Благие намерения

      Флоренс Найтингейл меряет свой небольшой кабинет нервными шагами изо всех сил стараясь не обращать внимания на происходящее.       Медсестры неслышно заходят к ней, бросают осторожные взгляды в сторону хозяйки, молча идут к карте и ставят на ней красный крест.       Чья-то смерть…       Еще.       Чье-то горе…       Еще.       Сиротство.       Вдовство.       На карте их становиться все больше и больше, этих красных крестов. В Уайтчепеле они стоят так плотно, что район кажется залитым кровью.       В отчаянье Флоренс прикрывает воспаленные, сухие глаза.       Масштаб трагедии очевиден не только ей. Правительство уже вводит в зараженных кварталах карантин, окружает их войсками с приказом не выпускать никого, а в случае чего стрелять на поражение. Кто-то «продавил» в Парламенте столь непопулярную меру.       Найтингейл еще надеется на их благоразумие, обращается к старым друзьям, союзникам, просто сочувствующим ее делу. Она старается убедить всех, что зараженным районам нужны врачи, а не солдаты. И в бессилии опускает руки. Как и они, Флоренс знает — у нее нет лекарства от этой болезни.       Перед ней лежит раскрытое письмо. В резкой и обидной форме Люси Торн отказывается от сотрудничества с больницей. И хотя ее гнев и разочарование в большей степени направлены на Элизабет Мантел — воровку и лгунью, выпачканной в зловонной грязи себя чувствует именно Флоренс.       Мисс Найтингейл не дура, она уже знает, что сегодня ночью был ограблен почтовый поезд, взорван вокзал. В больницу до сих пор поступают раненные, словно медсестрам мало одной холеры. И Флоренс в состоянии соотнести факты.       Элизабет Мантел талантлива. Очень талантлива, но похоже, что ее отрицательные черты взяли верх. Как ни крути, из девчонки с улицы сложно воспитать истинную леди, даже если держать ее рядом с собой постоянно. Она и так терпела слишком долго: эти постоянные перешептывания за спиной, вечные обиды — «Почему она?». И как ей отплатили за это доверие?       Мало того, что в больницу попытались отдать раненного бандита, так еще и сама Элизабет заявилась в совершенно невозможном виде. К счастью у Матушки к этому времени было что ей сказать.       Стремительно, насколько позволяет больная нога, она спускается Элизабет навстречу и влепляет девушке звонкую пощечину. Её голова дергается, она быстро прикрывает пылающую щеку грязной рукой, расширившимися от ужаса глазами смотрит на взбешенную наставницу. Флоренс сотню раз напоминает себе, что она все-таки леди, и только поэтому ей удается не заорать на всю больницу. Ученица даже не пытается оправдаться и это злит еще сильнее.       — Вон! — шипит Найтингейл в лицо девушке. — Воровское отродье! Чтоб духу твоего здесь не было!       Элизабет отступает. Затем умоляюще протягивает руку:       — Матушка!       У Флоренс Найтингейл нет своих детей, но, если бы они были.  — Вон! — твердо произносит она уже не глядя на Элизабет. — Вон!!! Не в силах поверить в случившееся, девушка медленно отступает, затем поворачивается к ней спиной и даже не старается увернуться от трости, запущенной вслед, а лишь еще больше горбится, прикрывает рукой залитое слезами лицо, идет к двери. Каждый ее неуверенный шаг болью отдается в голове Флоренс Найтингейл, а грохот закрывшейся двери словно вещает о гибели мира и больше не в силах совладать с собой Матушка медленно опускается на ступеньки сотрясаясь от рыданий. ***       Джейкоб сидит у камина, вытянув к огню ноги. Грязные сапоги валяются тут же, источая немыслимый аромат кожи, лондонских улиц и усталых ног. Рядом, на кофейном столике тускло поблескивают пистолеты и кастет. Пиво, которое ему принесли могло бы быть и получше…       Грачи то и дело пытаются заглянуть в вагон, но натыкаются на излишне заботливого Найджела, который выпроваживает назойливых гостей грубой руганью или ядовитыми шутками. Исключение делается лишь для двоих: мисс Клары и Агнес. Острая на язык Клара способна ославить его на весь район, а у Агнес слишком тяжелая рука и короткое терпение, чтобы с ней спорить. Поэтому мальчишка проявляет чудеса дипломатии.       