Хвосты и копыта

      Вейлон неловко переступал с ноги на ногу, постукивая копытцами и стараясь не следить взглядом за Бернсом, который кружил вокруг своего ассистента с живым интересом, изучая результат очередной… Ладно-ладно, катастрофа — слово слишком громкое и подразумевающее неприятные легальные последствия. Маленького неприятного происшествия. Не задокументированного, понятное дело.       По крайней мере он жив. Второй скопытившийся от радиационного отравления ассистент в роду — это был бы удар по кошельку и совсем уж чернушный цирк.       — Ну… Выглядит все не настолько плохо, Смитерс. Из вас вышел отличный, здоровый жеребец!       Ободряющий хлопок по крутому, как винная бочка, боку заставил Вейлона повернуть голову и смущенно кивнуть. Бернс, выглядевший необычно добродушным для себя, водил руками против короткой шерсти, похожий на впервые глядящего непослушными руками кошку ребенка. Что-то в самом его тоне было от заботливого хозяина редкой, ухоженной зверушки — в сочетании с недавней метаморфозой это выглядело гротескно.       — Спасибо за комплимент, сэр, но я бы предпочел свои старые человеческие ноги. Это тело очень… Неуклюжее, и я не хочу платить ветеринару всякий раз, когда мне нужен душ. Довольно унизительный процесс.       — Да? А выглядит очень сильным и изящным. Мне нравятся лошадки, не могу отрицать. Вы представляете собой крайне приятное зрелище и сможете лягать моих недругов, хе-хе!       Монти обошел его по кругу, ведя ладонью по изгибам хорошо развитых мышц, и встал к подчиненному лицом. По-хозяйски, не спрашивая разрешения задрал край белой рубашки, обнажая низ человеческого живота, как раз на уровне своих глаз из-за увеличившейся разницы в росте. Кожа лобка, покрытая короткой пегой шерсткой, плавно растворялась в лошадиной шкуре, как молоко в кофе. Вейлон вздрогнул и поджал ногу, издав тихое, жалобное ржание сквозь сомкнутые губы, когда тощие пальцы принялись наглаживать место перехода человеческого торса в животный — чувствительность кожи сохранилась неизменной.       У Бернса недобро горели шарящие взглядом по мутировавшему телу глаза, мелко подрагивали сухие руки — все в нем так и дышало предвкушением, любопытством, жаром. И это было настолько лестно, насколько и страшно, беспричинно, возбуждающе страшно. Словно он прямо сейчас планировал перетереть Вейлонов круп в пряное мясное пюре и скормить ему же с серебряной ложечки. Чувство было странным, но не было плохим — Вейлон все еще приходил в глупый полудетский восторг всякий раз, когда ему удавалось заставить босса смотреть на себя по-другому, хоть на минуту перестать воспринимать как само собой разумеющееся приложение к офису, ходячую скромную тумбу, которой он иногда казался сам себе.       Тем более если на него смотрели с интересом, таким очевидным и хищническим.       — Я хочу посмотреть на ваш живот, Смитерс. Давайте-ка так, я сяду на ковер, а вы немного пройдете вперед. Только аккуратней с этими вашими копытами, я не хочу, чтобы мне отлягали все почки!       Никто не спрашивал, против ли Вейлон, но Вейлон редко когда умеет быть против. Под ним оказалось как раз достаточно места, чтобы Монтгомери весьма комфортно расположился на коленях и продолжил бесстыдно шарить по лошадиному телу руками. Сперва исследовательски, лишь заинтересованно обводя твердые мускулы под лоснящейся шкурой. Потом — грубей. Наглей. Откровенней. Как трогал в молодости женщин и сейчас любимое ружье — тощие пальцы выводили каждый изгиб, щекоча бледную, беззащитно нежную на животе кожу, Монти полностью игнорировал и подрагивающие лошадиные ноги, и редкие высокие вздохи своего ассистента, который мял собственный воротник дрожащими пальцами, не зная, как заставить себя стоять смирно. Это было странно и щекотно, Вейлон ощущал себя девицей викторианской эпохи, пустившей через чур напористого графа под безразмерный кринолин.       Когда вдруг снизу прошлись руками по темным складкам скрывающей член кожи, Смитерс не смог сдержать испуганного ойканья и хлестанул себя хвостом по бедру.       — Сэр?       — Тихо, Смитерс, вам не о чем переживать. Мне случалось работать с лошадьми, у меня даже был свой конь когда-то, я знаю, что делаю. Вы… Чувствуете? Хм, а мне казалось, что я трогаю совсем легко.       