Быть может в миг мы растаем, И нас с тобою не станет, День-два, и мы уйдем навсегда. Быть может в миг мы растаем, И нас с тобою не станет, Час-два, летят прощания слова ©
Отец как-то сказал мне: «Делай выбор, пока он есть. А если его нет, то это последствия того выбора, который ты когда-то сделал». Полнейшая чушь, как по мне. Ведь так легко философствовать, сидя в уютном кресле перед согревающим камином, когда у тебя за плечами с десяток судебных процессов, результатом любого из которых мог стать Поцелуй Дементора или огромный срок в Азкабане. Может, я преувеличиваю, конечно, и на деле же ничего из этого не грозило главе уважаемого рода Малфоев — слишком влиятельному и слишком заметному человеку, что самолично вырезал своё имя на форзацах истории Волшебного Мира, но на тот момент мне казалось, что это самое худшее время в моей жизни. Полное томительного ожидания и головной боли по утрам. Всем людям свойственно ошибаться. И я ошибался. Худшее ждало впереди, и я устал спрашивать себя, последствием чьего выбора оно было.* * *
Я помню старую церковь и яркий, душащий запах цветов. Помню чёрные мантии, мелькающие на фоне опавшей листвы, и тихий шёпот на каждом углу. Помню Панси и Блейза, как мы скромно жались поодаль от всех, и недовольные лица, обращённые в нашу сторону. Мы не подходили близко. Это было ни к чему. Меня всё ещё раздирала непонятая злоба, смешанная со скорбью. В каком-то смысле даже обида, но у меня не было сил разобраться, за что и на кого. Я старался не смотреть на процессию, разглядывая каждый стык в цветастых витражах древней церкви. Зелёный, красный, ярко-синий… Они сливались в причудливую мозаику, но едва ли мне было дело до сюжета. Глаза так нещадно пекло, что я боялся лишний раз моргнуть и упустить хоть одну деталь замысловатой фрески на стекле… Вот этот кусочек — идеальный ромб, этот похож на созвездие, здесь краска облупилась и стала совсем невзрачной… Держать лицо, держать спину, держать глаза открытыми, а зубы плотно стиснутыми… Слова священника звучали где-то поодаль и доходили до меня сквозь ледяной ветер и шелест листьев. Кто-то приправил монотонную речь горькими звучными рыданиями, и любопытство свернуло мне шею на звук. Кажется, что-то даже хрустнуло. Кувыркнулось несколько раз, царапая горло, и упало прямо к пяткам, вытащив нечто, что давно пряталось между внутренностей. В глаза сразу бросились бесконечные ряды богато оформленных венков, нежные букеты цветов, алые и чёрные ленты, струящиеся на ветру, кусок лакированной деревянной крышки и испачканные подолы траурных платьев и мантий. Тошнота толкнулась из самого желудка, и даже скрупулёзное изучение старых витражей больше меня не спасало. Здесь всё провоняло смертью и горем. Мне не стоило приходить. Не стоило даже думать о том, чтобы сунуть сюда нос, но… Я всё-таки моргнул и тут же поднял голову выше, задирая подбородок в каком-то странном горделивом жесте, но гордости во мне не было ни капли. Мне просто хотелось затолкнуть всё это обратно в себя, чтобы оно не обожгло мне щёки и не проползло за шиворот, впитываясь в кожу и в ткань дорогого пальто. Я вдруг почувствовал себя готовым свалиться в яму вместе с этим ящиком. Ноги бы мои подкосились, голова ударилась бы о твёрдость гроба, а кровь хаотичными разводами расползлась бы по светлым волосам, словно вино, расплескавшееся из бокала на мягкий ковёр. Горло сжалось так сильно, что мне пришлось задержать дыхание и зажмуриться на какое-то время, отгоняя резкую боль под рёбрами. — Мне пора, — всё что могу выговорить, сжимая в кулак кашемировый шарф. Ловлю стеклянный взгляд Блейза, пару секунд изучаю идеальный профиль матери и бесшумно аппарирую, но, оказавшись в знакомых стенах, успеваю лишь стремительно упасть на колени, прежде чем желудок скручивает в первом болезненном спазме…* * *