Иви врывается в вагон, как ураган, опускается в кресло и небрежно бросает на кофейный столик тяжелые от влаги перчатки. Девушка брезгливо морщится, недовольным взглядом обводит помещение, останавливается на любимом коврике, заляпанном грязью, бормочет под нос ругательства. Джейкоб ловким движением перехватывает опасно качнувшуюся было бутылку и галантно протягивает ее сестре. Фрая не пугают бирюзовые молнии ее глаз, его веселит ее раздражение.       — Нам надо поговорить — тихо произносит Иви. Джейкоб удивленно вскидывает бровь, нарочито медленно отпивает из горлышка бутылки: знает — её это бесит. Иви считает подобные замашки плебейством и предпочла бы, чтоб он пил хотя бы из кружки.       Дверь открывается. В вагон неловко протискивается Найджел, осторожно, стараясь не расплескать глинтвейн, освобождает место на столике.       — Спасибо, — девушка даже не смотрит в его сторону, берет кружку, греет озябшие пальцы. Джейкоб едва заметно кивает, и парень послушно исчезает. Из соседнего вагона раздается его бодрый голос. Похоже Найджел опять собирается охранять двери.       Джейкоб знает, о чем она будет говорить. Иви ходит за ним уже пятый день, повторяя одно и то же, а он все оттягивает этот момент, не в силах примириться с жестокой реальностью.       — Джейкоб…       Фрай отводит глаза. Мечтательным взглядом обводит вагон, щурится на отблески камина.       — Их надо вернуть, — говорит Иви мягко, но настойчиво, как маленькому ребенку. — Они принадлежат Банку Англии.       Джейкоб презрительно фыркает.       Да знает он!       Иви права: они не воры, не Висельники. Только вот он уже присмотрел себе новый костюм. И сапоги. И револьверы с серебряной гравировкой. И кастет. И пару платьев певичкам из Ковент-Гардена. И кэб — надоело кататься на чужих. А еще он обещал сходить с Топпингом в лучший паб Лондона. И останется еще много… Очень много. Хватит и на паб, и на певичку. Да что там, на целый кордебалет!       — Я говорила с Нэд. Она поможет тебе с Абберлайном, — голос Иви становиться тверже, ледяным ветром вторгается в сладкие грезы. Джейкоб старательно отводит взгляд, но прекрасно знает, что впервые за долгое время он поступит так, как сказала сестра.       За дверью слышится небольшая перепалка, звук звонкой пощечины и на пороге возникает Нэд. За ее спиной маячит Найджел, обиженно потирая щеку и подозрительно красное ухо, и мрачным взглядом буравит спину нахалки.       — Фрай, — приветствует она сразу обоих.       — Пощечина, Нэд? — Джейкоб насмешливо смотрит на нее поверх бутылки. — Это как-то не по-мужски.       — А-а. Заткнись, Фрай, — она стягивает с головы шляпу-котелок, стряхивает с нее дождевые капли, скидывает на пол плащ.       Иви поднимается с кресла. Она давно поняла, что любимый персидский ковер придется сменить на что-нибудь более практичное, поэтому тактично воздерживается от резких замечаний.       — Я оставлю вас, — возле двери она останавливается, выразительно смотрит на Нэд. — Надеюсь на твое благоразумие. От Джейкоба его трудно ожидать.       — Ты как всегда очень любезна, Иви, — он галантно склоняет голову, касаясь пальцами волос, словно приподнимает цилиндр.       — Не стоит благодарности, Джейкоб. Нэд, — Иви многозначительно кивает и скрывается за дверью.       — Зануда, — фыркает ей во след Джейкоб и отбрасывает пустую бутылку в угол. Поднимается, с раздражением ищет новую. Нэд протягивает ему свою, предварительно налив немного в кружку. Некоторое время она подозрительно принюхивается, не решаясь попробовать, а затем отставляет сосуд в сторону:       — Что за пойло ты пьешь?       — У меня финансовый кризис, — пожимает плечами Джейкоб. — Все деньги забирает банк.       — Дурачок, — тихо смеется Нэд. — Обещаешь не жадничать?       — Все мои долги — твои, — обводит Фрай вагон широким жестом.       — Дурачок, — снова повторяет она. Близко-близко Фрай видит ее глаза, блестящие за стеклами очков, затем ее губы почти касаются его уха, а чувственный шепот сводит с ума:       — Купюры не были переписаны, Фрай. Никто не знает, сколько там было. Никто не заметит исчезновения пары мешков. И даже не одной.       