***
После той истории с Айятой в Тайгара словно влили новые силы. Их хватило, чтобы за два года проглотить и весь курс школьного обучения, и часть цехового. Но то, что он был занят почти исключительно учебой, не мешало ему внимательно следить за тем, что творится в жизни окружающих его людей. Вернее, даже не так — он и не следил, он просто знал, как может знать ветер, который заглядывает любопытным сквознячком в любую маломальскую щелочку. Знал, что его всегда такой серьезный и ответственный старший братец Малрик чуть не связался с компанией «черных копателей». Тайгар не понял, кто это такие, он просто подслушал... то есть — ветерок принес, что новичков планируют «посвятить и повязать кровью». Естественно, допустить этого Тайгар не мог, он просто позвонил в отделение стражей дорог, уверившись, что Малрик из этой компании уже ушел. А потом как бы невзначай оставил открытым свой инф с заметкой об арестованной банде на экране. Тайгар знал о том, что его ато и амо планируют заканчивать обучение и жениться. Потому что все уже взрослые, у всех уже не только дипломы будут, но и опыт есть, полученный на практике, на подработках, набранных для оплаты учебы, и можно сразу идти на предприятие. Но еще он знал, что очень многие молодые, получившие и знания, и опыт, уезжают из Керали. Завод не резиновый, дать работу всем молодым специалистам и рабочим не может. Рабочие руки требовались на западе. Там силами многих нэх потихонечку очищалась земля, там простаивали шахты, заводы, плавильни. Но Тайгар, поговоривший с Акаем, с Фаратом, с Хранителями, расспрашивая их о западном регионе, эгоистично воспротивился мысли о том, что его семья уедет трудиться в этот ужас. Потому что интуитивно чуял: нечего им там делать. Привычные к другому климату, к жаркому и сухому воздуху, они будут там болеть. Да, возможно, он был слишком... категоричен? Тайгар перебирал знакомые слова, подыскивая нужное, но не находил. Просто полнилось в груди, вырывалось с каждым вздохом: эти люди ему важны. Важны настолько, что он на песок изойдет, но сделает все, чтобы они были счастливы. Даже если вот так, как с этими «копателями», потому что нельзя, невозможно было допустить, чтобы Малрик вдруг исчез, оставив остальных, оставив Тамиру, которая уже вовсю к свадьбе готовилась. Откуда у него вообще мысли-то такие появились, в непонятно что ввязываться? Тайгар принялся выяснять и взвыл: деньги! Малрик тоже понимал, что ему надо на что-то кормить семью. И, пожалуй, больше Укаша — потому что прицельно ходил по местам предполагаемой работы, расспрашивая об условиях, заработке и всем прочем. Потому и понял первым: в родном Керали им ловить почти нечего. Устроиться можно, но на совсем низкую зарплату, а для обремененного семьей человека это не выход. Малрик рассчитывал покрутиться с «собирателями» и зазвать в команду Укаша, вдвоем было бы всяко спокойнее. И если бы это были настоящие, лицензированные старатели-поисковики, все бы ничего. Да, опасно и трудно, но некоторым командам везло. И вот именно это Тайгара не устраивало. Он не желал, чтобы его семья полагалась на призрачное «везение». Нет, все должно быть четко. Ясный и понятный путь, по которому можно идти дальше, жить... Ждать. В такие моменты он с ногами забирался в кресло и, напряженно уставившись в одну точку, думал. Думал о времени, когда все-таки улетит. Ведь уже почти полгода дома появлялся от случая к случаю! И то по большей части спал. Не потому, что не хотелось посидеть, поговорить со всеми, испечь пирожков, поэкспериментировав с начинками, рассказать о жутком и прекрасном космосе. Просто, пусть он и в меньшей степени был нужен при постройке корабля, но и ему дел нашлось по самое горло. Вся система вентиляции, очистки воздуха — все это на нем будет, и он старательно свистел в остывающих коридорах, гоняя по воздуховодам газы, какие уж остались после строительства, чтобы проверить, как оно будет. Где-то приходилось указывать на недочеты, и ему пришлось научиться не мямлить, четко, обоснованно доказывая свою точку зрения. Это все очень помогало расти над собой. А во многом заслуга в том, что в самом деле рос, была... Айяты. Именно в общении с ней, не по годам взрослой, он и сам становился взрослее. И тоже давал ей что-то нужное, тормошил, пусть и в присутствии взрослых женщин, чтобы ни в коем случае не замкнулась в себе, не отгородилась от всего мира колючей стеной эст ассат. А ведь могла, в первые недели так и делала, шипела на всех: на него, на женщину, которая приходила проведывать и помогать ей по дому; на учителей в школе, пытавшихся как-то растормошить; даже на других учеников, осторожно приглядывавшихся к ставшей поухоженней, но еще более дерганной девочке. Замалчивать ситуацию не стали. Тайгар бы вихрем взвился, если бы попробовали, но нет. Дошло: Айята ни в чем не виновата! Говорили все вместе, и даже Мала и Тамира, сумели не только до Айяты достучаться, разобрать