Я просыпаюсь от боли в затёкшей шее и моментально распахиваю глаза, внимательным взглядом изучая комнату. С некоторых пор подрываться за считанные секунды вошло у меня в привычку, а сон стал настолько чутким, что малейшее колебание воздуха вырывает даже из самой глубокой дрёмы. Чувствую запах молочного детского питания и терпкий парфюм матери с нотками садовых цветов — её любимый. На старом дубовом столе всё ещё тихонько бормочет вещатель с детской сказкой о колдуне и прыгливом горшке. Я выключаю его щелчком пальцев и устало откидываюсь на спинку дивана, на котором опрометчиво заснул в середине дня. К этому я тоже начал привыкать. Мать, наверное, в ужасе. На моих коленях мирно посапывает черноволосый малыш, крепко обнимая любимую игрушку — зелёного дракона, набитого синтепоном и, — моими стараниями — волшебными травами для неспокойных детей. Я стараюсь не двигаться, чтобы не разбудить ребёнка — видит Мерлин, уложить его практически невозможно. Он плохо спит и плохо ест, не разговаривает и безустанно плачет. Всё это напрямую отражается на мне. На моей жизни. На моих мыслях и даже на родителях. На каждом чёртовом прожитом дне. Джеймс глубоко вздыхает и устраивается поудобнее, сворачиваясь в маленький тёплый комочек на моих коленях — всё, что мне осталось. От тебя. Придурочный Поттер. Тебе никто и никогда этого не простит. Ты слышишь, ублюдок? Никогда. Знаешь, после всего, что случилось, я ненавижу твоих драгоценных магглов ещё больше. Если раньше я мог их хотя бы терпеть и, пересилив себя, научился мало-мальски контролировать лицо в присутствии этих ошибок природы, то сейчас не стесняюсь высказываться даже в присутствии матери. Она зло смотрит на меня и поджимает накрашенные губы, или же беззвучно шепчет: «Драко, не смей», а мне наплевать. Вот похуй мне, и в гробу я видал, что подобные речи не достойны чистокровного мага из семейства Малфоев и Блэков. Я буду выражаться, как хочу, ведь ты не оставил мне выбора. Никому из нас не оставил. Автомобильная авария, Поттер. Звучит просто нереально для такого мага, как ты. Для трёх — воистину немыслимо. Разбиться среди бела дня в куске железа, в котором ты даже никогда не нуждался, разве можно быть большим идиотом, чем ты? Я знаю, что за рулём был Уизел. Знаю, что его сумасшедший папаша заразил его своей страстью ко всякой магловской херне. Знаю, что летающей машины на втором курсе вам было мало, и он решил обучиться новому навыку. Знаю, что ты сам его учил. Упаси Моргана, пусть никто не думает обо мне столь предосудительно, я не слежу за личной жизнью предателей крови, хотя уже давно их так не называю даже мысленно. Мне пришлось узнать эти подробности. Как и всей магической Британии. Как и всему миру, каждой крысе в этом клоповнике — Дырявом Котле. Ты доволен, Поттер? Теперь твою жизнь обсасывают с ещё большим вкусом, чем когда бы то ни было. Смакуют каждый твой шаг, каждый взгляд и каждый вздох, сделанный до проклятой аварии, когда ты решил разбиться нахрен и послать всех нас к Мордреду. Если ты хотел внимания, то вот оно, черпай ложкой и наслаждайся, сукин ты сын. Не знаю, кого благодарить за то, что вы оба додумались не взять с собой детей. Наверняка, это была идея Джиневры, потому что у вас с Уизелом напрочь отсутствует чувство ответственности и самосохранения. С другой стороны, мне никогда не понять, какого Мерлина она сама потащилась вместе с вами, но факт остаётся фактом, и вряд ли кто-нибудь из ныне живущих узнает, что случилось тогда в этот день. Ты