Она отстраняется, с лукавой усмешкой и более деловым тоном продолжает:       — Повезем завтра. Абберлайн предложил своих людей для охраны, но ты же знаешь, я шпикам не доверяю, так что ты в деле.       Джейкоб с усмешкой наблюдает за ней:       — Знаешь, как это называется, Нэд? — вкрадчиво произносит он, хотя от счастья готов замурлыкать.       — Это называется бизнес, Фрай, — отрезает она изо всех сил упираясь ему в грудь. Он сжимает ее в медвежьих объятиях и неожиданно ласково целует в висок.       — Что за телячьи нежности, — недовольно морщиться Нэд, отряхивая рукава и, стараясь скрыть внезапное смущение быстро отходит к столу. Молча перебирает книги, поднимает, с интересом рассматривая, красный крест. Под ним небольшой, схематический рисунок еще не успевший перекочевать на доску в соседнем вагоне. Нэд с любопытством вертит карточку в руках. Ей всегда было интересно, кто делает все эти портреты. «Мисс Элизабет Мантел» — гласит надпись внизу. Это имя ей уже знакомо. У Нэд было достаточно времени, чтобы навести справки.       — Она на базе, в Сити, — говорит Нэд, пристально глядя Фраю в глаза и протягивая карточку. — На Флит-Стрит. Там вспышка холеры. Вчера район был закрыт на карантин. Лицо Джейкоба мрачнеет. Он забирает карточку, читает надпись, словно видит ее впервые, небрежно бросает портрет назад, на стол:       — Тем лучше, — Фрай медленно идет к креслу, спотыкается о лежащие на пути сапоги и пинком отправляет их в угол, к пустым бутылкам. Тяжело опускается в кресло, протягивает руку к кофейному столику. С грохотом на пол падает кастет, следом — бутылка. Остатки пива, пенясь, впитываются в многострадальный ковер.       Несколько мгновений Фрай смотрит на это безобразие, затем ногой откатывает бутылку в угол, к остальным. Правда к ним она не попадает, столкнувшись с дымовой шашкой внезапно возникшего посреди комнаты Топпинга. Вместе они выдают неожиданную химическую реакцию, и комната тонет в клубах едкого дыма.       — Какого черта! — любитель эффектных появлений заходится в яростном кашле. Отфыркиваясь, Нэд одной рукой прикрывает лицо, а второй пытается открыть форточку:       — Чертов фокусник, — недовольно бурчит она. — Давно пора научиться входить через дверь, а эти дешевые трюки оставить для городской ярмарки. Джин недоделанный!       Джейкобу едва удается сдержать смешок, когда Топпинг ныряет куда-то вниз. Мгновение и в его руках оказывается котелок Нэд. Он проводит шляпой по дыму, собирая его во внутрь, словно куски старой грязной ваты, и нахлобучивает на голову Нэд:       — Не благодари!       — Волосы, идиот! — совсем не по-мужски взвизгивает она, сдирая с головы шляпу и недоуменно рассматривая ее — абсолютно пустую.       Но Топпинг уже не обращает на девушку никакого внимания. Он поворачивается к Джейкобу, в заученном жесте прикладывает сложенные руки ко лбу и склоняется в учтивом поклоне:       — Чего желаете, милостивый господин?       — Нажраться, — грубо и лаконично высказывается Джейкоб, стараясь не обращать внимания на удивленно приподнятые брови Нэд.       — Слушаюсь и повинуюсь.       Жестом фокусника Топпинг достает из внутреннего кармана пару бутылок превосходного шотландского виски. Следом появляются три бокала — он все-таки волшебник, невозможно таскать с собой столько посуды.       Фрай блаженно щурится, когда крепкий алкоголь огненным шаром опускается в желудок. И еще. И еще.       Вагон наполняется веселым гомоном Грачей, сумевших наконец-то прорвать оборону Найджела, сдержанным смехом Нэд, азартными выкриками Топпинга, ворчанием Агнес.       После седьмого тоста все они готовы снова атаковать базу на Флит-Стрит. После десятого — логово самого Старрика. И хотя нетвердо стоящая на ногах, но сохранившая удивительно ясный рассудок Нэд заявляет, что сейчас они не способны взять даже бордель, Грачи шумной толпой покидают поезд на ближайшей станции.       Дальнейшие события тонули в густом лондонском тумане и подлежали некоторому восстановлению только с чужой помощью. Недовольной сестры, например.        