ее броню, помочь ей поверить в себя, свои силы и возможности, но и остальных заставить понять, что Айята нуждается в нормальном общении. И, когда Тайгар уже заканчивал обучение в школе, Айята стала спокойнее, увереннее, даже научилась улыбаться. Ох, как же трудно было изыскивать время на то, чтобы прийти к ней. Если семья еще могла понять, когда возвращался и просто падал, засыпая, едва ли не у двери на коврике, то Айята... Нет, наверняка поняла бы. Он знал, что девочка следит за успехами проекта, хотя она и редко о нем спрашивала. Просто заметил, что в каждый его приход она старается дать отдохнуть, иногда даже не требуя разговаривать с ней. А уж когда улыбалась и легонько касалась его руки... Сил прибавлялось, и глаза открывались пошире, и слова благодарности за ему, именно ему лично приготовленное угощение сами собой складывались так, как было принято у кочевников. Так, как было принято у мужчин, готовых побороться за внимание девушки. Когда Тайгара отозвала в сторонку куратор Айяты и спросила, в своем ли Звездный уме, он поначалу опешил. Да что она... Айяте всего-то четырнадцать было тогда! — Вы что... Я нэ!.. — аж задохнулся он. — Нэ оскорблю! А у самого кулаки сжимались: пусть только попробуют запретить общаться! — Но ты улетишь, и еще неизвестно, вернешься ли, — заметила женщина, с пониманием глядя на него. Такого еще юного — но Тайгар стремительно взрослел, уже не выглядел подростком, скорее, юношей, у которого потихонечку и пушок над губой прорастает, и коса уже гора-а-аздо ниже пояса и толще запястья. — Улэчу, — голову наклонил, будто против ветра шел. — И обэщаний просить нэ буду. Но я вэрнусь! Куратор не нашлась, что ответить. Да и что тут можно было сказать? Все равно все зависело только от самой Айяты, а она, насколько успела понять женщина, свой выбор сделала. В ней ведь тоже текла чистая кровь детей пустыни, а еще в этой крови уже пела сила, пела, отзываясь на чужие ветра. Теперь становилось понятно, за что ее так ненавидела старуха. Чувствовала, наверное, врывающиеся иногда в затхлую духоту квартиры ветерки, понимала, что просто так удэши помогать не будет. Ну, в ее мире, насквозь пронизанном лживостью и эгоизмом — не стал бы. Сейчас — и с немалой помощью того же Тайгара — квартирка была чистой, аж сверкающей, хотя и почти пустой. На стипендию от Совета особо не разгуляешься. Правда, уюта добавляли многочисленные плетеные и тканые коврики — их Айята делала сама, да еще и успевала на заказ что-то сотворить, это тоже прибавляло малую монетку к доходам. Тайгар ловил себя на том, что порой, даже почти засыпая, выбирается к ней. Чтобы на кухне гремела кастрюлями куратор, готовя нехитрый обед на ближайшие пару дней, Айята сидела, перебирая толстые нитки, а он дремал, свернувшись клубком на продавленном диване, иногда открывая глаза, глядя на уверенные движения тонких рук — и закрывая снова. Тихий, робкий уют, который вызывал в памяти смутные воспоминания о семье и доме. И Тайгар отчаянно хотел, чтобы у остальных было так же. Чтобы приходили с любимой работы, усталые, но довольные, как Намар — вот уж кто буквально сиял, вылетая из лабораторий и оправдывая свое имя — и их ждали такие теплые вечера. Но для этого предстояло немало поработать. Для начала — ему, головой, прикидывая, как бы это так устроить. Пришлось потрудиться, по крупицам собирая информацию. Поговорить, осторожно, цепляясь за оговорки, за намеки, с Керсом, с Фаратом, преодолеть робость перед могучим и внушающим трепет Янтором. Вот уж с кем опасался разговаривать, подозревая, что мудрый Отец Ветров чует все его хитрости насквозь. Тот же усмехнулся и посоветовал обратиться к Ниилиль. Вскользь, намеком — но Тайгар воспрянул духом: не запретил! Понял — и... поддержал? Такая, пусть даже совершенно незаметная со стороны поддержка приободрила неимоверно, и он подступил с расспросами к Родничку. Смущался неимоверно: как же, даже в пустыне обрывки сказок о ней гуляли, он помнил их по детству — тому еще детству, когда слушал и не верил: как это, горы до неба? Как это, поле в траве? А она оказалась совсем простой в общении. Такой... девчонкой, и дважды материнство все равно не заставило ее превратиться в степенную тихую реку: Родничок остался веселой горной речушкой, не наступило еще время, когда стремнина ее долгой жизни станет широким разливом на равнине. Стоило только заикнуться — рассказала сама, со смешками и смущенным румянцем, с теплыми словами и воспоминаниями с капелькой грусти о побратиме. Тайгар внимал, впитывал ее звонкие слова, жмурился, подставляя лицо прохладным брызгам. И был до безумия счастлив: как все просто, оказывается! Как все умно Стихии придумали! А он, балбес, уже сам себя напугал неведомыми трудностями, хуже Малрика. Но ничего, теперь-то он знал, как и что делать! Свадебные приготовления закончились как-то одновременно с самым напряженным этапом строительства корпуса корабля. Очень