***
Диего и Клаус спорят о чём-то уже добрых полчаса. А Пятый старательно делает вид, что читает очень интересную книгу. И если его кто-нибудь спросит о чём она, то он с лёгкостью ответит, что о кинематике. Потому что так написано на обложке. А дальше он продвинуться, к сожалению, не смог. Пятый старается не вмешиваться в конфликт, к которому он не причастен. Старается сильно, так, что сжимает корешки книги до белых костяшек и закусывает губу до болезненно багровой синевы. Это его не касается, не касается… Даже тогда, когда Диего кричит, что Клаус — обуза для их идеальной с недавних пор семьи. Что все члены помогают и уважают друг друга, что отмена апокалипсиса сплотила их, сделала снова командой. А Клаус всё портит лишь одним своим присутствием. Что ему нет абсолютно никакого дела до них. Что он сам по себе. И всё, чему он научился — это тратить отцовское состояние. Ваня советует Второму аккуратнее подбирать выражения, а Клаусу не обращать внимание на всё то, что говорит брат, потому что порой (почти всегда) он бывает очень вспыльчив. Но Четвёртому хватает и этого для того, чтобы спешно уйти, громко хлопнув дверью напоследок. Лютер говорит, что Диего не помешало бы навестить психотерапевта, как минимум. А Эллисон вообще считает, что видимо все преступники в городе закончились, раз он перешёл на близких. — Ты переходишь все границы, Диего. И места здесь нет не ему, а твоей беспочвенной ненависти, — Пятый откладывает книгу на стол и поднимается с кресла. У него хватило мужества, чтобы выслушать всё то, что наговорил Второй, а значит, и хватит сил на то, чтобы убить его прямо сейчас. Два прекрасных убийцы, и жаркий конфликт. Что может быть лучше? Нет смысла говорить о том, что эти слова, оказали на Диего действие схожее с красной тряпкой для быка. И если быка можно схватить за рога, то Пятого можно схватить за ворот его пиджака. Что собственно он и делает. Обычно Пятый предпочитает огнестрел, но на крайний, как сейчас, случай, и кулаки сойдут. Начинается кровопролитная драка. Кровопролитная, в прямом смысле. Пятый бьёт Диего, Диего Пятого. Стеклянный стол разбивается в дребезги, сёстры кричат, а солнце уже на закате. Лютер их успешно разнимает. И всё очень даже неплохо, ровно до тех пор пока на глаза Второго не попадается нож. Кто в чём силён, так сказать. Пятый уворачивается от прямого попадания, однако руку глубоко задевает. Да, метать холодное оружие в родственников — это конёк Диего. Очередь Эллисон. Так нельзя, но ей приходится пустить слух о том, что драка окончена. Иначе они убьют друг друга. Ваня помогает Пятому добраться до комнаты, а Лютер промывает мозги своему недалёкому родственничку. Вот так вот всё и заканчивается. Пятый забинтовывает руку, думая далеко не об опасности пореза. Ранен и чуть не убит десертным ножом. Этого позора ему не смыть никогда. Вообще, отношения Пятого и Четвёртого не самые близкие на данный момент. Почему-то так сложилось, что Пятый просто любил наблюдать за Клаусом: как тот говорит, готовит им всем еду, несмотря на возмущения Грейс по этому поводу, как рассказывает ему о своём прошлом. Со стороны может показаться, что Пятый не самый заинтересованный собеседник, однако он просто не любит показывать свои настоящие эмоции. И если он не смеётся над всеми шутками Четвёртого, не комментирует его истории из жизни и не говорит, что тот печёт печенье лучше их матери, это совершенно не означает, что он не видит. Но помимо этого всего, он замечает вещь более важную, чем тесто с шоколадом. Он замечает всё очарование и красоту Клауса. Даже когда тот подводит свои зелёные глаза этим дурацким карандашом. Даже когда он в компании виски несёт полную чепуху. Даже когда он просто есть. Пятый не громкий комментатор, а молчаливый наблюдатель. Он далеко не тот, кто кричит о своих чувствах на каждом углу. Ему привычнее