Accendimi

Тик-так. Тик-так. Часы на стене ходят спокойно и размеренно. Стрелки медленно движутся в одинаковом темпе много лет, являясь для кого-то равнодушным счётчиком хронометража, а для кого-то обратным отсчётом. Раньше Ласт не нуждалась в часах. Теперь ей кажется, что они отматывают минуты до конца её жизни. Свой первый год, прожитый в человеческом облике, она представляла явно не так. Новое тело выглядит так же, как прежнее, но она знает — это ненадолго. У неё больше нет уверенности, что через десять лет она будет так же хороша. Её здоровье здорово подкосилось за последнюю зиму: никогда не болевшему человеку непривычно сбивать температуру, испытывать сложности с носовым дыханием, бороться с ломотой в мышцах и чувствовать такую слабость, что путь от кровати до умывальника становится марафоном. Это тело в принципе до неприличия слабо. Ласт смотрит на себя в зеркало и чувствует, как угасает. Она ненавидит женщину в белом платье, улыбающуюся из витиеватой рамки на камине. Не хочет больше ассоциировать себя с ней. Она сожгла бы эту фотографию, изрезала бы ножом, обмакнула бы в чернила, но Рой будет недоволен. Он любит эту фотографию. Говорит, что она такая живая на ней. Разве это жизнь? Ласт чувствует себя практически мёртвой. Со смертью её разделяет всего-то несколько десятков лет, и всё, что произойдёт в грядущем промежутке, для неё совершенно бесцветно. Женщине с фотографии исполнился год на прошлой неделе. Ласт помнит этот день до мельчайших деталей. На ушах вся столица. Ещё бы, такие новости — молодой фюрер женится! Торжество обязано произойти с королевским размахом, но Рой против. Говорит, что деньги нужны на восстановление Аместриса и поддержку Ишвара. Сходятся на компромиссе: церемония с присутствием прессы, а банкет — только для своих. Как-никак, правитель должен быть популярным, а исторический опыт показывает, что ничего так не вкручивает тумблер народной любви на максимум, как свадьба. Для неё выбрали прекрасное платье, да только оно больше подошло бы прежней Ласт — идеальной. Чем дальше, тем более угловатой и нескладной она себя чувствует. Все вокруг убеждают, что ничего не поменялось, но они бесстыдно врут. Или ничего не понимают. Для внутреннего состояния Ласт между этими двумя вариантами нет никакой разницы. Первой идёт Алисия с цветочной корзинкой. Девочка очень мила, и для неё это настоящий праздник: как день рождения, только лучше. Сторона подружек невесты пустует. У меня нет подруг. У меня есть только ты, малыш Рой. Место шафера ожидаемо занято Маэсом Хьюзом. Он постоянно шутит, подстёгивает без пяти минут супруга: «А я давно говорил, жениться тебе надо!», но при этом заметно волнуется. Практически наравне с женихом. Распахивается дверь, и в зал под торжественную музыку входит невеста. К алтарю её ведёт Тим Марко: достойнейший человек из всех, кого только можно вообразить. Даже если бы Отец был жив, Ласт не хотела бы видеть его рядом в такой день. Идти под руку с Кристалльным алхимиком для неё — честь. По сей день тот факт, что новая жизнь не приносит ей радости, не отменяет бесконечной благодарности этому человеку за то, что он сделал для неё. Он не виноват в том, что она слишком привыкла к бессмертию. Он от всего сердца желал ей добра. Впрочем, в тот день Ласт думала, что счастлива. Счастлива даже после подначиваний Маэса на тему, что «Ласт Мустанг» звучит слишком эротизировано. Счастлива даже после едких замечаний пронырливого представителя жёлтой прессы о том, что молодая жена фюрера в прошлом — представитель другого лагеря, и даже не вполне человек. Счастлива, потому что Рой жёстко пресекает это, называя Ласт самой человечной из всех, кого он знал. Счастлива, потому что Похоть получила свою любовь. Как и мечтала когда-то в катакомбах. Как и хотела, увидев семейную фотографию Хьюзов. Всё должно было сложиться безупречно. Но система неожиданно даёт сбой. Эйфория