В жизни бывает всякое

      В лет семьдесят мне взбрело в голову писать мемуары. Не то, чтоб это были прям полноценные мемуары, как у папы Муми Тролля. Мои больше похожи на записки сумасшедшего, но кого бы оно волновало? Мне не хотелось славы или чего-то подобного, я хотел лишь изложить свои мысли на бумагу, потому что, знаете ли, когда ты семидесятилетний старый пень, многое вылетает из головы. А на бумаге все хранится вечно, если не найдется такой умник, который выкинет это в мусорное ведро. В нашем доме таким умником являюсь я — часто выкидываю нужные чеки, квитанции и тому подобное. Моя жена это терпит.       Кстати, о моей жене… Потрясающая женщина! Как же я ей благодарен, как же я ее ценю! и как боюсь своей смерти (об этом чуть позже). Поженились мы, когда мне было двадцать два, а ей восемнадцать. Признаться честно, женихом я был, может, и хорошим, а вот мужем ужасным. В те годы я нисколько не осознавал серьезности всего процесса. Я искренне любил ее, однако поженились мы, потому что так было надо — негоже все ходить вокруг да около, будто вчера сказал мне мой отец. Так я и сделал. Но, дорогие юноши, читающие это, слушайте Валиуллина — не обещайте девушку любить, когда спектакль ваш на пару актов! В противном случае вы сломаете своей жене жизнь. Как я практически и поступил. Хотите знать как?       Через три года семейной жизни, которая нехило обуздала меня, мне все стало скучно. Я заметил, как в двадцать пять снова смотрю на восемнадцатилетних девушек, как меня завлекают состроенные мне глазки, как я не спешу домой. Более того, как-то устроился я на работу в инженерный отдел машиностроительного предприятия, а там в отделе работала одна особа, кокетливо прогуливающаяся по этажам, презрительно на всех поглядывающая. Была она симпатичной, очень даже. Голубые глаза, темные прямые волосы, аристократически бледная кожа, узкие яркие губы, длинные ноги и осиная талия. Вся такая модная по тем временам. — Какие красавицы у нас тут работают, — вырвалось у меня, почти захлебывавшегося слюнями. — Гриш, ты бы губу закатал, — моментально оборвал меня товарищ по проекту. — А чего такое? Я был очень удивлен. Я продолжал смотреть ей вслед, засунув руки в карманы. — Неприступная дама. Кто только не пытался с ней завести роман, никого она близко не подпустила. Я усмехнулся и вспомнил, как мой отец говорил: «Не бывает неприступных женщин — есть мужчины, которые плохо просят». Во мне зародился спортивный интерес, ни о какой там любви не могло идти и речи. Почему-то меня даже не смутило, что у меня есть жена и годовалая дочь. Я решил пройти придуманное самим же собой испытание и показать всем, какой я, мать его, всемогущий.       Как выяснилось позже, та дама была на три года старше меня и оказалась действительно личностью очень труднодоступной. Но, вы же знаете, запретный плод всегда сладок, поэтому не стоит своим детям чего-либо запрещать — лучше объясните, что случится после. Ведь теоретически можно все — дело в последствиях. Я продолжал работать инженером на том предприятии, рядом с ней, все так же манерно гуляющей по отделу. Как итог, через четыре месяца я добился ее близости и полного расположения. Стыдно мне не было ни перед ней, ни перед женой, ни перед собой. Не было так стыдно, как стыдно сейчас. Тогда я был собой бескрайне горд, убеждаясь, что для человека, имеющего огромное желание, нет ничего невозможного.       Так началась моя карьера по «спортивной рыбалке». Ни одну рыбу я не съел сам и уж тем более не принес на стол в свой дом, а рыб этих было, поверьте мне, прилично. Тем временем подрастала моя доченька. Подрастала на папином вранье про много работы, про неумение играть в магазин, про то, что папа все по-прежнему сильно любит маму. Может, то было и не вранье. Я не мог точно ответить на ее вопрос. Мне казалось, я люблю свою жену, но тогда зачем же я флиртовал с другими? «У каждого свое хобби, » — наедине с собой пожимал плечами я.       