Годом и двумя месяцами раньше
Мартовский ветер - отчаянно холодный; бьет наотмашь кирпичные стены. Воет. Новость о том, что Ее Величество сегодня с утра пораньше не в духе, разлетается по "Хрустальному" свинцовой пулей. До смерти пугает малышню в раздевалке и долетает до Дани. Который задается не вопросом "из-за чего?", а, скорее, "из-за чего именно?". Алина на нервах: на утренней тренировке срывает каскад за каскадом. СМИ караулят все входы-выходы из дворца, полоскают Этери на первых полосах, вспоминают прошлогодний скандал с Женей и стаей гиен ждут первой крови. Телефоны разрывают звонки из федерации, где местные умники мечутся от установки "верим в вашу победу", до "давайте снимемся с соревнований от греха подальше". В преддверии чемпионата мир сходит с ума, превращая "Хрустальный" в филиал ада на Земле, не иначе. И, когда Даня на секунду замирает, прежде, чем постучаться в знакомую дверь, приходит понимание: все повторяется. Страх падает на плечи легкой шалью-паутинкой. Но становится лишь холоднее.*
В кабинете Этери окна захлопнуты наглухо: душно и пахнет свежезаваренным кофе. Она сидит за письменным столом в теплом белом свитере крупной вязки. Тонет в бумажках и сквозит той отчаянной усталостью, которая обычно наваливается разом и по венам растекается липкой патокой, парализуя. Но даже сейчас она кажется Дане удивительно красивой: скользит цепким взглядом по светлой коже лица и тонкой линии запястья, когда Этери поднимает голову. Смотрит на Даню прямо и немного растерянно с долю секунды, а затем в шоколаде ее глаз что-то неуловимо меняется. И Дане вдруг хочется развернуться и уйти, раствориться в пустоте коридора, чтобы не чувствовать больше на себе этот равнодушно-раздраженный взгляд. Но вместо этого говорит: — Стервятники слетелись на парковку. Так что, если не хочешь давать интервью всем федеральным каналам, лучше туда не суйся и вызови такси к черному вх... — Что-то ещё?*
Беспокойство. Она поймала в Данином взгляде то самое беспокойство, с которым он смотрел на нее большую часть ушедшего года. С того момента, как случайно услышал о диагнозе ее матери. И дальше по кругу: когда провожал после олимпиады в аэропорт и когда видел упаковки из-под антидепрессантов в мусорке. Когда держал за руку на похоронах, не позволяя рухнуть ничком в траву. Когда она рыдала ему в плечо, чувствуя в волосах переплетение сильных пальцев. Когда Женя уезжала в Канаду и СМИ устроили истерику по всем интернет- и телефронтам. Когда сорвалась. Когда в одной из московских частных клиник она, измученная и разбитая, лежала под капельницей, а врач выговаривал Дане "как вы дали ей работать в таком состоянии" и много чего еще. Когда он таскался к ней домой с апельсинами и смотрел с Дишей какой-то дурацкий сериал. Когда еще два месяца всеми правдами и неправдами выпроваживал ее с тренировок пораньше. Когда она почти позволила кому-то заботиться о себе, но слишком вовремя опомнилась. И поклялась больше не позволять Дане смотреть на нее так. Но сегодня, впервые за, кажется, целую вечность, он посмотрел. И это взбесило. — Что-то еще? Этери едва не вздрагивает от своего же тона, но всё же выдерживает его удивленный взгляд. Ждет, что Даня молча уйдет и не заговорит с ней хотя бы до завтра. Но Глейхенгауз вместо этого подходит к столу, забирает половину бумажной стопки. — Я помогу. Увидимся завтра. И она не видит в густоте кофейных глаз обиды или злости - там плещется понимание, принятие даже. Так просто и... всё? Выходит.*
Ночь кутает Москву весенней темнотой. Редкие машины липнут шинами к холодному асфальту, а Этери сбегает с парковки, заметив издалека журналисткие фургоны. И не спится же им, блин. Выходит с черного входа. Холодный мартовский ветер заползает под воротник пальто, облизывает позвонки. Разрядившийся телефон жалобно пиликает из сумки. Черт. Теперь придется возвращаться в кабинет, разыскивать там зарядку и ждать пока включится мобильник. До утренней тренировки шесть часов – просто замечательно. Этери прячет руки в карманы и уже думает о том, чтобы остаться ночевать в "Хрустальном", когда со спины окликают: — Карета подана – прошу садиться. Даня. Свет фар такси обнимает его со спины, и Этери не видит выражения лица. Но она уверена на все двести, что глаза цвета горького шоколада сквозят сейчас тщательно скрываемым беспокойством.*
За окнами плывут картонные коробки, сливочным маслом по дороге текут блики фонарей. В салоне тепло, тихо играет музыка и пахнет Даниным парфюмом. Едва уловимо, но Этери узнает. И вдруг ловит себя на желании уткнуться в ворот его пальто и дышать. Второй волной накатывает понимание: это же Даня. Что за бред? Списывает на излишнюю усталость. И тут же чувствует на себе его взгляд. Отворачивается к окну, а он по-прежнему смотрит. Становится невыносимо жарко, кровь приливает к щекам. И, когда автомобиль тормозит у нужного подъезда, Этери чувствует огромное облегчение. Но быстро сбежать не получается - Даня ловит ускользающее запястье. Руку нестерпимо жжёт. — Это будет тяжелый месяц, но вместе мы прорвёмся. Только и всего. Он сейчас так близко, что Этери чувствует на губах кофейное дыхание, а его "мы" раскаляет асфальт. Натягивает улыбку в ответ. — Да. Конечно же прорвемся. Спокойной ночи, Дань. Шагает в весну.