Accendimi

Ледяной ветер бьёт в лицо, устраивая настоящий бунт рецепторов: температура чувствуется даже несколько усиленно, тогда как тактильные ощущения ушли в увольнительную ещё за пару километров до точки назначения. Следовало одеться лучше, но посредственного опыта терморегуляции в человеческом теле едва хватило на брюки, свитер и шерстяное пальто. Спасибо и на этом. Зима в Централе была куда мягче. Ласт поднимает голову, чтобы рассмотреть окончание, казалось бы, бесконечной серой стены, уходящей прямо в небо. Шквал ударяет по коже оголившейся шеи, и девушка спешно поправляет шаль. Там, наверху, неподвижно стоят облачённые в синий фигуры. Наверняка уже давно заметили её, но почему-то подпустили настолько близко. С грохотом открывается массивная служебная дверь сбоку от главных ворот. Двое в армейском, с автоматами наперевес, движутся ей навстречу, встают по одному с каждой стороны и идеально отчеканенными движениями разворачиваются лицом ко входу.  — Занятно, занятно, — с вершины стены звучит строгий женский голос. Ветер завывает в ушах, но каждое слово, произнесённое ею, слышно совершенно чётко. Годы практики или же акустический усилитель? — Рассказывай, чем обязана такому визиту. Муженька тоже ждать в гости?  — Не ждать, — Ласт борется с тем, как во время разговора спирает дыхание. — Я одна. И я пришла к вам.  — Считаешь, я должна тебя пропустить? С чего бы? — зрению Ласт возвращается резкость, и она может рассмотреть светловолосую женщину возле защитного ограждения площадки наверху. — Ты выгодно окольцевалась, но лично тебя это ещё никем не делает. Я уважаю руководство и пропустила бы Мустанга, а вот тебя имею полное право отправить обратно. Что ты забыла на севере? Мне казалось, ты любишь климат пожарче. Ласт сцепляет зубы: и от холода, и от необходимости проглотить обиду. Оливия Мила Армстронг её недолюбливает. Это стало понятно ещё тогда, когда она отклонила приглашение на свадьбу. Кому угодно другому этого бы не простили, обвинили бы в демонстрации пренебрежения к действующей власти и лишили бы должности, но кто что осмелится сказать Оливии? К тому же, в своём деле она была лучшей. Рой это знал, Оливия это знала. Потому в личных делах она вела себя, как вздумается, а новоиспечённый фюрер закрывал глаза на любые вольности, не затрагивающие рабочий процесс. Оливия порицала предыдущую власть и презирала гомункулов. Ласт для неё была живым напоминанием о прежнем режиме, и даже успешное преобразование не смогло убедить генерал-лейтенанта Армстронг в перевоспитании и смене приоритетов. Мало что поменялось и после того, как Ласт официально стала миссис Мустанг. «Мой начальник — ты, а не она, — впоследствии говорила Оливия Рою. — Будь добр, избавь меня от лишних расшаркиваний». Именно поэтому Бриггс — последнее место, где Рой станет искать её.  — Я хочу служить, — Ласт борется с садящимся на холоде голосом.  — Серьёзно? Почему здесь, а не у благоверного под крылышком? — язвит Оливия. — Я не знаю, почему ты приехала сюда, и знать не хочу. Возвращайся домой, девочка-гомункул. Здесь у нас строгий режим, а не подиум.  — Я ушла от Роя. Мне некуда возвращаться, — кричит Ласт, а на ресницах моментально замерзает причудливыми кристаллами влага отчаяния.  — Что такое? Проблемы в раю? Ласт собирается с силами. В раю творились не то что проблемы, а настоящая революция, безмолвный бунт против новой ипостаси и всяческое отрицание серых домохозяйских перспектив. Не зря говорят, что как бы не ударила по человеку война, подсознательно он будет воспринимать мирную жизнь на гражданке как скучную. Ласт без особого тепла вспоминает свой бессмертный период и те бесчинства, которые она творила, но по крайней мере, она хоть что-то делала и чувствовала при этом свою функциональность.  — Я могу работать в тылу. Могу узнавать информацию, — она перекрикивает вьюгу, и вместе с ней вопит её отчаяние. — Могу стать пушечным мясом, если вам угодно. Бросьте меня Драхме, если я для вас не больше, чем милое личико! Буду вашим отвлекающим манёвром! Мне уже всё равно, как для меня всё закончится. Если нет пользы от моей жизни, пускай будет хотя бы от моей смерти! Солдаты с автоматами озадачено переглядываются. Ласт слышит только свист вьюги, и то время, пока Оливия молчит, кажется ей вечностью.  — Не вздумай считать, что растрогала меня, — наконец слышится сверху. — Открыть ворота! Массивные двери с морозным скрежетом отворяются. Сразу за ними стоят ещё несколько вооружённых до зубов караульных. Солдаты пропускают Ласт вперёд и следуют за ней, сопровождая к командующей. Десятью минутами позже Оливия скажет, что предыстория её не волнует, в Бриггсе все живут по равным правилам и если Ласт станет играть в белоручку — как пить дать, вылетит прямо в объятия Драхмы. Ещё через пятнадцать рядовые принесут комплект военной формы — в размере ориентируются на генерал-лейтенанта, они почти одинакового телосложения. Ещё через пять прежняя одежда полетит в железную бочку и вспыхнет жёлтым пламенем.  — У нас тут нет полумер, — безапелляционно заявляет Оливия. — Если ты пришла в Бриггс, всё остальное оставляй за воротами или проваливай сразу. Ласт и рада бы оставить всё за воротами. Забыть о том, кем была когда-то, и тогда не придётся разочаровываться в том, кем стала теперь. Нулевая память, жизнь с чистого листа — это было бы прекрасно. Слишком прекрасно, чтобы стать правдой. В Бриггсе поистине армейский распорядок. Подъём в пять утра, не затягивать с одеванием, опоздал на построение — и дежуришь ночью на этаже. Ласт приходится быстро переключаться с депрессивной заторможености на мобилизированость. Далее следуют тренировки: общая физическая каждый день, а в режиме отдельного расписания — рукопашный бой в спарринге, холодное оружие, стрельба или тактическая подготовка. В свой первый вечер, кое-как доплетясь до кровати, Ласт валится на неё прямо в форме, ставя под сомнение наличия у себя ног, рук и в принципе всего туловища ниже шеи. Хотя, и к шее тоже имеются вопросы.  — Человеческое тело уже не такое сверхсильное, а, девочка-гомункул? — подливает масла в огонь Оливия, пришедшая, очевидно, добить и без того сражённую наповал новую подчинённую. — Но твоя мышечная память ещё на что-то способна. Радуйся, это твоя единственная надежда здесь выжить. Чуть позже, когда Ласт удаётся наладить какую-никакую коммуникацию с одним из местных рядовых, она пересказывает ему эти слова. Тот округляет глаза и переводит с армстронгского на аместрийский:  — Она тебя похвалила! Оценила тебя! Я здесь уже полгода, и мне ни разу так не везло, а тебе в первый же день. Ты просто не понимаешь, она смотрит куда глубже, чем кажется. Ласт сопоставляет слова солдата с некоторыми фактами и признаёт, что он может быть прав. К примеру, спит она в отдельной комнате, а не в общей казарме. Не намного лучшей, но хотя бы можно спокойно переодеваться и ходить в отдельный санузел, а ещё «коренные» Бриггса не видят её убогих попыток побороть утреннюю крепатуру — ещё один неприятный элемент человеческого существования. Сама Оливия приказала не ловить звезду и не считать себя особенной, просто она предупреждает произволы в армейских рядах. Не то чтобы она сомневалась в своих подчинённых, но не при всех обстоятельствах привлекательную женщину стоит демонстрировать обществу, состоящему на 99% из мужчин. Ласт пашет за троих, стремясь хоть ненамного приблизиться к прежней, допреобразованной, форме. Изнуряющие тренировки становятся её лекарством, её единственным спасательным кругом, помогающим держаться на плаву. Каждый вечер она обнаруживает на теле новые синяки, но считает это разумной платой за то, чтобы вернуть себе себя. Во время одного из спаррингов на неё буквально набрасывается новобранец, пышущий необъяснимой ненавистью. Ласт едва удаётся отбивать его атаки, совершаемые с особым удовольствием. Когда она спотыкается и падает на пол, юноша торжествующе смотрит на неё и буквально выплёвывает в лицо:  — Там тебе и место, фюрерская подстилка. Ласт использует подсечку, совершает захват правой ноги для удерживания в прямом положении и наносит мощный удар по малоберцовой кости. Судя по характерному хрусту, индуцированному вою не в меру языкатого солдата и просаживанию его на пол, будучи не в состоянии более опираться на атакованную конечность, задумка удалась и там, как минимум, трещина. Но такой произвол вряд ли останется незамеченным и тем более безнаказанным, поэтому Ласт сразу отправляется в кабинет Оливии с повинной и готовностью дежурить неделю, за такое-то членовредительство. Но реакция оказывается такой, которую она и в самых смелых догадках допустить не могла.  — Ногу, говоришь, сломала? — хмурит брови Оливия. — Слабовато. Я бы на твоём месте шею ему сломала. В Бриггсе никто не имеет права мнить себя лучше других! Ему это так просто с рук не сойдёт. Парень остаётся в госпитале при крепости. Оливия обещает устроить ему ту ещё сладкую жизнь и научить фильтровать словесную диарею. На вопрос Ласт о том, выгонят ли его из крепости, качает головой и говорит, что так отделаться проще простого, куда тяжелее столкнуться с последствиями и ответить за свои действия. Тем не менее, Ласт кажется, что это связано с приказом о неразглашении местонахождения первой леди. Она сама случайно услышала, как Оливия отдавала распоряжение Майлзу. Навыки, необходимые для шпионажа, настолько крепко въелись в её поведение за сотни лет службы Отцу, что проявляются даже тогда, когда потеряли свою актуальность. Также после инцидента Оливия вызывается лично тренировать Ласт, аргументируя это тем, что слабые противники не принесут никакой пользы, и раз уж Ласт сама захотела служить — получит свою службу в десятикратном проявлении. Те солдаты Бриггса, которые относятся к новенькой лояльнее своего травмированного собрата, с восхищением наблюдают со стороны за тем, как сходятся в схватке две беспощадные женщины. В качестве холодного оружия на тренировках Ласт выбирает саблю, чем заметно веселит Оливию.  — Либо это вызов, либо подхалимаж, — впрочем, улыбается она вполне одобрительно. — Не знаю, что тобой двигало, но это только усложнит тебе жизнь, а не даст фору. Хочешь идти на равных — жалеть не стану. Ласт только поджимает разбитые накануне губы, полная решимости. Ни один из вариантов, озвученных Оливией, не имеет ничего общего с истинными мотивами. Сабля более внушительна, чем шпага, и способна наносить рубящие и режущие удары помимо колющих, но при этом лёгкая в использовании и после достаточной адаптации к ней ощущается, как продолжение руки. Маленькая дань памяти любимым Абсолютным клинкам. Оливия действительно её не щадит, ежедневно награждая мелкими порезами или распоротой тканью формы, но Ласт это даже нравится. Во всяком случае, она не смотрит на неё жалостливо или снисходительно, как половина Бриггса, лишь потому, что Ласт — женщина. Или презрительно потому, что жена фюрера. Или бывшая жена. Для неё на тренировочном закрытом полигоне Бриггса все являются воинами: без пола, возраста и прошлого. Спустя какое-то время, на спарринги двух единственных женщин крепости служащие начинают ходить, как на особое мероприятие, стараясь не пропускать ни одного, несмотря на раздражение генерал-лейтенанта, что лучше бы работали. Навыки Ласт растут, и в тот день, когда сабля Оливии со звоном вылетает из рук, Майлз заключает с наблюдательного балкона: «Теперь, кроме Северной скалы, у нас появилась ещё и Чёрная роза Бриггса». Вторым, что становится для Ласт заменой прошлых способностей, становится стрельба. Пули вылетают из дула пистолета и достигают цели на внушительном расстоянии за долю секунды, и это тоже напоминает ей моментально выдвигающиеся когти, некогда способные поразить противника на другом конце комнаты. Спуская курок, Ласт думает о Прайде, об Отце, о том парне со сломанной ногой, о многочисленных злобных шептунах. Всем изрешечённым мишеням неизменно дарит прощальный поцелуй, предварительно прокусив губу до крови, тем самым оставляя ярко-красный отпечаток на белоснежной бумаге. Вечерами, когда предшествующие дневные