вовремя, как считал Тайгар. Потом-то дошло: не просто вовремя, все подгадали именно к этому моменту специально, потому что без него — какая же свадьба? И не просто так — пришли в Совет, расписались в книге, а все, как полагается, а потому — у родичей в самом ближнем к Керали оазисе. Потому что Укаш и Тамира родом оттуда, а Мала и Малрик уже слишком прониклись традициями пустыни, и во многом тут был виноват и сам Тайгар, очень уж увлеченно он рассказывал о своем времени. И он затаив дыхание смотрел на сестер, таких нарядных, таких... И, что уж таить — тихонько мечтал увидеть в свадебном венке Айяту. Чтобы так же шла, пестрые рукава расправив, шурша драгоценными бусинами ожерелья, позванивая колокольчиками в венке, улыбаясь счастливо: ее день! Ее праздник! Ну и немного чей-то еще. Хотелось бы верить, его. Но об этом было еще рано думать, хотя мечтать-то можно, никто не запретит. А пока смотрел, как идет вкруговую одна стеклянная чаша с молоком дракко, связывая не просто две разные пары — а всех четверых. Потому что одной семьей стали, без шуток, готовы и дом один на всех делить, пока не встанут на ноги, и помогать друг другу даже не по первой просьбе — вообще без просьб. И шагнул к ним, шагнул по горячему песку, опуская незаметно разрезанные ладони на их руки — связанные свадебными лентами. — Стихии, это семья моя! И где-то в глубине ослепительно-синего неба захохотал ветер, упал жарким выдохом вниз, без остатка впитываясь в тех, кого Стихии благословляли по зову и просьбе своего сына.***
— ...и разберите последние данные по «Светочу». Система каталогов прежняя, завершите законченные без меня. — Как скажете, Замс, — молоденький этин-помощник старательно вбил последние указания в инф, поднял голову. — Что-то еще? — Нет, на этом все. — А-ага... Через сколько вас ждать? — В лучшем случае — день-два. — А... — закрывший инф помощник замер, растерянно глядя на Замса: тот всегда выдавал абсолютно четкие сроки. — А в худшем? — Не знаю, — Замс откровенно поморщился. — Хорошо... — растерянно кивнул помощник. Потом замер. — Замс? — Да? — У вас руки дрожат. Глянув на свои руки, Замс ничего не ответил, первым выйдя из опустевшего главного зала Архива. Как-то так получалось, что именно он был центром этой комнаты, оживлял ее, заполнял своим присутствием даже в нерабочее время. И сейчас, закрывая двери, помощник невольно поежился. Хранители нашли Замса у мемориала Аватаров. Сейчас, к вечеру, здесь было не так людно, и удэши ничем не выделялся среди немногочисленных посетителей. Стоял, сцепив руки за спиной, смотрел вниз, на неугасимо пылающий огонь, место, где он покинул мир — и возродился снова. Окликать вслух или касаться его они не стали, просто Кэльх тихо позвал мысленно: «Замс? Мы пришли». Сам расскажет, что случилось и чем помочь — как всегда, чистую суть, без лишних слов и умствований. Он так и сделал, тоже тихо, не нарушая покоя тех, кто пришел к мемориалу подумать о своем: «У вас есть место для выплескивания огня. Око, полагаю? Отведите меня туда». Строго говоря, пещерка у Ока была не их, но Отец Ветров уже давно смирился с тем, что это больше не его убежище. Там и от былого убранства ничего не осталось, даже потеков расплавленных кристаллов — выгорело до костей гор, чистая сфера пустого пространства, безо всяких излишеств. Акмал по их просьбе укрепила ее оболочку изо всех сил, чтобы подточенный огнем и перепадом температур камень в очередной выплеск не рухнул на головы двум дурным Звездным. Правда, и выплесков тех именно здесь уже не случалось — всю энергию тратили на постройке корабля, а последний, на эмоциях, произошел в Ункасе. Так что Замса переместили огненным путем сразу к пещере, к тоже изрядно оплавленному входу, который теперь еще и под углом внутрь горы уходил, чтобы точно наружу огонь не выплеснуть. Осмотревшись и кивнув своим мыслям, Замс неторопливо двинулся вперед, аккуратно ступая по выглаженному жаром камню и на ходу объясняя: — Стихии довольны. Последний этап практически завершился, осталось совсем немного. Один из моментов — я. Мне необходимо принять Звездное пламя, чтобы слышать голоса звезд. — Но в одиночку ты этого сделать не можешь, потому что слишком чист, — идущий следом Аэно даже не спрашивал — констатировал факт. — Что для этого нужно? Насколько я понимаю, Чистое пламя приглушает эмоции и желания, а для инициации нужен яркий всплеск? — Да. Вы передадите мне огонь, когда я окончательно... потеряю контроль, — Замс пошатнулся, оступившись, привалился плечом к стене. «А я тебе говорил, — сердито рыкнул, пусть и мысленным шепотом, Аэно Кэльху, бросаясь вперед, — это он сам!» Подхватил за локоть, встревожено глянув в лицо. И чуть не выругался вслух: выглядел Замс — на костер краше несут. Виски все мокрые от пота, радужки за расширившимися зрачками не видно, взгляд откровенно плыл. С трудом сфокусировавшись на Аэно, Замс как-то удивленно выдохнул: — Больно... — Ты что с собой сделал?! Впрочем, задавать вопросы времени явно не было, только в четыре руки отволочь Замса в основную, «огнеприемную» камеру убежища, не обращая внимания на то, как вздрагивает от чужих прикосновений, кусая и без того уже в кровь изодранные губы. — Помоги его раздеть. Хотя бы сверху. Кажется, я понял, нужен телесный контакт, как у Керса и Эллаэ, — Аэно уже содрал с Замса теплый спаш и наклонился, разувая. Кэльх помогал, стягивая с Замса рубаху. Тот не сопротивлялся — он уже и говорить не мог, только головой мотал, будто из последних сил протестуя против того, что с ним творилось. И в какой-то момент завыл-заскулил едва слышно, на одной ноте. Обняли его с двух сторон, Кэльх накрепко прижал к груди спиной, удерживая руки, чтобы не попытался отпихнуть, Аэно жестко зафиксировал голову, прижался лбом ко лбу. — Давай же, отпусти себя... Ну! Повелительный рык словно подхлестнул, Замс выгнулся, забился — и закричал наконец в голос, позволяя себе окончательно провалиться в боль. Зачем и почему он выбрал именно это, Аэно не знал, не хотел знать. Хотел только облегчить страдания упрямца, выполнив его просьбу. Встретился взглядом с Кэльхом — и разом направили объединенный поток звездного огня в тело Замса, стараясь только не переусердствовать. Но уже очень скоро оба поняли: от них тут почти ничего и не зависит, Стихиям самим ведомо, сколько и чего отмерить Замсу. Оставалось только вливать и вливать в него силу, чуть жмурясь от того, что тело Чистого огня с каждой секундой все больше казалось вырезанным из яростного света. Он так и не полыхнул. Наоборот, вобрал в себя весь щедро даримый огонь, будто истаивая в нем, одновременно наливаясь смутным, неверным цветом. Уже не Чистое пламя, а может быть и оно, но впитавшее в себя блеск звезд, все их оттенки, от холодных сине-зеленых до теплых желто-красных тонов. И, когда все закончилось, между Хранителями остался лежать мальчишка хорошо если лет десяти. Вздрогнув, он распахнул глаза — огромные, еще полные отголосков боли — и заплакал. И Хранители, укутав его собственными унами, обнимали, так и не отпустив, только чуть переменив положение, чтобы переплести руки и уложить головой на них. И в две руки, оставшиеся свободными, выглаживали из висков остатки боли, стирали слезы. — Тш-ш-ш, огонек, тш-ш-ш, — тихо бормотал Кэльх, гладя растрепанные белесые волосы. Именно белесые, с каким-то смутно пробивающимся оттенком рыжины, а не выжженные сиянием Чистого огня до полупрозрачности, как раньше. Тот цвет и сединой назвать нельзя было, этот же будто светился изнутри, мерцал едва-едва, больше угадываясь — точно так же, как и зелень глаз. «В Ташертисе в наше время таких огоньками называли, рыжих и зеленоглазых, — пояснил Кэльх Аэно. — Считали, что им проще Стихию принимать». «А у нас только такие настоящими огневиками и считались, — мысленно усмехнулся тот. — Я потому и удивился, когда тебя впервые рассмотрел: не рыжий, не зеленоглазый». «Уж какой случился, — рассмеялся Кэльх. — Смотри, уснул». Замс — хотя этот мальчишка с трудом ассоциировался с прежним Замсом — и правда задремал, пригревшись, вымотанный слезами. Кэльх осторожно сел, держа его на руках и осматривая. Нахмурился: похоже, как и они раньше, Замс неосознанно воссоздал свое прежнее тело, каким его помнил. А на память Чистый огонь не жаловался никогда, ни в первой жизни, ни во второй. Он был... Некрасивым, пожалуй. Из тех несуразных, угловатых детей, которые после превращаются в тощих голенастых подростков, обретая настоящий облик, лишь повзрослев. Но здесь было что-то еще. Слишком тощий. Слишком угловатый. И то, как сжался, кутаясь в теплую ткань, прижимая кулачки к груди, будто боясь: отберут. «Значит, не врали...» «Он из сирот, как Вороненок, да? Дитя улиц», — глаза Аэно вспыхнули рысьими огоньками, как всегда, когда вспоминал о Мино и впервые в жизни увиденных беспризорных. В Эфаре и в худшие времена сирот без помощи не оставляли, забирали в семьи родичи или даже просто соседи, а в то время, когда он родился — тем паче. «Да. Говорили, его приняли в Совет восемнадцатилетним — а в двадцать он полыхнул. Я... — Кэльх виновато опустил плечи. — Я как-то и не задумывался раньше. Замс казался частью Архива, знаешь, что-то такое постоянное, неизменное. Как само здание». «Тогда в Ташертисе мало кто об этом задумывался, да и в Аматане тоже. Эфар всегда в этом стоял наособицу, а я иного и не знал, оттого так ярко воспринял». Аэно мягко коснулся щеки любимого ладонью, передавая то, что словами было не сказано: вины вот именно Кэльха, который даже фаратским хранителем не был, в той ситуации было меньше, чем он себе уже навоображал, да и винить себя за полутысячелетнее прошлое глупо. Изменилось все, и ведь не без его же, Кэльха, помощи изменилось. И еще самую малость сейчас, для одного Звездного. Кэльх встал, кивком позвал Аэно: «Идем, его лучше отнести в Эфар-танн. Я думаю, дядя