знаешь, что сорвал мне свадьбу, шрамоголовый? Даже за чёртову сотню миль от меня ты умудрился испоганить мне жизнь и перевернуть её с ног на голову. Никогда и ничего не хотел я так сильно, как избавить себя от твоего общества навсегда. О, это были прекрасные пять лет без Золотого Трио и вечного напоминания о том, в какое дерьмо вляпалась моя семья, прислуживая Тёмному Лорду. Ты мог бы разбиться в любой другой день, Поттер, но ты сделал это в день моей свадьбы. Я надевал дизайнерский смокинг из арабской ткани, привезённой на заказ в Европу, сразу после умопомрачительного секса в саду с будущей женой, когда в наше поместье на юге Франции пришло известие об аварии. Стоит ли говорить, что после такого ни о каком торжестве не могло быть и речи? Знаю, большинство считает меня беспринципным напыщенным щёголем, сидящим на куче золотых галлеонов, и использующим спины домовых эльфов исключительно в качестве подставки для ног, но, спешу разочаровать, даже у нас, чистокровных магов есть понятия о чести и приличиях. Мы не устраиваем танцы на костях, как бы вам, добрым и хорошим героям этого не хотелось. Мы с Асторией отменили свадьбу. И отменяли её ещё три раза, пока не разбежались окончательно, не способные жить друг с другом после такого скандального провала в первый раз. Оказалось, что очень тяжело идти к алтарю, когда в голове скребётся собственная совесть и голосом дряхлой старухи шепчет в черепной коробке: «О, Драко, вспомни же, как ты самозабвенно трахался, пока Гарри Поттера, его жену и лучшего друга сминала груда металла, намотанная на столб. Как тебе такая мысль, будущий лорд Малфой?». В болезни и в здравии, да? Так вот, я уже не помню, когда был после этого в здравии. У меня не стоял три месяца, Поттер, и я ненавижу тебя за это. Ты даже умереть не можешь, не устроив переполох в своём фирменном гриффиндорском стиле. Какого чёрта это всё вообще коснулось моей постели? Какое право ты имел так издеваться надо мной и моей семьёй? Ты всего лишь жалкий герой, глупый спаситель человечества и редкостный зануда. И Уизелу там передай, что он полный мудак. В курсе ты или нет, но Грейнджер сломалась. Сдалась. Спеклась. Называй как хочешь. Она впала в отчаяние, опустила руки и превратилась в ходячую тень самой себя. И всё из-за вас обоих. Как сейчас помню её серое потускневшее лицо, когда она стояла на пороге Мэнора, и моё ядовитое: «Тебя никто не приглашал, Грейнджер». А она заплакала. У неё на руках сидела собственная дочь, пытаясь отгрызть голову какой-то кукле, а Джеймс цеплялся за потрёпанную мятую мантию, испуганный моим тоном и мрачностью фамильного замка. Конечно, я не мог не узнать твоего сына, маленькую копию моего школьного кошмара. Дети дружно подхватили её истерику, а я так и стоял в дверях, разглядывая неряшливые складки на старой мантии. На крики прибежала Нарцисса и, отчитав меня за грубость, сопроводила ревущую Грейнджер в гостиную и велела подать чай. В глазах матери я во мгновение ока стал неотёсанной скотиной, которой место в хлеву, а не в резиденции Малфоев, и непривычный стыд охватил меня, словно лихорадка. Конечно, мы все знали, что опека над маленьким Поттером в случае смерти родителей передавалась молодой чете Уизли, но Рон погиб, и двое двухлетних детей остались на попечении не выходившей из траура Грейнджер. Я не мог даже представить, каково ей было. Дочь постоянно напоминала о муже, а крестник — о лучшем друге, газеты и весь магический мир не уставали мусолить эту тему по десятому разу. Она даже не могла пить чай, так тряслись её руки. Никогда ещё не видел свою мать такой взволнованной. Никогда не видел, чтобы она позволяла кому-то рыдать на своём