Похоже они надрали задницы десятку Висельников, встретившихся на пути. Навели страху на добропорядочных граждан. Разнесли паб и близлежащую улочку. Скрутили парочку полицейских, чтоб те не мешали веселью. И, судя по неодобрительным взглядам сестры, все же взяли штурмом бордель.       Оставалось только надеяться, что сладкие стоны под ним издавал все-таки не Топпинг (потому что последнее, что Фрай помнил хорошо, как обнявшись над очередной бутылкой они с Робертом пьяно клялись друг другу в любви и вечной дружбе), а хотя бы загадочно улыбающаяся Нэд. Эта мысль долго не давала Фраю покоя, но спрашивать он не стал. В конце концов, так ли необходима была ему эта правда, если вечер хотя и не был запоминающимся (Джейкоб в очередной раз трет гудящую с похмелья голову), то точно удался. ***  — Прекрасно, доктор Нокс! Просто прекрасно! — голос Люси Торн звучит как всегда холодно, но сегодня в нем проскальзывают нотки торжества. Нокс бросает на хозяйку осторожный взгляд и с радостью убеждается, что она действительно им довольна.       — В этих старых книгах нет рецепта лекарства, — говорит он. — Тут они совершенно бесполезны. Но все же я обнаружил в них кое-что интересное, — старик выдерживает эффектную паузу, как факир, который собирается достать из абсолютно пустой шляпы кролика, и медленно продолжает:       — Болезнь можно контролировать.       Люси Торн вздрагивает, заинтригованно поддается вперед. Ее глаза горят лихорадочным блеском:       — Как?       — Через воду, — доктор Нокс улыбается чересчур снисходительно и мисс Торн неприязненно морщится.       — Она отравлена? — усилием воли ей удается заглушить неприятное чувство. Все же доктор проделал колоссальную работу и заслужил награду.       — Я бы сказал — заражена. Если верить этим книгам и новым научным открытиям в такой воде проживают невидимые человеческому глазу микроорганизмы определенного типа. Они-то и вызывают болезнь.       — От них можно избавиться?       — Да. Просто прокипятив воду. Но кто станет заниматься таким в Уайтчепеле?       — Значит все-таки Уайтчепел? — задумчиво произносит Люси.       — Это самый лучший вариант. Там уже есть очаги заражения. Их разрастание — закономерно и не вызовет подозрений. К тому же там у меня есть свой человек.       Женщина долго и пристально смотрит ему в глаза. Больше всего она ценит в людях острый и расчетливый ум, не отягощённый совестью и моралью. Похоже в этот раз она не ошиблась в выборе союзника.       Увесистая пачка денег тяжело ложится на стол между ними и мгновенно исчезает в кармане Нокса.       — Орден чрезвычайно доволен вами, доктор — ее слова значимее любых банкнот. — Продолжайте. Да направит вас Отец Понимания, — и легким кивком головы отпускает его.       Она даже не оглядывается, когда Нокс, кланяясь и бормоча слова благодарности покидает ее кабинет. Пружинистым шагом Люси Торн подходит к окну и распахивает его настежь. Несколько мгновений она стоит так, придерживая створки обеими руками. Упругий поток влажного лондонского воздуха врывается в кабинет, холодит ее разгоряченное лицо, надувает тяжелые шторы, как паруса корабля, шуршит страницами газет и рабочих документов на столе. Первые холодные капли дождя падают на подоконник.       Где-то там, на горизонте, за частоколом заводских труб задыхается от собственного зловония Уайтчепел. Заголовки газет уже пестрят сообщениями о начавшейся там эпидемии. Все что ей нужно — подбросить дров на эти тлеющие угли. И когда огонь разгорится войти победительницей в Парламент и кабинет Старрика. Все уже готово. Фигуры расставлены. Партия началась…       Откинув голову назад, Торн смеется. Звонко. Радостно. Счастливо.       Доктор Нокс быстро спускается по широкой лестнице к своему экипажу. Толстая пачка денег приятно оттягивает карман, а воспоминания о недавнем разговоре согревают душу. Мисс Торн была сегодня невероятно добра и благодаря ее щедрости он стал еще на один шаг ближе к своей мечте. Осознавал ли он весь масштаб трагедии, к которой приведут его действия? Да. И тем не менее, неизбежные жертвы не страшили его. Что они перед лицом науки?       