Нар не откажет приютить, пока в себе разберется». «Думаю, ему только в радость, — мудро усмехнулся тот. — Чем больше детей, тем моложе выглядит наш нехо, словно и сам молодеет рядом». Они оба оказались правы: нехо Айэнар не отказал, обрадовался «еще одному огонечку». Только вспыхнули в глазах искорки удивления, когда понял, что вот этот сонно трущий зареванную мордаху мальчишка — это тот самый неприступный Замс Чистый огонь. Его уложили спать и перепоручили заботам служанки: найти подходящую одежду, присмотреть, как встанет. Хотя и Аэно, и Кэльх сомневались, что это случится скоро. Они-то, привыкшие меняться и ломаться, подобное переживали с трудами, а Замс... Ох и тяжело ему будет первые дни. Но они будут рядом. Поддержат. А пока обоих заботил другой вопрос. — Я правильно помню, он сказал «один из моментов»? — спросил Кэльх Аэно, когда вышли в коридор и прикрыли дверь, уже не рискуя потревожить спящего. — Правильно помнишь. Видимо, еще одним будет появление капитана для нашей экспедиции. И еще же ничегошеньки не понятно, что со способом двигать корабль. Это третий. Нам только ждать остается. Замс проснулся через два дня. Нехо уже порывался отправлять сообщение в Ривеньяру, звать Амлель или Ниймара — он сам не решил, но за неестественно долго спящего удэши переживал, как за родного. Аэно с Кэльхом стоило многих трудов уверить его, что это нормально, с Замсом все в порядке, ему просто нужно отдохнуть. — Он ведь, чтобы стать собой, такое пережил, — качал головой Кэльх. — Никому бы не пожелал. Нехо очень серьезно посмотрел на него, потом на увлекшегося разговором с нехином Аэно и тихо спросил: — И вы тоже, так ведь? Это требование Стихий такое — сломаться, чтоб... срастись правильно? — Мы еще в той жизни сломались, — криво улыбнулся Кэльх. — Так и ушли: сломанными. А срастались уже в этой. Заметить тревогу в глазах нехо труда не составляло. Он искренне не желал своим детям судьбы хранителей. И, наверное, их этот жребий минует, род анн-Теалья анн-Эфар платит дань Стихиям тем, что в нем рождаются Огненные Стражи. Отчего-то и Кэльху, и Аэно, несмотря на разговор с Аманисом, краем уха следившему за беседой нехо и любимого птаха, тоже не хотелось, чтобы кто-то из сестренок стал хранительницей. Или тот ребенок, которого нейха Келеяна ждала сейчас. Слишком хорошо они знали, насколько тяжел выбор и нелегка эта судьба и ноша. Что довелось пережить Замсу, что он сделал свой выбор даже не в четырнадцать — как Аэньяр — а всего в десять? Чем ударили по нему улицы Фарата, что отобрали, отдарившись после жгучим Чистым огнем? А он ведь действительно мог жечь, раз выжег из мальчишки все эмоции. Что он ощущал тогда, становясь Хранителем? Этого ведь даже не заметили. Вернее, его и как Хранителя никто толком не воспринимал! Безупречная статуя, бессменный страж Архива, готовый помочь найти нужное. Кэльх вспоминал, как сидели тогда за столом, зарывшись в книги, а Замс неподвижно возвышался за своей конторкой. Вспоминал и ежился: оно же... Чудовищно было! Наверное, осознав это, Стихии и дали ему сейчас второй шанс. Вернули детство, в котором Замс чувствовал себя совершенно неуверенно. Тоже эмоция, если так подумать: его смущение и растерянность, когда пришел следом за служанкой в обеденный зал, к уже давно накрытому столу. — Доброе... утро? И как широко-широко распахнулись его глаза, когда нейха Келеяна обняла, так, как привыкла отвечать на приветствие своих детей: — Доброе, огонечек, хорошо спалось? Садись, — и подтолкнула к специально для него оставленному месту за огромным столом, между Хранителями. Аэно это напомнило, как приезжали в Эфар после рождения Аленто — и так же усаживались рядом с ним. Он усмешливо прищурился и растрепал Замсу рыжеватую челку. Тот вздрогнул, как-то вжав голову в плечи. — Я... — Ешь, — Кэльх придвинул полную тарелку. — Ты потом все объяснишь. Или не объяснишь, если не хочешь. Хорошо? — А... — Точно никто выспрашивать не будет. Здесь так не принято. Ешь, — Аэно сунул ему в руку ложку и положил рядом разломленную пополам еще горячую лепешку. Неловко кивнув, Замс принялся за еду, то и дело посматривая по сторонам. Может, сравнивал этот Эфар-танн и нехэев с теми, кого видел недолгие несколько дней? Он ведь почти все время тогда провел в комнате, отсыпаясь после тяжелого с непривычки пути через горы. Но в один из дней вышел, Аэно четко помнил белые волосы, плывущие в полутьме коридора, внимательный взгляд, которым Замс буквально ощупывал стены замка, украшавшие их гобелены. Должно быть, тогда он чуял тепло, которым щедро делились Хранители с замком. Сейчас — что он чувствовал? Что от древнейших камней уже совсем не веет холодом, несмотря на то, что род, хранящий Эфар, все равно остался больше воздушным, пусть и носит титул Алмазного? Но выспрашивать в самом деле никто не станет. Аэно понимал — если Замс и раскроется, то только сам, как цветок, которому, внезапно, подсыпали