под языком начинает скапливаться слюна, трение щетинок о нежную кожу становится более вязким — никогда раньше Гриша не обращал на это внимание. Он представляет вдруг, совершенно зря, как это выглядит со стороны: он с беспомощно запрокинутой головой и мерно скользящая в его рот блестящая от слюны щётка, с хирургической точностью перехваченная изящными пальцами.       Эраст переходит на верхний ряд, временами разворачивая головку так, чтобы касаться нёба, и так Гриша узнаёт, что оно у него пиздец какое чувствительное. Просто ещё одна эрогенная зона. В джинсах и раньше было не сказать чтоб просторно, но теперь — просто горячо. Всё же забавная, должно быть, со стороны картина. Но Измайлову похер — от кого прятаться-то? От Эраста, который все эти месяцы только того и добивался? В этом теперь Гриша уверен. Или от себя, который сам на всё согласился и теперь течёт как сучка оттого, что его фактически имеют в рот?       От этой мысли из горла вырывается горячий вздох, который в таком состоянии звучит весьма жалко — словно у щенка. Светильник, слишком яркий для ванной, находится точно за головой Эраста, и от его света начинают слезиться глаза. Гриша искренне верит, что от этого. Не дёргаться и не закрывать рот оказывается не так просто: прикоснуться к себе хочется уже до ломоты, а ещё больше — провести языком по рельефной ручке, впуская ту почти до конца, чтобы губами коснуться кончиков красивых сильных пальцев.       Невесомо пройдясь по передним, Эраст перемещается на другую сторону, от этого Гриша чуть наклоняет голову и в тот же момент чувствует, как по подбородку начинает течь тёплая слюна. Он вскидывает руку, чтобы вытереть, издавая при этом какой-то неясный глухой возглас, но так и застывает. Движения внутри прекращаются, а взгляд голубых глаз становится столь строгим, что Грише нелогично хочется извиниться, хотя ему это в принципе несвойственно. Он возвращает руку на место, вновь вцепляясь в холодный бортик ванной до побелевших костяшек. Когда Эраст наконец продолжает, это снова так приятно, что Гриша прикрывает глаза, полностью отдаваясь ощущениям. Очень хочется начать покачиваться в такт, потому что нужно уже, — сильнее, всего и до конца. Но всё тем же строгим тоном, которым говорили голубые глаза, рядом звучит:       — Смотри на меня.       И Гриша неохотно подчиняется. Ему хорошо и физически тяжело от того, что он видит, хотя всё как-то размыто, но это неважно. Просто так уже слишком, потому что, несмотря на холодность тона, Эраст тоже возбуждён — глаза блестят как во время болезни, а дыхание редкое и неровное, так что крылья носа мелко трепещут при каждом вдохе. Гриша смотрит на него откровенно умоляюще и надеется, что Эраст поймёт и сжалится, ведь он, как оказалось, лучше знает, что нужно. Хотелось бы думать — конкретно Грише.       Закончив с зубами, щётка скользит ниже, подцепляя край языка, скользит под него. В момент, когда тонкие щетинки проходятся по уздечке, Измайлову кажется, что он обкончается в штаны, как школьник, но сквозь уханье пульса в ушах и собственное дыхание прорывается резкая и до ужаса бесящая мелодия. И всё прекращается.       Эраст на мгновение застывает, а затем, прикрыв ненормально горящие глаза, распрямляется и тянется к звонящему на стиралке телефону.       — Пять м-минут, — Эраст сбрасывает таймер и после глубокого вдоха добавляет: — Б-больше врачи не рекомендуют.       — А у меня ещё уши грязные, — неожиданно для самого себя выдаёт Измайлов. Мозг ещё как будто не включился, но какая-то его часть уже определилась и уверенно прёт в своём ебанутом направлении.       — А у меня как раз есть н-набор бамбуковых ухочисток, — отвечает в тон Эраст.       — Набор? — зачем-то переспрашивает Гриша, хотя смысл слов сейчас едва ли доходит до него.       — Ну да, — как-то неожиданно мило улыбается Фандорин. — В Японии это что-то вроде традиции доверия. Ч-чаще этим занимаются жёны и матери, но есть и специальные салоны, кстати, д-довольно популярные. А в одном из китайских городов странствующий чистильщик ушей — это целая п-профессия и образ жизни…       Краем сознания слушая эту познавательную лекцию, Гриша сидит и просто глупо улыбается на пару со своим отражением над раковиной. Осознание, что в этом доме его выебут во все дыры без малейших на то усилий, накатывает тёплой волной лёгкой паники, а слегка истеричное веселье от только что пережитого вырывается из горла тихим смешком. Кто тут ещё кого разложит…       По-хорошему, свалить бы отсюда прямо сейчас, пока ещё можно. Хотя поздно уже, конечно. Да Гриша и не собирается, только если под дулом пистолета — и то не факт. Потому что, несмотря на внезапно открывшиеся перспективы, он теперь точно знает: что бы Эраст с ним ни сделал, всё это ему понравится.