доказывать их поступками. И даже сейчас, стирая кровь с губы, он не собирается рассказывать кому-то истинные мотивы его с Диего драки. Так он считает правильным. Вечером они сталкиваются в столовой. Пятый наливает себе бренди в стакан. Очень хорошее снотворное, между прочим. А Клаусу просто не спится. Ему интересно, вся ли семья думает о нём в таком ключе. Или это просто очередная вспышка Второго? — Я не согласен с Диего, если тебе это интересно. Ты никому не мешаешь, а он просто заносчивый придурок, — будто в подтверждение его мыслей говорит Пятый. Наверное, он просто на него долго смотрит, вот тому и приходится что-то сказать. — Алкоголь на ночь — рисковое дело, Пятый. Тем более, для растущего организма, — Клаус не прекращает смотреть на него. Он видит поджатые в ухмылке губы. Клаусу кажется, что он выучил все эмоции брата наизусть. И ухмылка — это вовсе не презрение, а скрытая улыбка, которую Пятый ни за что на свете не покажет. Клаус вообще много чего знает о нём. — Что с руками? — Небольшая потасовка с Диего. Решили тряхнуть стариной. — Это из-за меня? — Клаус подходит к нему. Пятый резко допивает содержимое стакана и говорит: — Нет, — Пятый старательно делает вид, что стены на кухне заслуживают намного больше внимания, нежели его брат. — Спокойной ночи, Четвёртый. В тишине раздаются удаляющиеся шаги. А Клаусу не нужно быть телепатом, чтобы всё понять. Потому что Пятый называет его по порядковому номеру только в тех случаях, если его что-то действительно волнует. Потому что Клаус и в правду хорошо знает все его реакции. Утром Клаус проходит мимо его комнаты и видит, что Пятый обрабатывает руку. — Я помогу, — и он даже не спрашивает разрешения, потому что заранее знает отрицательный ответ. Клаус смотрит на его кожу, перемазанную йодом. В комнате стоит противный медицинский запах. Он берёт его ещё совсем детскую ладошку в свою. Пальцы Пятого леденеют, как будто он вышел на мороз без варежек. Но он лишь молчит и наблюдает. Даже тогда, когда Четвёртый целует его разбитые костяшки своими горячими губами. Его рука предательски вздрагивает, а он глубоко вдыхает и шикает. — Клаус… — он словно хочет добавить что-то ещё, но не может. Что-то очень важное и значимое для них обоих, но воздух заканчивается, обрывая слова. — Так из-за чего ты дрался, Пятый? — они будто меняются ролями, превращая Четвёртого в наблюдателя. Но действия и реакция Пятого воистину завораживают. Клаус внимательно слушает. Ему действительно кажется, что он слышит громкий звук бьющегося сердца Пятого. Он видит в нём не жестокого тирана-убийцу, а простого тринадцатилетнего мальчишку, попавшего под обстоятельства из-за своей глупости. И порой он даже думает, что это лишь ему кажется. Что быть такого не может. Что люди не возвращаются через семнадцать лет в том же обличии, в котором они ушли. Но он здесь. Настоящий и живой. Стоит и упорно делает вид, что не замечает того, как щёки его предательски выдают. Клаус повторяет свой вопрос. И Пятый почти отвечает. Его губы почти выдают звук. Почти, но нет. Сегодня не день ответов. Клаус и не расстраивается даже. Он не ожидает большего от человека, для которого легче убить кого-то, чем сказать «спасибо». Четвёртому этого и не надо. Ему достаточно того, что он видит ссадины и запёкшуюся кровь на его кулаках. Слова ни к чему, когда есть действия. Особенно, когда Пятый медленно-медленно начинает приближаться к нему. И Клаус не выдерживает и целует его. Особенно, когда Пятый, очень мягко, словно вовсе и не делает этого, взаимно отвечает.***
И когда-нибудь, ну ладно, если быть совсем точными, примерно два месяца спустя, Пятый даст ответ на вопрос Четвёртого о том, почему же его кулаки были разбиты в кровь. Клаус и забывает об этом давно, но это всё-таки остаётся чем-то важным. Пятый ответит: «За нашу любовь, Клаус, за нашу любовь…»