от человеческой формы длится недолго. Новый день приносит новые слабости. Тело не справляется со многим, что было бы из разряда обыденности для прежней Ласт. А ещё оно болеет, стареет, и завтра будет на йоту немощнее, чем вчера. Проходя мимо зеркал, она до сих пор не ассоциирует себя с женщиной в отражении. В первые секунды взгляд пытается зацепиться за привычный знак уробороса, которого больше нет. Они с Роем часто ссорятся. Она винит его в том, что стала такой ничтожной. Он поначалу успокаивает, потом начинает раздражаться. За последний месяц они почти всё время спят в разных комнатах. Это, безусловно, не мешает некоторым порывам на кухне, в ванной, в коридоре… Но каждый раз после она чувствует себя измождённой. Как будто такому телу это не пристало. Ей становится противно принимать ласки в этом новом варианте себя. То, из чего её создавали, теперь кажется насмешкой, издёвкой судьбы. В ладонях Роя ей тесно — в тех самых ладонях, которые зажгли её, и в то же время сожгли до остатка, оставив только тлеющие угольки прежней неё. А ещё глумится над ней его самый первый подарок — серебряные часы государственного алхимика. Дареные как островок стабильности, за который она могла зацепиться в самый сложный для себя день, сейчас они считают секунды, минуты и часы до смерти в одном ритме с настенными. Какая ирония. Да и положа руку на сердце, женитьба не возымела должный эффект на население Аместриса. Люди воспринимают Ласт неоднозначно, появляется много недоброжелателей. Детали прошлого просачиваются в виде ядовитых змей слухов и сплетен, сплетаются в шипящие клубки, ползут из всех щелей. Народ судачит о том, что фюреру помутнили разум, что жена ещё обязательно всадит нож ему в спину, что ничего хорошего ожидать от неё не стоит. Иные же воспринимают её как картинку и искренне не понимают, зачем Рою понадобилось на ней жениться — ну, поразвлекался бы, а кто б отказался покувыркаться с такой красоткой, вот только до брака доводить было отнюдь лишним. «Выгодно пристроилась», «решила этим союзом глаза всем замылить», «грехи свои замаливает», «нужна только для эффектного сопровождения на торжественных мероприятиях». Осуждающий шёпот мерещится за спиной на каждом шагу, и вскоре начинает звучать в ушах даже тогда, когда Ласт остаётся в полном одиночестве. Рой пытается переубедить её, говоря, что люди могут чесать языками сколько угодно, но для него это ровным счётом ничего не значит, и он ещё ни разу не пожалел о своём решении. Ласт поначалу старается верить, но вскоре перестаёт даже видимость создавать. Слишком очевидны пересуды и, ко всему прочему, постоянные сравнения с Хоукай. Похоже, люди хотели бы видеть на месте миссис Мустанг именно Лизу, хорошо знакомую фигуру с завоёванным доверием и отсутствием компромата, а не переметнувшегося врага нечеловеческой природы. Даже смена этой природы не помогла, и Ласт частенько ловит себя на мысли, что она попросту портит Рою имидж в народных рядах. Собственно говоря, она никогда не горела желанием становиться человеком. Ей хотелось освободиться от связи с Отцом, и очеловечивание было скорее способом, чем целью. Сейчас она кажется себе жалкой. Ограниченная версия себя. Беспомощная, ни на что не способная. Слабая. Женщина, которая отображается в отражении — мрачная пародия на былую Ласт. Она ненавидит эту женщину. Человеческому телу постоянно что-то нужно для поддержания жизни. Есть, спать, справлять нужду, придерживаться температурного режима в строгих границах. Это вносит кучу ненужных корректив и дискомфорта. Слишком много потребностей, слишком мало возможностей. Перестройка организма на новый режим функционирования не проходит гладко. Первые месяцы пищеварительная система работала с периодическими сбоями, Ласт постоянно тошнило, а иногда и рвало по несколько раз подряд. Сон до сих пор беспокойный: её мозг просто не привык к погружению в полное забытие, потому