Муки совести не терзали его: с ней он расстался уже давно. В тот самый момент, когда решил не задавать лишних вопросов двум подозрительным типам, начавшим таскать к нему в анатомический театр заведомо криминальные трупы с пугающей регулярностью.       Внезапно налетевший порыв ледяного ветра проник под жилет и рубаху, холодной рукой коснулся стариковской груди. До слуха донесся зловещий женский хохот.       Роберт Нокс поежился, поплотнее запахнул плащ. Силой воли сдержал желание обернуться и взглянуть на дом за спиной. В конце концов, каждый зарабатывает как может. ***       Элизабет сидела на шатком стуле прикрыв глаза. В голове стоял ровный гул, а к горлу то и дело подкатывала тошнота.       Томас умер стоило ей только зайти в комнату, присесть к столу, на котором он лежал и сжать в своих руках его ледяные пальцы. Он словно ждал ее и на это ожидание бросил все свои жизненные силы. И только убедившись, что его Бетти вернулась, что она рядом с ним, сдался и позволил смерти забрать себя.       Все это конечно выдумки, уловка раздавленного горем сознания: Бетти не дурочка, она прекрасно знает, что с такими ранами не живут, но Том так долго был её надеждой и опорой, что его смерть стала самым большим потрясением за прошедшие сутки.       Она уже третий час сидит здесь, сжимая его безжизненную руку, не в силах подняться и уйти к раненым защитникам штаба, которые нуждаются в ее присутствии больше, чем мертвый Беккет. К тому же она совсем не уверена в своей безопасности: извозчик, доставивший ее от лавки Грина к Матушке, а затем сюда, наверняка растрепал всем желающим о нелегком маршруте Бетти Мантел. И людям, взбудораженным подозрениями о наличии в банде шпиона Фраев, вряд ли удастся доказать, что девушка в зеленом пиджаке, оплакивающая смерть главаря, им не является.       Элизабет неуверенно ощупывает травмированную руку: перелома нет, но ушибленный локоть сильно распух и отдает адской болью при любом прикосновении, не позволяя снять ненавистную одежду. Надо распороть рукав, но без посторонней помощи она не справиться, а оказать ее абсолютно некому — штаб точно вымер. Где они все? Готовят пыточный инструмент или обойдутся простой веревкой?       А-а, к дьяволу! Не все ли равно?!       Элизабет неуверенно встает, стараясь не смотреть на мертвое лицо Тома и от этого чувствует себя еще большей предательницей. Она делает несколько неуверенных шагов и в ужасе застывает: словно отвечая на ее невысказанный призыв, улица наполняется яростным ревом толпы, который неумолимо приближается и сквозь отдалённый гул уже можно расслышать отдельные слова, заставляющие кровь застыть в жилах:       — Сука! Потаскуха! Фраевская подстилка! Смерть ей! Смерть!       В то же мгновение Элизабет забывает, что еще минуту назад она была согласна принять любое решение этих людей. В панике она бросается в сторону, за стол с мертвым Томасом, спотыкается о таз, забытый местным цирюльником-хирургом, неловко опирается на раненую руку. И кричит от боли и ужаса, когда дверь распахивается под напором толпы и перед ней вырастают старшие бригад под предводительством Малыша Джона.       Элизабет отступает, стараясь не встречаться взглядом ни с кем из этих людей и внезапно замечает девушку, бессильно повисшую на руках двоих из них. Она избита так, словно какой-то безумный повар перепутал ее с отбивной. В наступившей гробовой тишине слышно, как со свистом и бульканьем вырываются короткие вздохи из груди несчастной. Элизабет настолько поражена случившимся, что не сразу замечает, что девушка тоже рассматривает ее, странно вывернув шею и стараясь рассмотреть единственным оставшимся, хотя и заплывшим глазом.       — Последний раз спрашиваю — почему? — рычит Джон. Он уже заносит руку для привычного удара, потому что девушка явно упорствовала в своем молчании, когда она внезапно разлепляет разбитые губы в жуткой усмешке:       — Она знает, — бульканье перерастает в презрительный смешок. — Она знает, — теперь в ее голосе только тоска. Опять этот странный поворот головы чтобы видеть соперницу. Соперницу? Элизабет отступает еще на один шаг, когда во взгляде незнакомки загорается торжество:       — Это любовь, — она заходится в кашле. — Его все любят. Даже — ТЫ! — последнее слово тонет в бульканье фонтана крови, вырвавшегося из горла шпионки, когда Джон одним ловким движением всаживает ей нож между ребер. Конвульсивно дергающееся тело оттягивают назад, сносят вниз. И уходят сами. Все кроме Джона.       Он медленно подходит к Элизабет, пустым взглядом смотрящую в одну точку, ласковым движением забирает огромный мясницкий нож из судорожно сжатых пальцев, отводит назад ее руку. Он шепчет ей что-то успокаивающее, но она даже не понимает — что, как будто в одну секунду забыла все английский слова, а потом, странно всхлипнув, начинает заваливаться назад. И потрясенный Джон едва успевает подхватить ее на руки.       Она идет куда-то в предрассветном тумане, окрашенном в мягкие золотистые тона невидимым пока солнцем. Легкое марево клубиться вокруг нее, золотыми лентами вырывается из-под ног при каждом шаге и тут же рассыпается огненными искрами, которые гаснут, едва касаясь земли, лишь для того, чтобы вспыхнуть с новой силой.       Элизабет нравиться эта игра, она ускоряет шаг, кружится, словно в вальсе, протягивая руки к ярко вспыхнувшим от движения огонькам.       — Айзере! — отец выступает из тумана неясной фигурой. Одной рукой он обнимает за плечи улыбающуюся маму, а вторую протягивает дочери. И она мчится вперед, к нему, задыхаясь от счастья.       Черный человек вырастает перед девушкой преграждая ей путь. Столкновение болью отдается в груди.       — Томми, — она нетерпеливо сбрасывает его руку со своего плеча, пытается уклониться от объятий.       — Айзере!!! — доноситься отчаянный крик отца из-за спины Беккета. Она умоляюще смотрит ему в глаза, пытается вырваться, и вдруг затихает, стараясь заглушить горькие рыдания у него на груди. Томас ласково гладит ее по волосам, по судорожно вздрагивающим плечам. И обнимает. Крепко-крепко.       — Люблю тебя, — доносится до нее эхом, и Элизабет не уверена, кто из них двоих сказал эти слова.       На мгновение его губы касаются ее горячего лба, а затем Беккет резко толкает девушку вниз. Неловко взмахнув руками Элизабет падает, проваливается в мягкую черноту, не сводя глаз с его печального лица и больше не сдерживая отчаянных слез.       Она вздрагивает и просыпается. Яркий солнечный свет заливает комнату. Девушка поворачивает голову и некоторое время рассматривает Малыша Джона, сидящего за столом у окна, склонившегося над книжкой, сопящего и красного от возмущения.       — Что читаешь, Джон? — тихо интересуется она.       — Бред сивой кобылы, — не поднимая головы недовольно бурчит он. Прикрывает книгу, недоуменно рассматривает обложку. — «Происхождение видов». Некто, Чарльз Дарвин утверждает, что мы, люди, произошли от обезьяны.       — И что же тебе не нравится?       — Эти чистенькие господа придумали такое специально для нас с тобой. Насколько я знаю это вредное племя, для себя они оставят теорию церкви о божественном создании. Мерзкая книжонка! — он ловким движением откидывает книгу к камину, на кучу старых газет, заботливо склоняется над Элизабет, касается ее лба прохладной ладонью. По неподдельному беспокойству, написанному у него на лице Элизабет понимает, что все было плохо.       — Сколько я спала? — дрожащим голосом интересуется она.       — Четыре дня, — Джон медленно распрямляется, отходит к окну. — Ты умирала. Роберт Нокс прислал врача. И письмо, — не оборачиваясь мужчина кивает в сторону стола.       — Пусть засунет его себе в задницу, — злобно шипит Элизабет. Неужели мисс Торн не сообщила ему о расторжении контракта.       — Я бы не был столь категоричен, Бетти, — Джон задумчиво смотрит в окно, а его пальца выбивают нервную дробь по подоконнику.       — Что происходит, Джон? — Элизабет приподнимается на кровати, уловив в его голосе нотки отчаянья.       — У нас эпидемия, Лиззи. Район закрыт на карантин.