жирной вкусной земли и полили теплой чистой водой. А уж света и воздуха в Эфаре всегда было вдоволь. Замс снова бродил по коридорам, теперь меряя их маленькими детскими шагами. Поначалу шарахался, завидев слуг, будто не имел права находиться здесь, но постепенно это сошло на нет: для потерянно бредущего мальчишки у всех находилось доброе слово или ласковый взгляд, а то и пирожок со сладкой начинкой. Кажется, эти пирожки Замса и убедили окончательно, что он тут не лишний. Странности всплывали и снова исчезали, присматривавшие издалека Хранители только вздыхали или молчаливо ярились, видя, как дрожащими осколками проявляется чужое прошлое. И истаивает в теплых ветрах, не заставляющих чужое пламя метаться, а осторожно поддерживающих его горение, только чуть ярче, чуть теплее. Вспыхнуло оно только в тот момент, когда Аманис, как всегда, загруженный чем-то отцом, потрепал Замса по плечу, мимоходом пробегая в библиотеку: — Аттэле*, может, тебе книжку какую интересную дать? Замс в ответ только вытаращился, после чего улыбнулся неуверенно. — Не надо. Не надо книжек. — Тогда оденься потеплее, на улице прохладно, сходи прогуляйся. Там младшие бесятся, в снежки играют. Иди-иди, к обеду аппетит нагуляешь, — и еще и подтолкнул ласково. И убежал, оставив Замса переминаться с ноги на ногу. Наблюдавший с лестницы Аэно собирался было подойти, заговорить, но Кэльх поймал его за руку, удержав на месте. И не ошибся: Замс ушел куда-то, уже не растерянно, а вполне целенаправленно. — В Учебную, пошли! — выдохнул Кэльх. И оттуда они смотрели, как три девчонки утаскивают поначалу скованного Замса в свою игру, на ходу тараща глаза: наверняка признался им, что в снежки играть не умеет. Не то, чтобы они в самом деле были девчонками. Все три дочери нехо за прошедшее время перелиняли, стали статными горскими красавицами, такими удивительно разными, пусть и похожими. Но, когда выдавалось свободное от учебы время, словно окунались в детство, ничуть не брезгуя играть в снежки с детьми замковых слуг, вовлекая в свою веселую возню и Аэно с Кэльхом, когда поймать умудрялись, и даже строгого, серьезного старшего брата, потому что «мозги в узелки завяжутся». Это была лучшая компания для Замса, пусть даже поначалу он еле шевелился. Кэльх всю щеку искусал: видел, что тот боится. Боится порвать свою одежду, попасть снежком в другого, когда к нему слишком резко разворачивались — почти отшатывался, неосознанно вскидывая руку. Жители этого времени, может, и не распознали, в чем дело, потихоньку все-таки растормошив мальчишку. А вот Кэльх — видел. Видел и Аэно. И догадки свои озвучил прямо, как всегда: — Он ведь не с рождения на улицах жил. Его выгнали. Сперва приняли — а потом выгнали, да еще и вины навешав на плечи больше, чем снести мог. И так гнев в голосе треском-рыком перекатывался, что теперь уже Кэльху пришлось обнимать и напоминать, что все поменялось. Вот и Замс сейчас выправляется, как подломленное деревце, заботливо подвязанное и подпертое. Чего они, правда, не ждали — так того, что Замс явится к ним в комнату глубоким вечером, почти ночью, когда все население Эфар-танна постепенно отходило ко сну. — Что-то случилось? — удивленно поднял голову Кэльх. Они с Аэно валялись в обнимку, читая книгу, и вообще-то уже собирались гасить свет и... Ну и спать тоже, да. Попозже. А серьезная мордашка Замса намекала на что-то важное, рушившее планы на корню. Особенно когда он закрыл дверь и... забрался на кровать, неловко пристроившись под рукой Кэльха. — Расскажешь? — Аэно даже головой помотал, до того четко снова вспомнилось, как вот так же прибегал к ним Аленто, чтобы погреться в братских объятиях. Разве что пристраивался все-таки сперва к нему, а потом уж и Кэльх обнимал. Но сейчас-то понятно, Кэльх Замсу все-таки... не ближе, пожалуй, но чуть знакомее. И это «чуть» сказывается вот так. Он закрыл книгу, заложив страницу вышитой ленточкой, и решительно погасил ночник. Секретами и проблемами делиться лучше в темноте, хоть ей и не нашлось места в комнате — горел камин, потрескивая и добавляя тепла и уюта. Камины в замке и оставались-то только ради него, отопление было уже давно другое, проведено и скрыто под деревянными полами. Но сейчас живой огонь — самый обычный, не далекий звездный, был нужен всем троим. Завозившись, Замс перебрался через Кэльха, поерзал, устраиваясь на пригретом месте, пытаясь уложить руки-ноги, не утыкаясь никому в бок острыми локтями и коленками. — Нечего рассказывать, — тихо, совсем не по-детски серьезно, сказал он. — Отгорело, наверное. Мне... Просто холодно. И дело было вовсе не в том, что замерзло тело. Потому и не стали натягивать одеяло, вернее, укрылись все втроем одним, но больше заботились о том, чтобы поуютнее обнять мальчишку, в четыре руки, чтоб расслабился, наконец, подсунул холодные пятки к их ногам, согреваясь, чтобы перестал зажиматься, доверчиво откинув голову на плечо