тренировки не были чересчур изматывающими, Ласт может позволить себе погрузиться в воспоминания. Единственная личная вещь, которую она не выбросила в огонь в первый день — открывающийся медальон, подаренный Роем после помолвки, с их фотографиями на створках. Жалеет ли она об этом? Нет, пожалуй. Жалеет ли она себя? Каждую секунду. Было бы лучше, если бы всё это произошло без лишних жертв. Но Ласт прекрасно понимает, что именно они и привели их с Роем друг к другу. Она часто вспоминает свой первый поцелуй. Ирония ли, но все те миллионы поцелуев, полученных ею в качестве гомункула похоти, и даже та фикция, совершённая в обмен на информацию о врагах среди руководства, воспринимаются ею ниже нуля. Ничего не значат. Ни о чём не говорят. Ничего в себе не несут. Рой настоял на возвращении зрения только после аналогичной процедуры с подвижностью ног Хавока. Ласт дежурит в коридоре, пока Марко проводит нужные преобразования, и влетает в палату первая, когда их переводят из оперблока в отделение. Марко неодобрительно ворчит на порывы Мустанга сорвать повязку с глаз, объясняя это тем, что в первые часы после трансмутации глаза могут функционировать не в полную силу, но разве что-то можно доказать Огненному алхимику? Бинты летят на пол, и взгляд бегает по всем сторонам, будто что-то выискивая.  — Где она? — по всей видимости, зрение и правда вернулось лишь частично, иначе он бы рассмотрел тёмную фигуру у противоположной стены.  — Хоукай добегает из Централа, — сообщает Хавок. — Злая, как чёрт, из-за того что ей не сообщили раньше.  — Не Лиза. Ласт. Девушка отрывается от стены, нерешительно подходит к кровати. Рой тянется к ней руками — картинка начинает обретать резкость. Ласт заключает его ладони в свои, и Мустанг, ни о чём не предупреждая, делает рывок вперёд и целует её. Долго и очень нежно. Ни в какое сравнение с той холодной ночью в штаб-квартире. Как в первый раз.  — Я уже давно должен был это сделать, — смущённо улыбается он, когда отрывается, чтобы перевести дыхание. — Но хотел видеть твоё лицо.  — Полковник, вы что это, к моей девушке клинья подбиваете? — шутливо возмущается Хавок с соседней койки.  — Твоя девушка тебе позвоночник пробила, она тебе такая не нужна, — скалится Мустанг, обхватывает Ласт за талию и притягивает к себе. Она смеётся, как школьница на свидании со старшеклассником. В тот момент ей кажется, что новая жизнь ей понравится. Сейчас-то всё более чем идеально! Но идеально не становится. Даже после того, как Рой добивается вожделенной должности — она становится его тенью, меркнет в сиянии молниеносного взлёта по карьерной лестнице. Даже после того, как на фоне ночного неба за окном лучшего ресторана Аместриса вспыхивают огненные буквы «Выходи за меня». Даже после того, как у неё появляется фамилия — особая форма констатации связи, которой у неё не было с Отцом и братьями. Даже после того, как Рой ни на минуту не позволяет ей усомниться в своём расположении, и тем не менее, эта жизнь в слабости и призраки прошлого по ночам только тяготят её всё больше с каждой неделей. Тяготят настолько, что Бриггс становится вожделенным раем. Из тех секций райских садов, вход в которые выбивается титаническими усилиями, но здесь она хотя бы чувствует, что ещё на что-то способна. Впрочем, есть ещё кое-что кроме медальона, прихваченное Ласт при бегстве из столицы и утаённое от публичного сожжения. То, что прекрасно компилируется с жизнью в одноместной комнате. Записи брата Шрама. Гомункулы второго поколения алхимию не использовали, поскольку она им не была нужна. Идеальная броня, идеальная реакция, идеальное оружие в контактном и дистанционном бою — к чему ещё дополнительные заморочки? В связи с этим сложно было ответить на вопрос, они просто не хотят, или всё-таки не могут, и для преобразований нужен именно человеческий компонент со стороны проводящего. Так или иначе, теперь этот вопрос для Ласт абсолютно бессмысленный. Ограничения, даже если и существовали, уже больше года как сняты. Когда она проводила ночи