плече, кроме меня. Грейнджер едва успевала вытирать слёзы моим платком (хоть на этот добрый жест у меня хватило капли воспитания), они снова катились по впалым щекам, пропадая где-то в вороте неглаженой рубашки. Мать держала её за руку, отец молча слушал, стоя у окна и хмуро размышляя о чём-то, а я, конечно же, позорно смылся. Смотреть на это было невыносимо, и под предлогом очень важных дел я сбежал из поместья немного проветриться и, не желая возвращаться туда снова. Но, тем не менее, к ужину пришлось явиться и в подробностях выслушать сухой рассказ Нарциссы о всех бедах, свалившихся на Грейнджер. Дела обстояли прозаичнее некуда. Уизли её окончательно достали. Выпотрошили душу своими бесконечными причитаниями и похоронной обстановкой в доме. Они потеряли двоих детей и в довесок ещё одного, которого считали полноценной частью своей семьи. Сами того не зная, Уизли толкали Грейнджер в затяжную депрессию, каждую минуту напоминая о том, чего она лишилась навсегда. Ни работы, ни мужа, ни друга, лишь вечно скорбная свекровь и дяди дочери, от которых почти не было помощи. Я ничему не удивлялся, чего ещё ждать от невоспитанных хамов, так любящих совать свой нос, куда не просят? А помощь ей была нужна серьёзная. Я лишь мог беззвучно восхищаться её мужеством и стойкостью, когда мать сказала мне, что Грейнджер съехала из «Норы», той халупы, которую Уизли называли домом, и обосновалась одна с двумя детьми где-то в спальных районах Косого переулка. Ей срочно нужна была работа, но Министерство Магии, это скопище лицемеров и бюрократов, рассыпалось в жалости и просто предложило ей пособие как вдове и опекуну сына всенародного Героя. Думали откупиться от неё золотом и даже предложили нанять слуг, чтобы только не возмущалась и тихонько воспитывала детей, ни в чём не нуждаясь и не попадаясь лишний раз на глаза. Оказывается, малолетние дети — существенный повод отказать волшебнику с высшим магическим образованием в рабочем месте. Чушь собачья всё это, но Грейнджер не стала обращаться в суд даже с поддержкой моей семьи. Она всего лишь просила работу. Даже самую низкооплачиваемую и несоответствующую уровню её интеллекта. Просто работу. Занятие. Цель. Несколько часов в день, чтобы не чувствовать себя полным ничтожеством. Разумеется, отец согласился и нанял её своим личным помощником по ведению дел с французскими партнёрами по поиску и продаже редких магических артефактов. Мне, по большому счёту, было наплевать, чем там она занимается, я трудился в министерском Отделе Тайн и никоим образом с ней не пересекался, хотя по рабочим вопросам Грейнджер часто приходилось появляться в Мэноре и подолгу вести скучные беседы с моим отцом в кабинете или библиотеке. Я не высказывал своё мнение, прекрасно зная, каких трудов стоило моим родителям по крупицам восстанавливать рухнувшую репутацию и опороченное имя семьи. Я знаю, что мать мечтала искупить вину за все наши прегрешения, и не вмешивался, стараясь помогать ей во всех начинаниях. Первые пару месяцев я не интересовался, куда на время своих дел и редких командировок Грейнджер девает двоих детей, пока не обнаружил целый детский сад в одной из гостиных поместья. Ну, конечно, кто бы сомневался, Андромеда. Кто ещё мог взяться за это неблагодарное дело с учётом того, что у моей тётки уже был внук, оставшийся сиротой после плясок Пожирателей Смерти? Правда, Эдварду уже стукнуло восемь, и игры с сопливыми младенцами нисколько не будоражили его интерес, но, тем не менее, мой синеволосый двоюродный племянник всегда находил для малышни занятие и не тяготился их обществом, которое иногда могло затянуться и на пару дней, пока не объявлялись Уизли и не забирали их к себе. Мне не очень нравился такой расклад дел, но лучше пусть дети размазывают пюре по стенам моего дома, чем пытки психанутого маньяка с замашками всемирного господства. К тому же, Мэнор такой огромный, что здесь всегда есть где уединиться, и порой я даже не замечал в нём чьего-либо присутствия, а дети мне никогда не досаждали. До определённого момента.* * *