спит она невероятно чутко, подрываясь от каждого шороха, и как следствие, не получает нужного отдыха и восстановления. Отдельным кошмаром становятся менструации. Гормональная регуляция ещё настраивается, из-за этого цикл не регулярный, отслеживать и предсказывать его практически нереально. К тому же, это жутко неудобно и приносит дополнительные нюансы в и так огромную кучу пунктов по гигиене. Всё это настолько подкашивает, что убивает всяческое желание активно взаимодействовать с окружающим миром и социумом. Ласт всё меньше выходит на улицу, предпочитая оставаться дома, среди четырёх стен, которые для неё крепость и клетка одновременно. На диване и в кресле слишком неуютно, в столовой слишком много пространства, в спальне слишком светло до рези в глазах. Ласт забивается в углы. Там, как ей кажется, время и мир её не достанут. Она подолгу может сидеть так, съёжившись, закрыв лицо руками. Когда в квартире темнеет, ей хочется слиться с мраком, раствориться в нём и перестать быть заметной. Пускай никто не видит её унизительное, пресмыкающееся существование. Её немощное человеческое тело. Оно такое несовершенное. Ему очень многого не хватает. Особенно самого наглядного… Ноги сами несут Ласт на кухню. С шумом выдвигается ящик под столешницей. Тонкие исхудавшие пальцы хватают рукоять небольшого ножа для фруктов. Руки немного дрожат, но перестают, как только лезвие касается кожи. Тёмно-вишнёвые капли падают на белоснежный кафель ванной, куда Ласт переходит для того, чтобы сделать себя хоть немного более похожей на прежнюю. Холодная сталь выводит под ключицами три четверти круга с раздвоением на конце, шестиконечную звезду в середине и два луча снаружи — схематического Уробороса. Ей больно, но за триста лет прошлой жизни она привыкла терпеть. Хоть что-то не изменилось с тех пор. Шёлковая комбинация пудрового цвета покрывается кровавыми разводами, прилипает к телу, утяжеляется. Раны больше не затягиваются в первую минуту от возникновения. Возможно, кровопотеря негативно отразится на её самочувствии. Ну и пускай. Ласт возвращается на кухню, брезгливо отбрасывает своё орудие. Слишком мал для того следующего шага, который она хочет сделать. Достаёт из ящика увесистый нож для мяса. В самый раз. Она ненавидит свои руки. В первые месяцы после преобразования она по привычке пыталась выкидывать Абсолютные клинки, и только после неудачи вспоминала, что они ей больше не доступны. Идеальное оружие, которое всегда было в распоряжении и уничтожало любые преграды, преодолевало любое расстояние, теперь утрачено. Эти руки стали абсолютно бесполезными. Возможно, если вместо них поставить автоброню, это хоть немного компенсирует утрату? Ласт заносит нож над левой кистью. Закрывает глаза, чтобы не видеть. Лучше с первого удара: перерубить, чтобы не пришлось пилить. Так менее болезненно. Вдох, выдох, замах… Кто-то выбивает нож из рук. Ласт распахивает глаза и видит перед собой бледного, как смерть, Мустанга.  — Что ты хотела сделать?! — испуганно спрашивает он. Девушка вертит головой, чтобы увидеть, куда упало орудие её приближения к прошлому.  — Они слабые. Они ничего не могут, — говорит она сдавленным, вибрирующим от отчаяния голосом.  — Зачем ты порезала себя? Ох, Ласт… — Рой бережно обнимает жену, успокаивающе гладит по волосам. — Что ты наделала…  — Поставь мне автоброню. Я не хочу быть такой слабой, — Ласт повторяет это, как мантру. Её глаза слезятся, а тело раскачивается из стороны в сторону, как при помешательстве.  — Ни одна автоброня не будет такой же нежной, как твои руки, — ласково шепчет он.  — Мне они не нужны такие, — Ласт говорит уже навзрыд, и тело охватывает необъяснимая слабость. Мышцы разом расслабляются, и она обмякает в объятиях Роя. Он едва успевает поймать её, когда Ласт начинает осаживаться на пол. Белая рубашка Мустанга пропитывается её кровью.  — Надо обработать, — опоминается он, когда липкий холод ощущается на коже. — Пожалуйста, не делай больше глупостей. Я всего на минуту. И удаляется за аптечкой. Ласт окидывает взглядом испорченную комбинацию и нервно смеётся. О да, надо обработать. Само не заживёт, а то и заражение присоединится. Теперь ничего не заживает само, и идеального иммунитета тоже нет. Она смотрит на дверь, за которой скрылся супруг, и понимает, что не может так больше жить. На следующий день, по возвращении с работы, он обнаруживает надпись красной помадой на зеркале в прихожей: «Прости, малыш Рой» и отпечаток губ. Прощание вполне в стиле прежней, кокетливо-соблазнительной Ласт. Вот только от этого не легче, если сама Ласт ушла. Вспоминая события последнего года, Мустанг с горечью осознаёт, что на самом деле, Ласт никогда ему не принадлежала, и хоть на каком-то этапе своего существования и встала на его сторону, она всегда была собой: волевой, сильной, бесстрашной. После трансмутации она себя потеряла. Каждый день Рой видел, как Ласт гаснет всё больше. «Со временем наладится, она привыкнет,» — убеждал сам себя, но всё становилось только хуже. Его жена была изранена, и он ничего не смог с этим сделать. Следующие двадцать четыре часа проходят, как в тумане. Сначала фюрер мечется по дому в поисках опровержений, убеждая себя, что это всего лишь глупая шутка. Все вещи Ласт на своих местах, кроме брючного костюма и тёплого пальто — выглядит так, будто она просто вышла в магазин за хлебом и скоро вернётся. Но время идёт, а она не возвращается. Рою хочется бить тревогу, отдавать приказы всем постам и патрульным, обзванивать тюрьмы, больницы и морги. Последние, точнее, обзванивать совсем не хочется. Но если ситуация станет того требовать — придётся. Разослать фото во все публичные места, назначить денежное вознаграждение за любую информацию, а если надо — даже закрыть границу и остановить движение железной дороги. Истерия постепенно сменяется опустошением: в конце-концов, её не украли и не вынудили. Она ушла сама. Так же внезапно, как и появилась в его жизни. И это — очевидно, его расплата за то, что нечто шло не так уже очень давно, а он этого в упор не желал замечать, списывал на особенности адаптационного периода. Впрочем, это они и были, только закончились полной дезадаптацией. В этот вечер Рой приходит в бар, где прошло их первое и не самое удачное свидание с Ласт ещё в форме гомункула, и надирается в стельку. Бармен узнаёт в нём главу страны и посылает анонимное сообщение в Централ: Хьюз и Хавок успевают приехать вовремя, когда Мустангу только-только приходит в голову сжечь болезненные воспоминания вместе с баром. Адъютанты в прямом смысле тащат его под руки по пустынной улице и всячески стараются заткнуть рот завывающему фюреру, апеллируя к тому, что это не должно просочиться в прессу. Позже, сидя на кухне, а точнее, с трудом удерживая вертикальное положение, он беспрестанно бормочет, пока Хьюз ищет в аптечке активированный уголь:  — Вы не понимаете. Она ушла. Совсем ушла. Я её потерял… дважды.  — Будете знать, как чужих женщин уводить, — бурчит Хавок, за что незамедлительно получает от Маэса поздатыльник.  — Да вернётся, куда денется. Куда она пойдёт? В катакомбы? — пытается разрядить обстановку Хьюз и протягивает Мустангу таблетки. — Пей, первое лицо государства, чтоб тебя.  — Прочесать катакомбы, — еле выговаривает заплетающимся языком Рой и выключается прямо за столом, не успевая даже перенять из рук адъютанта сорбент. Хьюз и Хавок переглядываются, одновременно отмечая в своих мыслях, что до такой степени их начальник не напивался ещё никогда. Но Ласт не возвращается ни на следующий день, ни через неделю, ни через три. Катакомбы таки прочёсывают — с ожидаемо нулевым результатом. Усиленное патрулирование железнодорожных узлов тоже ничего не приносит. И у Роя не поднимается рука отмыть зеркало от помады — он просто завешивает его плотной тёмной тканью.