Я дарил цветы, открывал двери, был так галантен, что даже никому и не снилось. Что называется, внимания моего хватало на всех. Я не отказывался подвезти после работы до дома, лишний раз заметить новое-старое платье, улыбнуться, пошутить, вгоняя в краску. И я вечно экспериментировал: я выбирал дам, которые моложе меня, которые старше лет так на десять, своих ровесниц. И ко всем находил подход. Даже закрадывалась мысль написать книгу по психологии, но как-то к письму руки не тянулись. Я всегда следил за собой: маникюр, одежда, обувь, парфюм, прическа. Женщины очень привередливы в этом вопросе и брезгливы ко всяким несовершенствам.       С женой отношения складывались не самые лучшие. Я искренне думал, что ей не должно быть до моей жизни дела. Точнее я делился с ней новостями всех сфер своей жизни, кроме своего хобби, интерес к которому я не мог объяснить. Ведь по-настоящему я никогда никого не любил, за исключением своей жены, но у меня был спортивный интерес. Словно я бросал себе вызов: смогу ли я, и сам же на него отвечал. В какой-то момент я даже придумал себе оправдание, что это у меня такой социальный эксперимент.       Однако самое поразительное при этом всем — поведение моей жены. Конечно, я скрывался, как только мог, и до сих я молюсь Богу, чтоб она на самом деле ничего не знала. И знаете, есть такое паршивое человеческое качество: страшно только впервые. То есть лишь в первый раз боишься потерять, гоняешь мысли в голове, истощаешь себя всякими «а вдруг…», однако достаточно, чтоб все прошло гладко, и захочется повторить ещё. Ведь есть такая уверенность, что твоя жена всегда будет твоей, никто её не заберёт, и она не скажет: «Пошёл ты к черту со своими экспериментами».       Тем не менее, жена чувствовала мою отчужденность, мы имели множество разногласий, касающихся домашнего быта и чего угодно, но только не моих измен. И вот однажды мы практически развелись. Она заявила, что никогда не встанет между мной и дочерью, не будет препятствовать нашему общению, но жить со мной она больше не может. Я не вёл себя развязано, но я приобрёл такую модель поведения, при которой интимные вещи раньше стали общедоступными. Нет, я не рассказывал никаких тайн и секретов, но сказать мог все, что взбредет в голову. На самом деле, у меня всегда была такая черта, но в тот период она проявилась слишком ярко. Я же все понимал и, пожалуй, даже был со всем согласен. Я видел, каким отвратительным мужем являюсь, как не приспособлен к семейной жизни, и почти принял все, как оно есть. Я не понимал, что делаю что-то сверхъестественное. Миллионы мужчин в мире изменяют своим женам, и ничего же. В какое-то время я был даже уверен, что и живут они по лет сорок вместе, потому что друг другу изменяют. Позже выяснил, что ни капли это не так.       Как-то раз, будучи в пути с работы домой, я практически сбил человека, который из ниоткуда появился перед моим автомобилем. Появился он так же внезапно, как та особа, вдохновившая меня на «спорт». Чтобы избежать этого и столкновения со встречными машинами, я свернул в кювет, спуск в который оказался весьма крутым. Моя машина перевернулась. Еле как я выбрался и отполз от машины метров на сорок. Осознав, что живой, что бензин не вытекает и не станет причиной взрыва, я наспех достал допотопный телефон из кармана и по памяти набрал известный мне номер. — Алло, — раздался нежный, но такой уставший голос в трубке. Возможно, она приготовилась услышать, что я задержусь допоздна на «любимой» работе, что уеду проверять процесс сборки двигателей или что-то еще. — Вер, я съехал в кювет и перевернулся, — проговорил я; она молчала, — но ты не беспокойся: я жив, здоров. Сейчас вызову эвакуатор и приеду домой. — Хорошо, — почти безразлично произнесла моя жена, но я слышал, как ее голос дрогнул, — ужин остывает, я разогрею его.       