Первый раз это получилось абсолютно случайно. Я был дома и писал огромный отчёт по невозможности использования ожерелья Клеопатры в научных целях Министерства, когда в каминной комнате появилась Грейнджер. Она что-то сбивчиво объяснила, сунула мне огромную розовую сумку, орущего Джеймса и испарилась в зелёном пламени, прокричав место назначения так быстро и невнятно, что дальнейшее преследование оказалось попросту невозможным. Отец с матерью тогда отлучились на полдня наслаждаться испанской оперой, Андромеда не отвечала на вызов по каминной сети, а с Уизли я и близко не общался, не испытывая абсолютно никакого желания начинать это делать. Я был слишком горд, чтобы попросить помощи у бывшей невесты, никто из моих друзей наследниками ещё не обзавёлся, и я не придумал ничего лучше, чем спихнуть поттеровского отпрыска на плечи домовиков. Продержались они от силы минут двадцать, да и за это я готов был воздвигнуть им памятник при жизни. Мерлин, как же он орал. Надрывался, пускал сопли и краснел, как помидор, не затыкаясь ни на минуту. Джеймс обслюнявил мне дорогую рубашку, пока я пытался его укачать на руках, бродя по Мэнору из комнаты в комнату и пугая его истошными воплями старинные портреты своих предков. Он не хотел есть, он не хотел спать, играть или в туалет. Он просто беспрерывно плакал, отчаянно обливался слезами и доводил меня до белого каления, не давая закончить чёртов отчёт. Он был так же невыносим, как и его отец. Я попытался взять его равнодушием. Поставил ребёнка в центр комнаты и сел за стол, изо всех сил игнорируя вопли, но это не подействовало. Лишь моя голова треснула надвое, разбросав половинки по гладкому дубу древней столешницы. Мне хотелось его придушить. Заткнуть подушкой, только бы он замолк. Я не люблю детей, хотя прекрасно понимаю, что рано или поздно придётся этим существом обзавестись, но во всех моих планах воспитанием отпрысков занималась жена, пока я вкалывал на работе и обеспечивал семью достатком. Джеймсу было срать в подгузник на мои планы. Он поганил мою жизнь во всех смыслах этого слова и нисколько не чувствовал за собой вины. Истинный сын своего отца, не устану повторять. Когда вернулась Грейнджер, я был готов расцеловать её и убить одновременно. Оказывается, её не было всего полтора часа, но для меня эти девяносто минут превратились в бесконечный поток криков и мокрых, слюнявых пятен на шёлковой рубашке. Я возненавидел этот орущий завод по производству фекалий, и всегда старался держаться от него подальше, если мой дом в очередной раз использовали в качестве детского сада. Тем не менее, второй раз меня подставила мать. Сбежала на какой-то невероятно важный приём и, не удосужившись справиться о моих планах на вечер, оставила ребёнка, по её словам «всего лишь на пятнадцать минут». Конечно же, Джеймс орал. Будто чувствовал, маленький засранец, что мы остались совсем одни, и тут же завёл старую песню, сопровождаемую икотой и частыми всхлипами. Мерлин, какой же он отвратительный ребёнок! От него просто не было спасения. Бригада домовиков с игрушками, лучшие каши от нашей кухарки Олли, песни на французском от непревзойдённого меня — всё впустую. Я в бешенстве, домовики по углам, Поттер надрывается, и стены дрожат от его криков. Из моих ушей уже вот-вот