Пришлось закусить язык, чтобы не поинтересоваться с долей ехидства, чем он занимался с лошадьми, раз это дало ему опыт подобного рода — Вейлон не мог позволить себе спугнуть момент, точно не этот. Монти даже в наиромантичнейшем настроении такого жаркого интереса к своему подчиненному не питал. Пара легких, будто бы успокаивающих шлепков по огромным шарам яичек, которые быстро сменились прикосновениями понежнее — Бернс мягко взял одно из них в руку, взвешивая, осторожно сжимая, любуясь морщинистой, как его собственная, кожей, пока вторая рука продолжала гладить и массировать укрывающие член складки. Лошадиная грудь над ним грузно вздымалась тяжелым, частым дыханием, словно готовый обрушиться потолок. С Монти Вейлон всегда заводился быстро, как пятнадцатилетний мальчишка, но сейчас все было еще хуже — он даже не мог видеть Бернса, загороженного огромным телом, но от одних только мыслей о степени неправильности происходящего, от чужого предвкушения и уютного старческого мурлыканья тело горело от носа до беспокойно мечущегося хвоста. Возбуждение еще никогда не ощущалось настолько необычным, настолько чуждым — и боги, собственный член никогда не казался ему таким тяжелым.       Монти довольно облизнулся, осторожно обхватывая орган ровно под широкой головкой, набухший, отяжелевший буквально на глазах. Зрелище было восхитительное.Смитерс в этом плане и в человеческой ипостаси вызывал смесь жгучей зависти и тоски по Бернсовой молодецкой юности, но это… Ровный и длинный, стиснутый переплетением вздувшихся вен, покрытый кляксами светлой кожи, настолько огромный, что сложно было поверить, что все это и правда принадлежит некогда человеческому существу — длинней и толще человеческой руки до локтя, это точно. Монти обвел конец ладонью, пачкая ее в беспрестанно сочащейся вязкой смазке, и принялся медленно, ритмично растирать ее по всей немаленькой длине, придерживая член второй рукой. Кожа была на удивление мягкой, бархатистой, легко, как хорошая ткань, мялась под пальцами, казавшимися почти белоснежными за исключением старческих рябинок на ее фоне. Наверху Вейлон постанывал как мальчишка, беспрестанно дергаясь и стуча копытами об пол — и звучал он в контрасте с этим зрелищем до смешного мило. Монти усмехнулся, стискивая и наглаживая не умещающийся в ладони ствол увереннее и крепче.       — На вид вы намного грубей, чем на ощупь. Мягкий и чувствительный, каким вам быть и положено. Приятно, Смитерс? Я могу и прекратить, если не хотите…       Вейлон запрокинул голову, зажимая себе рот рукой, чтобы не застонать жалкое «Нееет!» на весь кабинет. Когда он ощутил на плоской скользкой головке плотно прижавшиеся, посасывающие кожу губы, из груди вырвалась смесь униженного хныканья и лошадиного ржания. Бернс тихо рассмеялся, утирая губы, восприняв это как полное и безоговорочное согласие. На вкус он был землистым, соленым, остро пахнущим животной плотью и человеческой похотью. Хотелось еще, и Монти решил себе не отказывать — осторожно прошелся острым тонким языком по широкой ложбинке уздечки, обвел по кругу ребристый край набухшей мокрой головки, несколько раз лизнул плоский, скользкий конец и опустился ниже. Прижался губами к стволу, скользя по бугоркам вен, потирая языком горячую бархатистую кожу, свободной рукой вновь разминая ставшие еще тверже яички. Он бы вывихнул челюсть, если бы попытался взять эту махину в рот, но судя по реакции Смитерса, звонко стонущего в потолок, этого было более чем достаточно. Рот наполнился терпким животным вкусом, губы взмокли от склизкого, мутного предэякулянта, теперь буквально текущего с головки прямо на чистый малиновый ковер. Монтгомери раздосадованно цокнул языком, попробовал пальцами влажный ворс, и принялся торопливо, насколько позволяли с не гнущиеся больные пальцы с просоленными, задеревеневшими костяшками, расстегивать пиджак и рубашку под ним.       Он ненавидел пачкаться, но отказывать себе в сиюминутных прихотях вне зависимости от уровня их морбидности ненавидел больше.       Малейшее ожидание, похоже, здорово действовало Вейлону на нервы — уже через десять секунд стройные лошадиные ноги пришли в движение, дергаясь и нервно переступая с гулким стуком, приподнимая массивное тело еще выше. Когда Монти, наконец, успокаивающе погладил рукой бледный мягкий живот, отложив педантично сложенную одежду в сторону, Смитерс готов был загорцевать от нетерпения, по-лошадиному фыркая и тяжело дыша. На легкое прикосновение к головке он отозвался довольным, радостным стоном, и дернул бедрами навстречу сухой руке. Монтгомери умиленно хихикнул и успокоил подчиненного очередным легким хлопком по яичкам, сорвав с его губ виноватое нежное аханье. Привстал, чуть запрокидывая голову и раскрывая осторожные объятия. Горячий, сгибающийся под собственным весом член лег на тщедушную грудь, пачкая тело Бернса, прижавшего