Разрешив все проблемы, оформив машину и вызвав такси, я вновь ехал домой. Внезапно в мою голову пришла ошеломляющая мысль: я пережил свою смерть. И только благодаря ей. Той, про кого вспомнил первым делом. Не про Лену, не про Валентину, не про Марину, а про свою единственную. Странно. Почему я не умер? Потому что она погрела ужин и ждала меня домой. Я столько ужинов пропустил и мог пропустить ещё один. В тот вечер я понял, что я её не достоин.       Я наконец добрался до родного порога, позвонил в звонок. Дверь мне открыла жена. Моя жена. Которая никогда никому больше не принадлежала, которая была всегда верна мне — в этом я больше, чем уверен. Она не предала бы меня, не изменила бы мне. Она лучше меня. — Тихо, Лера уже спит, — прошептала жена. Она смотрела на меня влажными глазами, что минуту назад плакали. Я видел, как слезы застыли на её щеках обжигающими дорогами. Я смотрел в её глаза и представил: а вдруг они были такими же, когда меня не было дома, когда я был с другой, когда я врал ей, и мне стало плохо. Я сделал шаг к ней и в душераздирающем молчании прижал ее к себе за плечи. Я вдохнул запах ее русых волос и сам хотел плакать, рыдать, как трехлетняя девчонка, потерявшая бантик. — Прости меня, Вер, за все прости, — говоря, я был уверен, что она обо всем догадалась. Я бы понял, если бы она послала меня и сказала, что хочет забыть, если бы она ударила меня или назвала любым ругательством. Я бы все это понял и принял. Как же я тогда боялся… как не боялся никогда. — Господи, как ничтожно мало стоят эти ссоры. Я прощу, Гриш, ты только живи, пожалуйста, — она говорила сквозь ком в горле, каждым словом давая мне понять, что ничего ни о чем и не ведает.       Боже мой, как же я перед ней виноват! Сколько же я наломал дров и сколько наломал бы еще, если бы не этот велосипедист под моими колесами! Именно в тот день я понял, на чем все держится — на верности. На том, что ты можешь прийти домой и не обнаружишь чужую куртку в коридоре на вешалке. На том, что ты после работы идешь домой, а не с кем-нибудь в кино. На том, что ты не запрещаешь себе общаться с другими женщинами, но в приоритет берешь лишь одну из них. В этом и есть весь смысл семейной жизни — выбрать человека, с которым хочешь состариться (это я вам как старик говорю).       С того момента во мне что-то определенно перемкнуло. Быть верным мне больше было нетрудно, я не поддавался на соблазны, удалил все телефоны и дорожил каждой минутой, проведенной со своими девочками. Но уже не с теми девочками-припевочками, с кем я провел не один вечер своей молодости. Как жаль мне сегодня, что именно на те гулянки я потратил драгоценное время, которое никто мне теперь не вернет. Когда же у меня появился сын, я поставил себе цель, что научу его быть не только мужественным, сильным, храбрым и так далее, но и верным. Верным своей Родине, своим убеждениям, своей семье. Мне, как человеку, натворившему сполна, хотелось, чтобы мой сын не был похожим на молодого меня. Когда он вырос, я честно поделился с ним этими секретами, переборов огромный страх, что он меня возненавидит, однако мне уже было невыносимо трудно носить это на своих плечах. — Пойми меня правильно, — сказал я ему тогда, — твой отец натворил много ошибок. Нельзя менять женщин, как перчатки, нужно выбрать одну и лишь для нее быть точкой опоры, не давая другим даже намека на то, что и для них ты можешь быть защитой. Женщина должна чувствовать заботу о себе, и, запомни, единственные дамы, о которых ты можешь заботиться помимо своей жены, — твоя дочь и твоя мать. — То есть после тридцати ты никогда не… — он запнулся, — не уходил? — Нет, и мне жаль, что я так поздно все осознал. Ведь в мужчине, сынок, самое главное — надежность.       Множество раз, лежа рядом со своей женой, я размышлял о том, что она бы меня не простила. Ни за что не простила бы. А я бы простил? Простил бы я то, что она изменила мне? Не знаю. В своей жизни я был убежден, что нельзя простить предательство, а измену можно. Позже я приравнивал это к одному — для меня уже не было разницы. И это, честно говоря, тяготило меня. Не раз я хотел все рассказать ей, сходить помолиться в церковь, но не сделал ни первого, ни второго. В результате первого она, может, и не выгнала бы меня из дома, но по-мужски ли это: пересидеть в кустах, а потом, когда все вроде уже в прошлом, поднять ураган? Я боялся остаться один, потому что теперь, кроме нее, мне никто не был нужен. Не сходил я в храм, потому что виноват был перед женой, а не перед Богом, и в таком случае извиняться стоило бы перед ней.       