в библиотеке Централа, выискивая информацию о том, как можно сделать Отца более уязвимым, то прочитала много алхимических трактатов, и они отлично сохранились в тогда-ещё-сверхчеловеческой памяти. После преобразования ей стало тяжелее запоминать новую информацию, но старая не подверглась особым изменениям. На этом фундаменте очень удобно выстраивать кирпичную кладку. А разве может что-то быть лучшим вариантом для обучения, чем записи человека, который и сам учился? Когда строгий режим тренировок Бриггса становится для Ласт немного более привычным, она начинает засиживаться при свете одинокой свечи до глухой ночи, выводя на листах бумаги формулы и символы. Чуть позже переходит на пол. Отодвигает кровать и тумбу под самую стену, использует каждый свободный квадратный сантиметр. К утру всё это будет, безусловно, стёрто: никаких следов, никаких намёков. Оливия не любит алхимиков. Ласт не намерена терять расположение генерал-лейтенанта, выбитое кровью и потом, прежде времени. Конечно, алхимия не огненная, не приводит к созданию химер, не взрывается и не превращает всё вокруг в оружие. Она в большей степени классическая, но для Ласт это огромный прорыв, тем более за такое короткое время. Сверля взглядом круг преобразования, она часто задумывается, как сделать свою алхимию действительно своей. Чем-то, что вернёт ей частицу былых ощущений и возможностей. Что напомнит про часть неё, безвозвратно утерянную с последним ударом искр Роя по философскому камню. Рисовать преобразовательный круг каждый раз — дело затратное по времени. Когда, спустя месяцы, Ласт окидывает взглядом изрисованный мелом пол и уменьшенную схему-копию на бумаге, внутри зарождается несдвигаемая уверенность, что она готова стать живым и наглядным носителем результатов своих трудов. Игла с краской вгоняется под кожу, вызывая смешанные ощущения: неприятные и захватывающие одновременно. Ласт откидывается на спинку кресла, расплывается в блаженной улыбке сумасшедшего, впадает в экстаз от того, что становится полотном для таких родных сердцу символов и линий. Что-то давно забытое, глубоко закопанное внутри, победоносно трепещет и разворачивается в полный рост. Как и уроборос, свернувшийся кольцом под ключицами — один-в-один как раньше. С единственным отличием: вместо гексаграммы внутри круга расположилась её личная формула. От крыльев уробороса тянутся тонкие, едва заметные линии, простягающиеся вдоль рук аж до ладоней. Их участие обязательно для пуска преобразования, потому у Роя и Кимбли символы расположились непосредственно там, у Шрама — изрисовали предплечья целиком. Ласт же хочет видеть свою формулу именно там, где когда-то располагался знак родовой принадлежности, и потому ей нужны проводники. Линии заканчиваются булавоподобными утолщениями, даже в этом напоминая каналы соединения, присутствовавшие на телах всех гомункулов. Идеальная картина. Глядя в зеркало тем же вечером, Ласт ловит себя на мысли, что наконец-то стала узнавать своё отражение. Драхма нападает без предупреждения. В коридорах воет сирена, мигают красные огни тревоги, динамики вещают об экстренной мобилизации дежурного взвода и выходе на линию обороны. Ласт держит курс на стоянку танков — Оливия точно отдаст приказ их задействовать.  — Генерал-лейтенант Армстронг в курсе? — недоверчиво изгибает бровь Майлз.  — Она и направила. Будешь тратить время на подтверждение? — Ласт блефует, как в лучшие времена. И точно как тогда, срабатывает. Оливия точно не была в курсе, потому лицо её вытягивается и багровеет от вопиющей наглости, когда прямо посреди поля боя крышка одного из танков откидывается и из него выпрыгивает её неугомонная подопечная.  — Какого чёрта?! — шипит Оливия, сжимая кулаки. — Пускай только вернётся, если вообще вернётся после такой выходки. Кем она возомнила себя?! А кем себя возомнила Ласт, становится понятно уже через десять секунд, когда её руки касаются заснеженной земли. Молниеносно распространяющийся частокол вырывается из-под её ног, волной причудливых спиралей раскручивается вокруг противника, окружает каждого отдельно взятого драхмийца колючим забором и, наконец, взмывается вверх, нанизывая армию неприятеля на острые лезвия. С верхней точки обзора, на которой стоит Оливия, это выглядит ещё и красиво, складываясь то ли в узор, то ли в автограф убийственного художника. Ласт любуется результатом своей работы снизу. Наконец её клинки вернулись к ней, приобретя ещё более угрожающий вид, сравнявшись в какой-то степени с тенями Прайда. Это не инновация среди форм проявления алхимии, и тем не менее, Ласт чувствует всем своим нутром — это подходит ей, как врождённое. Чёрная роза Бриггса выпустила свои шипы. Пожалуй, достойный козырь для триумфального возвращения. Об этом она заявляет Оливии в тот же вечер.  — Экзамен на государственного алхимика? Когда ты вообще успела? — кривит губы генерал-лейтенант. — Ты знаешь, что я не жалую этот способ ведения боя.  — Потому и держала в тайне, пока не получится. Не хотелось оказаться выброшенной к врагу с голыми руками, — Ласт смотрит на показное негодование Оливии и понимает, что за этой маской она на самом деле довольна такой расправой над противником.  — Птичка хочет вылететь из гнезда. Что ж. Вряд ли ты отступишь, если я стану возражать… Остаётся только возглавить. Первый алхимик Бриггса — это то, что я должна представить Мустангу лично, — Оливия поднимается с кресла и решительно хлопает ладонями по подлокотникам. — Нанесём визит твоему благоверному! Рой к тому времени совершенно отчаивается увидеть супругу снова. Маэс Хьюз, теперь личный адъютант, то и дело повторяет, что никуда она не денется, вернётся, ей ведь и идти-то некуда, и вообще, любовь — штука сильная. Мустанг уже сомневается, что Ласт вообще его любила. Цеплялась как за шанс к новой жизни — возможно. Просто эта новая жизнь не оправдала её ожиданий, и ничего больше не держало. Заголовки, кричащие о таинственном исчезновении первой леди, утихомирились через пару месяцев. Люди ещё что-то судачили по первах, но вскоре более насущные проблемы вытеснили сплетни о сильных мира сего. А потом пришла заявка на прохождение государственного алхимического экзамена. Из Бриггса. Что само по себе наделало шуму в Централе — когда это в Бриггсе водились алхимики?! Снизу письмо было скреплено личной визой Оливии Милы Армстронг, свидетельствовавшей о личном визите генерал-лейтенанта в столицу в качестве сопровождающего. А также о том, что теоретическую часть претендент желал бы пройти в родных стенах, под личным контролем её же. Спорить с Оливией страшно, потому добро на удалённое прохождение теста было отправлено со всеми печатями. В день практического экзамена фюрер немного нервничает. Это его первый опыт суждения таких мероприятий — после Назначенного дня это первый алхимик, желающий получить звание государственного. То ли авторитет самой структуры не восстановился ещё с Ишвара, то ли у людей появились дела поважнее изучения формул. Хьюз неизменно находится рядом, даже шутить пытается, чтобы разрядить обстановку. Комиссия из ещё нескольких представителей высоких должностей разместилась выше на трибуне. С противоположной стороны уже вышла на балкон Оливия. Её лицо отражает гордость, пускай и с оттенком напряжённости. Все ждут, когда рыцарь дня явит свою личину. Рой сверяется с часами. Уже пять минут, как должен идти экзамен. Претендент запаздывает. Охрана получает сигнал по рации. Переглядывается, удивлённая, но не выдаёт ничего, кроме: «На месте». Взгляды присутствующих устремляются ко входу, из которого должен появиться алхимик. Хьюзу открывается обзор получше, и он раньше Мустанга понимает, кто стоит за углом.  — Йо-о… — протягивает он с ошалелым видом. — Знаешь, я пошёл за успокоительным.  — Это тебе, что ли? — насмешливо поддевает друг.  — Да нет. Тебе, — Хьюз качает головой и внезапно задорно подмигивает. — Малыш Рой. Сначала Мустанг думает, что над ним очень больно издеваются. А потом на арену выходит она. Со сталью во взгляде, небывало прямой и горделивой осанкой, с самоуверенной ухмылкой на губах. Волосы собраны в высокий хвост, с одной стороны заплетены в мелкие косички, отчего создаётся иллюзия выбритого виска. Форма Бриггса модифицирована: под расстёгнутым кителем закрытый корсет без рубашки. На коже виднеются какие-то знаки, но из-за частичного перекрытия бортами полную картину рассмотреть не удаётся. Рой едва сдерживает дрожь во всём теле. Часто моргает, чтобы удостовериться, что это не мираж и не галлюцинация от хронических недосыпов, не выдача желаемого за действительное. Может, женщина просто похожа. В конце-концов, когда он видел свою жену в последний раз, она напоминала живой труп, а не человека, который пришёл брать Централ в режиме блицкрига. Китель летит на пол, и сомнений не остаётся. На Роя смотрит знакомый до боли уроборос, которого Ласт так старательно вырезала на груди кухонным ножом накануне исчезновения. С множеством дополнительных деталей и тянущимися по обнажённым рукам линиями. Когда её ладони опускаются на пол, бетон за спиной заостряется, и острые пики рисуют расправляющиеся крылья. Алекс Армстронг, входящий в состав дополнительной комиссии, смахивает слезу умиления, замечая, как же это в духе художественной алхимии их династии, и что-то сестричка таки перенесла из поколения в поколение, даже последовательнице передала. Крылья расширяются, захватывают стены, из которых тоже выстреливают шипы. Линия атаки продолжается до зрительских мест. Наблюдатели заметно напрягаются: наверное, всем одновременно в головы приходит опасение, что гомункульские начала возьмут над претенденткой верх, и цель у выступления станет куда более кровавой, чем просто демонстрация возможностей. Но распространение заканчивается подле ног Мустанга, когда остриё пробивает бумаги в его руках и застывает в десяти сантиметрах от подбородка.  — Лица меняются, а убить фюрера всё так же легко, — победно улыбается Ласт, выпрямляясь. Рой всё это время наблюдает за ней завороженно, не отводя глаз. Теперь он снова видит перед собой женщину, в которую влюбился, некогда восхищённый её самодостаточностью и непреклонностью. Нет, Ласт никогда не была его ферзём. Она всегда держалась самостоятельной фигурой, вела обособленную игру, и чёрт возьми, как же ему повезло стать частью её планов!  — Я приглашу её на свидание, — шепчет Рой пересохшими от волнения губами.  — Она и так твоя жена, — напоминает Хьюз.  — И что? С жёнами на свидания не ходят? Я её год не видел! А в таком боевом духе — и того больше. Рой помнит, как когда-то в Ишваре Хьюз сказал ему, что спокойно жить с женщиной, которую любишь — это счастье, доступное каждому, но сначала его надо заслужить. А потом была победа, долгая дорога домой и такое трогательное воссоединение Маэса с Грейсией, тогда ещё его девушкой. Мустанг не верил в себя. Не мог даже допустить, что такое счастье доступно конкретно ему. Когда лиловые глаза с нежностью смотрели на него, а с любимых губ слетело вожделенное «да», он думал, что вот он, тот самый момент. Но сейчас Рой понимает — заслужил он только теперь.  — Она пройдёт экзамен. Когда документы будут готовы, нареку её Игольчатым алхимиком, — тихо говорит он, чтобы слышал только Хьюз, и тянется к карману за пиротехническими перчатками.  — Эй, Рой, ты чего удумал? — встревоживается Маэс. — Это экзамен на государственного, а не вендетта за побег!  — Не повторяй глупости за Цельнометаллическим. Фюрера далеко не так просто убить, — хмыкает Мустанг, и в воздух вздымается столб пламени, рассекаемый острыми клинками. Красная королева носила родовую метку на груди. Женщина в белом платье очистилась настолько, что потеряла больше, чем планировала. Чёрная роза Бриггса откопала в себе то, что считала мёртвым, и отобразила в формуле то, кем была, и то, кем стала. Игольчатый алхимик возвращается со старым возрождённым и новообретённым туда, куда зовёт её сердце, открывая для себя весь спектр цветов. Она наконец чувствует себя полноценной. Пройденное, потерянное и обретённое сливается воедино в одном, и одно есть всё.