брызнет кровь, пачкая разводами стены и ковры. Не могу сказать точно, когда это случилось, но я не выдержал и обругал его папашу вслух, не особенно стесняясь в выражениях, и вдруг Джеймс заткнулся. Бросил на меня заинтересованный взгляд и сунул палец в рот, продолжая икать и беззвучно лить слёзы. — Гарри Поттер, — тихо сказал я, сам не понимая, чего хочу добиться. Честно говоря, это имя неприятно жгло мне язык и слишком сильно напоминало обо всём случившемся, но совершенно странным образом это подействовало на его сына. Джеймс внимательно на меня смотрел, словно видел первый раз в жизни, и неожиданно протянул маленькие ручки, прося объятий. Он так горько хмурился, будто бы изо всех сил сдерживая новую волну истерики, а я был настолько шокирован, что не посмел отказать, и просто прижал мальчишку к груди, чувствуя лёгкий укол зависти, ведь у Поттера даже имя было волшебное, способное успокаивать младенцев одним своим звучанием. Мальчик продолжал плакать, положив растрёпанную голову мне на плечо и тихонько дёргаясь от икоты. Моя шея горела от его сбитого дыхания и требовательных объятий, а сердце бешено заходилось в волнении. — Скучаешь по папочке? — полушёпотом спросил я, поглаживая Джеймса по спине и легко покачивая его на руках. Он не разразился в истерике, а лишь сильнее вцепился в меня, словно ему вдруг стало больно от моих слов. Я знал, что было больно. Чувствовал, улавливал на грани подсознания и неосознанно разделял с ним эту боль, желая отхватить себе кусок пожирнее. Мои руки дрожали. Таким меня и застала мать — стоящим в центре гостиной и медленно укачивающим маленького мальчика, плачущего на моём плече. Со стороны могло даже показаться, что я всего лишь неторопливо вальсирую в одиночестве, беззвучно переступая в туфлях по персидскому ковру, и только тоскливые всхлипы ребёнка дадут понять, что нас здесь двое. Таким маленьким и беззащитным он был. И, — мне неожиданно сильно ударило это в грудь, расцарапав до мяса внутренности, — совершенно одиноким. От отца, которого он почти не знал, ему осталось лишь имя, хрипло произнесённое мною вслух спустя много лет. Как ни прискорбно, но я знал Поттера дольше, чем его родной сын. Наверное, в совокупности я провёл с ним больше времени, чем успел за свои два с лишним года Джеймс, и это… Я не знаю даже, как это описать… Я не хочу думать, каково этому маленькому мальчику без матери. Не хочу. Если начну, то больше никогда не вылезу из этой зловонной ямы. Застряну там навечно, а ночные кошмары станут моими неизменными спутниками… Уже стали. Его усталое сопение разбивало мне сердце с каждым неуверенным вздохом. Будто бы Джеймс уже так отчаялся докричаться до мамы и папы, что просто отдался в руки незнакомца, не зная, как же ему дальше быть. Как жить дальше. Без тебя. Моя мать застыла в дверях, утирая слёзы шёлковым платком и непривычно переминаясь с ноги на ногу. Нет, ну что за несправедливость, неужели я способен вызывать у людей лишь желание срочно расплакаться? Нарцисса сопроводила нас в мои покои и самолично помогла переодеться в пижаму, чтобы мне не пришлось укладываться в постель прямо в сшитом на заказ костюме. Мы оба никогда не видели Джеймса спящим и действовали максимально тихо, боясь сделать лишний шаг и даже вдох. К тому моменту, как я присел на свою кровать в одних пижамных штанах, мальчик немного ослабил хватку на моей шее и позволил уложить себя отдельно, не используя мою грудь в качестве подушки. Он уснул под моим боком, а я чувствовал себя полнейшим мерзавцем, видящим в нём лишь капризный сгусток истерики, мешающий мне жить. Это всё, что ты мне оставил, Поттер. Я надеюсь, что тебе хотя бы стыдно.