В один вечер я был очень уставший, жизнь изрядно вымотала меня, и я уже думал, что умру из-за какого-нибудь инфаркта (так сильно пекло в груди). Я подошел к своей любимой, сел рядом с ней на диван, приспустив очки на нос, взглянул на нее. Она была лучше всех женщин в мире. Я сделал потише телевизор, взял ее руки и, улыбнувшись, сказал: — Ты знаешь, милая, я причинил тебе очень много боли, о которой ты даже не подразумеваешь, — я сделал паузу, — и я в сотый раз прошу у тебя за это прощения. Она посмотрела на меня тем теплым взглядом, каким смотрела на протяжении всех долгих лет совместной жизни, и тяжело вздохнула. Думаю, она догадалась обо всем, что я хотел сказать ей. Я, и правда, не первый раз просил прощения, но готов был попросить еще столько же, чтобы хоть как-то искупить свою вину. И если существует реинкарнация, то в следующей жизни я достоин быть только навозным жуком или еще кем похуже, если такое в закромах природы имеется.       Постарела она не так быстро, как я, но все же я выглядел ворчливым, противным стариком, а она добродушной, заботливой старушкой. Хотя старости у нас никогда не было. Что вообще такое старость? Старость — это когда ничего не хочется, когда нет даже малейшего желания что-либо сделать, увидеть, узнать. Так вот у нас вечно находились желания, пока были силы. Мы объездили полстраны, не раз гостили у своих детей, внуков. Мы посетили практически все музеи Москвы, посмотрели множество современных фильмов в кино. И мы бы продолжили это, если бы не болели ноги, если бы не начались проблемы со сном, если бы не прицепились всякие болячки, реакцией на которые было: «Дедушка, вы давно в свои метрики смотрели?» Я бы показал им кузькину мать, но толку? Я шел смотреть в метрики, заглядывал туда и, видя свой возраст, перед тем, как ложиться спать, умолял Господа-Бога не забирать меня первым. Почему я так делал? Потому что не хотел, чтобы эта боль разлуки досталась ей. Я был уверен, что без нее я проживу, но недолго, и в этом было мое преимущество. Я знал, догадывался, что терять очень больно. Она не должна была это почувствовать. Я не хотел, чтобы она такое чувствовала.       То был прекрасный вечер. Оранжевый нежный закат разливался по небосводу, солнце облизывало линию горизонта. Был август. Я в светлых льняных брюках и тонкой рубашке сидел на веранде нашего дачного домика с газетой на коленях, но взгляд мой был прикован к той дали, куда уходила прямая дорога. Забор был низким, поэтому он не мешал обзору. В небе вились небольшие птицы, почерневшие на фоне заката, похожие на стрижей. С юго-запада дул легкий бриз, колыхая мои седые, как алюминий, волосы. Из дома вышла моя жена, она посмотрела на меня, улыбнулась и произнесла: — Мне пора. Ты пойдешь со мной? — Оставаться не вижу смысла, — без раздумий выдал я. Я встал с кресла, оставив газету на журнальном столике рядом. Она взяла меня под руку, и мы медленно пошли по дороге к далекому горизонту. — Знаешь, Григорий, я ни разу не пожалела, что моим мужем стал именно ты. Меня начала жевать совесть, но я приказал ей замолчать хотя бы на тот момент, когда я снова, ощущая себя молодым, вышел на прогулку с женщиной своего сердца. — И я, Вера, безумно счастлив, что моя жена — именно ты. Мы улыбнулись и продолжили путь. — Мы воспитали хороших детей, так ведь? — с ноткой грусти в голосе спросила моя жена. — Абсолютно верно. Они — порядочные люди. Нам за них не должно быть стыдно, — заверил я.       Солнце горело огнем, а мы все по-прежнему шли. Шли по той длинной, замечательной и, должен заметить, впервые ровной дороге с хорошо известным всем названием. Я видел её конец, и мне уже было нисколько не страшно.