Кэльха, стиснув пальцами запястье Аэно. Чтоб не вздрогнул, когда тот сам приткнулся к его плечу и тихо замурлыкал, изменив горло, нагоняя сонной дремоты на обоих огневиков. Замсу было нужно это. Ощущение дома, семьи. Не родных по крови, может быть, но родных по силе, по взгляду на мир. По дороге, выбранной в этой жизни. Нужно было то тепло, которого — теперь Аэно понимал — в той жизни мальчишка не видел вовсе. Да полно, была ли у него семья? Ни в детстве, ни во взрослом возрасте — Чистый огонь всегда горел в одиночестве, отбирая у самого себя все силы и время. — Спи, ребенок, спи, — тихо вымурлыкивал Аэно. Там, в прошлом, не было у него корней. Потому и ушел, отгорев в Ллато, и — Аэно, сглотнув внезапно перекрывший горло ком, мысленно воззвал к Стихиям, повторяя вслух то, что днем, сам не заметив, озвучил Аманис: — Спи, аттэле, завтра будет все по-другому. Ох, как же он оказался прав... И дело даже не в том, ответили или нет Стихии, подтвердили ли Они сказанные слова. Спросонья Аэно этого разобрать точно не мог. Зато прекрасно осознал, что между ним и Кэльхом лежит уже не мальчишка — жутко костлявый подросток, тощий настолько, что об кости уколоться можно. И подросток этот не спит, а вот не шевелится и полыхает он вовсе не от того, что вчера перегулял на морозе. На нюх Аэно, особенно после полученной возможности обернуться рысью, не жаловался, а уж отличить этот запах мог легко и без труда. Приоткрыв ресницы, скосил глаза чуть пониже и понял, что был прав на все сто. И теперь, кажется, придется ему еще кое-что важное объяснить, только не так, как в свое время пытался объяснить Кэльх. Аккуратнее, чтоб не напугать. А вот как? Замс ведь сейчас попросту разревется, потому что не понимает, что с ним. А что не понимает, Аэно слышал по слишком громким, паническим даже мыслям. «Хочешь, я расскажу тебе сказку?» «А?» — прорвалось сквозь мешавень из страха, стыда и непонимания. Стихии, да он же должен был читать о таком! Аэно не верил, что у огневиков ничего подобного не было, наставлений для юношей каких-нибудь... Нашел же Кэльх ту, так помогшую им самим, книгу! Но, видно, нахлынувшие с опозданием на многие года эмоции вымели из головы Замса все знания. «Сказку о бедолаге-нехине из одаренного Воздухом рода. Слушай же...» А перекладывать свою собственную историю на сказку, да еще такую, оказалось сложно. И до жути смущающе — к концу у Аэно у самого уши пылали. — Постель подожжете, — сонно бормотнул Кэльх, которому от двух полыхающих мальчишек под боком стало жарко. «А потому, самое главное правило, которое тот нехин затвердил на всю жизнь: если чего-то не понимаешь, не знаешь, можно ли, не уверен в чем-то — просто спроси того, кто старше», — закончил Аэно. Как раз вовремя: Кэльх проснулся окончательно и теперь смотрел непонимающе. Особенно когда смущенно рассмеялись оба, и Замс торопливо сбежал. — Аэно?.. — Четырнадцать! Кэлэх амэ, ему четырнадцать — и он огневик! — рассмеялся Аэно, рывком переворачиваясь и прижимая Кэльха к постели, ласково куснув за плечо. — Сти... Стихии! — округлил глаза тот. — Да он же... Рысенок? Рысенок, ты что творишь? Нам на завтрак успеть нужно! Нас иначе дядя Нар съест! — М-м-м... не, только понадкусывает... — совсем по-рысьи острые зубы чувствительно прикусили Кэльха за загривок, который сейчас не защищали длинные волосы. И если оставить на шее следы — их нечем будет прикрыть. Только поэтому Кэльх сдался так быстро, и завтрак они все-таки пропустили, явившись ровно к обеду. Замс уже сидел на своем месте, остальные потихоньку собирались, заканчивая дневные дела. Села на свое место нейха, одарив Хранителей теплым понимающим взглядом: следов Аэно все-таки наоставлял, и Кэльх смущенно отвернулся. Прибежали сестрички, расселись, шумно галдя, пока отец не пришел. Явился Аманис, как всегда, уткнувшись в очередные распечатки. По сторонам он, правда, все же смотрел, изменения, случившиеся с Замсом, заметил и изумился: — Какой тощий! Это у тебя все в рост, что ли ушло? И замер, ошеломленный, когда Замс внезапно вскочил и выбежал прочь. — Я... Что случилось-то? Я что-то не то сказал? — заморгал Аманис, подрываясь следом. Извиниться — за что только, понять бы? — и вернуть мальчишку за стол. Тощий — откормить! Кэльх эту странную заботу на себе испытал. До двери Аманис не добежал, Кэльх и поймал за руку, силой усадил между собой и Аэно. — Замс голодал, — сухо произнес, чтобы услышали все. — Ему четырнадцать, огневики в это время становятся прожорливы — а он хорошо, если раз в день ел. — Но... Как так? — ахнула Келеяна, притихшие сестрички тоже загомонили со смесью страха и непонимания. Кэльх пресек все вопросы одним решительным жестом. — Он рос на улице. До того, как появился Вороний приют. И голод в таком возрасте... — Это тяжело, — дополнил Аэно. — Я мог хотя бы на кухню сбегать, пирожков выпросить... — ...