его к себе обеими руками так, что головка уткнулась в плечо. Запах стал еще острей и гуще, наверняка пропитывающий собой его кожу, волосы и всю комнату. Монтиизвернул шею и плотно прижался к головке губами, посасывая, поглаживая натянутую кожу языком, принялся растирать обеими руками мокрый пятнистый ствол, тесней прижимая его к собственной подрагивающей от сбившегося дыхания груди. Лопатку щекотнула вязкая капля стекающей с головки смазки, он чувствовал себя ребенком, обнявшим прогретое солнцем дерево — член казался таким же горячим и необъятно толстым. Монти буквально чувствовал Вейлоново частое, глубокое сердцебиение в пульсации затвердевшей плоти и паутины выпяченных вен. Во рту пересохло, в голове кружилось, мужчина позволил себе тяжело, вздохнуть и стиснуть своего ассистента еще плотней, прижимаясь к концу щекой и потираясь о него с расслабленным мурлыканьем. Оказаться бы сейчас в своей постели, прижатым всем этим великолепием и всей этой огромной, терпко пахнущей похотью мускулистой тушей к его упругому ортопедическому матрасу, задыхаться от близости и величины…       Смитерс воспринял бездействие босса, как приказ пустить происходящее в нужное русло самостоятельно. Монти не видел, но почувствовал, как лошадиный торс над головой пришел в движение, как Вейлон покрепче уперся копытами в ковровый ворс и качнул крупом, толкаясь вперед. Член пришел в движение, плавно скользящий по вязкому предсемени в тесных объятьях, неглубоко, медленно — Смитерс сейчас осторожничал еще пуще, чем обычно, прекрасно осознающий, что полноценным лошадиным толчком он точно сломает Бернсу пару костей. Кожа терлась о кожу, плоть скользила по сухой, ребристой груди, головка терлась о торчащие ключицы, заливая смазкой плечо. Вейлон изводился от сочетания жара внизу с полным отсутствием ласки человеческого тела: хотелось притянуть еще более маленького, хрупкого на контрасте Монтгомери к себе и поцеловать покрепче, утихомиривая довольное тихое бормотание, забраться руками под кучу слоев собственной одежды, к груди, животу, опустевшему, но все еще нежному паху: привычным, своим, человеческим. Мягкая старческая кожа, липкая и прохладная, довольный игривый смех и близкий как никогда, словно готовый погрести его под собой потолок.       Надолго его не хватило. Монти распахнул глаза с испуганным аханьем, когда Смитерс, отчаянно выстанывая чужое имя, принялся толкаться в тесные объятья чаще и агрессивнее, грохоча задними копытами об пол. Бернс зажмурился и испуганно сжался, впиваясь пальцами в пульсирующий ствол — это, кажется, сорвало Вейлона окончательно, заставив его замереть, дрожа и умоляюще хныча. Грудь и шею обдало жаром и влагой бьющего из раскрывшейся головки семени, и когда обессиленный Смитерс рухнул на круп, не в силах держать собственный вес на подкашивающихся задних ногах, Монти не смог сдержать перепуганного вскрика.       Запах пота и семени стал тяжелей и заметней.       Наконец, отдышавшись, Монтгомери вылез из-под лошадиного туловища, лоснящегося, тяжело вздымающегося, растопырив липкие пальцы и осуждающе косясь на блаженно щурящегося Вейлона. Тот глянул на босса с куда большим дружелюбием и нежностью, захихикал, прикрывая рот все еще подрагивающей ладонью.       — У вас щечки зарумянились, сэр.       Монти раздраженно фыркнул.       — Да. А еще я с ног до головы в конской сперме, если вы не заметили. Отвратительное безобразие, от нас обоих несет конюшней.       — Простите, сэр, я очень, очень виноват, — с игривым мурлыканьем соврал Вейлон ему в ответ, раскрывая для объятий руки. Монти закатил глаза с раздраженным вздохом и отряхнул мокрые кисти на и без того грязный ковер.       — Замечательно. Я без понятия, сколько вы еще собираетесь прохлаждаться, но мне нужна ванна, сейчас же. И вам тоже, я не потерплю в своем доме потную лошадь. И уберите это идиотское выражение со своего лица, Смитерс, я сам знаю, что выгляжу сейчас как курица, которую уронили в молочный бидон, нечего над этим хихикать!       Но Вейлон не прекращал, даже когда Монти неуклюже залез на лошадиную спину, усаживаясь поудобнее и крепко вцепившись в чужой пиджак, явно рассчитывающий, что в душевую его отвезут верхом.       — Я не смеюсь над вами, сэр. Я просто очень люблю вас.       — Чудно, мне плевать, давайте галопом на работу, Смитерс, пока тут все не провоняло кониной.       Вейлон тепло улыбнулся, почувствовав, как сзади к его шее прижалась мягкая щека, и укрыл обхватившие его талию тощие руки своими. Остаток Бернсова монолога слился в ленивое, мягкое старческое ворчание.