а он, похоже, на одном самоконтроле выжил. — Но тогда тем более!.. — снова попытался вскочить Аманис, заливаясь краской от осознания своего промаха. — Да сиди ты! Дайте ему пережить это. Он же сейчас за считанные дни все те года проживает! — Кэльх выдохнул, потер лицо. — Жалость ему сейчас не нужна. Просто выплакаться, потом я найду его. — Вместе найдем, — тихо сказал Аэно. — И накормим. На кухне или в город сходим. Не волнуйтесь так. Все будет хорошо. — Вместе — так вместе, — как-то особенно покладисто согласился Аманис, опуская глаза. Кажется, Стихии все же услышали — и ответили. Вот так своеобразно. Кэльх ничего не мог бы посоветовать по поводу просвещения Замса относительно нужд его тела. Но Аэно знал, у кого спросить. И потому вечером, уже после того, как изловили предсказуемо нашедшего убежище в Учебной башне Замса, сводили на кухню и вчетвером налопались там пирогов с мясом и ягодами под молоко, явился в кабинет к нехо. Один. Выслушав его, Айэнар долго не раздумывал. — На побережье вам надо. В Алальяту или Садэх. Не то, чтобы там были специальные заведения... Но легко можно найти опытную женщину, которая за пару подарков не напугает мальчишку, поможет ему понять свое тело и раскрыться. Завтра на «дракко» доберетесь до воздушного порта, а там всего шесть часов лету. Сами сумеете разобраться с остальным? — Сумеем. Спасибо, дядя Нар! — Аэно сам потянулся обнять, радуясь, что все решилось так просто и его правильно поняли. Назад вернулись всего через несколько дней, но уже с привычным взгляду окружающих Замсом. В смысле — со взрослым, спокойным, разве что чуть удивленно смотрящим на мир вокруг, будто не совсем веря, что мир таков, каков есть. И на все вопросы, в порядке ли он, Замс отвечал уклончиво: — Мне еще рано возвращаться в Архив. Еще пару дней. Нехо только кивнул: пара дней — так пара дней, ему и взрослый Замс, кажется, пришелся по душе, особенно вот такой, не замороженный, улыбающийся и иногда уходящий в какие-то свои мысли, от которых на лице поселялось странное выражение. То ли удовлетворение, то ли тихая, глубинная и спокойная радость. — Да, аттэле, — увидев Замса, Аманис задрал голову, потому что смотреть теперь приходилось снизу вверх, как и Аэно на Кэльха и Замса. — До челки-то я теперь не допрыгну... И Замс, вот чудо, фыркнул и наклонился, чтобы невысокому нехину было сподручней. — Так лучше, брат? — Гораздо лучше, — Аманис взлохматил аккуратную прическу и рассмеялся, обнимая его. Эфар принял еще одного сына. И тем страннее было, что на следующий день горы на что-то разозлились. Ничем иным жители Эфар-танна не могли объяснить резко испортившуюся погоду. — Янтор, что ли, не в духе? — гадал Аманис, затворяя окно кабинета. — Да нет, он в Ташертисе вообще. Да что ж такое-то! Он почти зло поглядел на толстобокие сизые тучи, наползавшие на вершины. Ветер тоже дул оттуда, злой, ледяной, такой, что во двор после завтрака рискнули высунуться одни Звездные. Только стража на постах мерзла, но они-то в любую погоду на стенах стояли. Словно в ответ на его вопрос в окно ударил порыв такой силы, что Аманис не удержался на ногах, налетел на кресло и вместе с ним опрокинулся на пол. А ветер, взметнув со стола бумаги стаей белоснежных птиц, грохнул дверью в стену так, что нехин болезненно поморщился, услышав скрежет бронзы о камень, и умчался в коридоры. — Только бы матушка на пути не попалась, — встревожено пробормотал себе под нос Аманис, поднимаясь и потирая бок, которым приложился о стол. Закрыл все-таки окно и, оглядев учиненный ветром разгром, махнул рукой: потом приберет. Надо узнать, что стряслось. Ветер явно не просто так — посланник от кого-то. От Янтора, что ли? Тогда это к отцу, ясно, почему в кабинет вломился. Подумав, он поспешил вниз: мало ли, вдруг срочно понадобится? Но ветер, уронивший по пути половину гобеленов, свернул вовсе не к отцу. Все сильнее недоумевая, Аманис спешил к выходу во двор. Кому и зачем потребовались Звездные? В конце концов, можно же позвонить! — Что случи... — договорить он не успел, к нему обернулись, Замс — с улыбкой, Аэно и Кэльх — возбужденно блестя глазами. — Двое... — Нет, уже трое... — Четверо! — хором выдохнули Хранители. — Четверо новых Звездных! И... Теперь не договорили уже они. Ветер, как оказалось, притихший в коридоре, рванул вперед с новой силой, отталкивая Аманиса, с диким воем врезаясь в ворота, распахивая тяжеленные створки. А там, в проеме под надвратной башенкой, возник невысокий, хрупкий даже мужчина, и в тени ослепительно сияли белоснежные волосы, льдисто сверкали пробуждающимся разумом глаза. А ветер лег ему на плечи полупрозрачным полотном, скрывая наготу, взметнулся широкими рукавами, вплелся в волосы серебряными и лазурными лентами. Повисшую тишину прорезал вопль Аэно, метнувшегося вперед: — Отец! Оте-ец! И — мгновением позже — слаженный грохот мечей о щиты сверху, с гребня стены, где несла свою службу стража Эфар-танна: — Айэ, айэ, айэ! Хозяин неба вернулся! Айэ, Эфар!