Благие намерения

<right>«Она открыла мне глаза на ясность момента, где время замедляет свой бег и я, оглядываясь назад, вижу себя… И в этом видении я перерождаюсь». Max Pain II.</right>       Уайтчепел становиться прежним: на улицах играют дети, люди спешат по своим делам, а воздух звенит от голосов различных зазывал. Джейкоб тоже делает вид, что очень спешит, чтобы не слышать криков газетных торговцев. Он ловко обходит их посты, как вдруг мелкий мальчишка бросается ему прямо под ноги:       — Мистер, возьмите газету! Всего пару пенни, — мальчишка почти насильно вручает ему прессу. На первой странице — портрет Элизабет. Не сводя с него взгляда, Джейкоб бросает мальчишке монетки и проходит дальше.       Элизабет на картинке так сильно похожа на мадонну, что невольно закладывается подозрение, что редакционный художник, за неимением оригинала, срисовал ее с одной из картин Рафаэля. Под картинкой — душераздирающий некролог: ушла во цвете лет, спасительница района, лучшая ученица Флоренс Найтингейл.       Бат Мастерсон не называет имен, но намеки его столь прозрачны, что за этим сложно не увидеть руку Тамплиеров. В каждой строчке сквозит почти невидимый посыл — Грачи именно те люди, которые хотят установить новый порядок в городе. И они — убийцы для которых нет и не может быть ничего святого!       Совершенно ясно, почему Иви уже несколько дней с ним не разговаривает. Он, опять, не подумав, сделал глупость, и сестре придется основательно поработать, чтобы хоть как-то минимизировать ущерб.       Впервые ему хочется спрятаться от людей. От их сочувствующих и понимающих взглядов. Уж его-то Грачи знают, кто этот убийца. Странно, что они все еще ходят на его тренировки, не отказываются выполнять его указания. Странно даже то, что они все еще считают его своим главарем, а не предпочли вернуться к более привычным Висельникам.       Первое время Джейкоб напивался и лез в драку. С превосходящим противником и раненой рукой. Ему хотелось, чтобы телу было так же плохо, как и душе. Он надеялся, что одна боль сменит другую.       И тогда Иви посадила его под домашний арест. Во избежание.       Сначала его караулил Малыш Джон.        Молчаливый, страшный и злой. Он не сводил с ассасина пристального взгляда, а его губы то и дело кривились в презрительной усмешке. Джон не отвечал на вопросы, не реагировал на провокации. Назначенный главой банды в Сити, он давно снял красный пиджак Висельников, но так и не надел зеленый, предпочитая оставаться в простой рубахе. Порой Джейкобу казалось, что они оба наказаны обществом друг друга.       Пару раз Джейкоб попытался покинуть это неприятное ему общество: один раз пробовал сбежать через окно, но был пойман за шиворот и заперт в чулане, словно ему снова было четырнадцать, и он вновь щупал за зад гувернантку-француженку. Еще один раз Фрай набросился на своего тюремщика, но был легко уложен носом в пол в сопровождении нелестных комментариев про свои умственные способности.        Джона отпустили прежде, чем Джейкоб смог спровоцировать его на более решительные действия.       На прощание великан долго смотрел на Джейкоба, словно ждал чего-то, не дождался, и, презрительно сплюнув, скрылся за дверью. На столе, за которым он сидел, осталась лежать раскрытая газета. Среди радостных новостей о прекращении эпидемии и спасении сотен, а может и тысяч жизней — некролог…       Больше Фрай бежать не пытался. Тюремщика заменили на Клару О’ди. Её щенячьего, полного тоски взгляда Джейкоб не выдержал первым, клятвенно заверив Иви в своей внезапно наступившей адекватности.       Теперь он просто гуляет по Лондону. С раненым плечом ему не поручают сколь значимой физической работы, а работы с бумагами он избегает сам. Так что у него теперь невероятно много времени, чтобы подумать над своим поведением и решить, как жить дальше.       Браво, Иви! Так ловко это сделать тебе не удавалось еще никогда!       Вернувшись в вагон Иви застает странную картину: Джейкоб сидит на любимом диванчике и бездумно пялиться на газетный портрет Элизабет одновременно поигрывая кукри. Весьма неосторожно: его руки все в мелких порезах и крови, но брат кажется даже не замечает боли.       В углу, за своим столом, сидит Агнес и впервые за все время знакомства Иви видит ее такой растерянной. Она смотрит на Джейкоба, как на тяжелобольного и печально качает головой.       Возле книжной полки, тихо всхлипывая, стоит Клара. Найджел, сердито сопя, сосредоточенно перебирает бутылки в баре. Они уже пытались поговорить со своим шефом, но были незамедлительно посланы. Все вместе. И каждый по отдельности.       Кто-то мягко опускает руку на плечо Иви и, обернувшись, она видит Генри. Он молча кивает ей и легким движением подталкивает к Джейкобу. Под внимательными взглядами всей компании она делает несколько мелких шагов ему на встречу. Фрай поднимает голову. В его глазах такая боль, что Иви готова расплакаться вслед за Кларой.       — Джейкоб, — тихо говорит она. — Я думаю тебе надо сходить в больницу…       Он непонимающе смотрит на сестру, потом на свои руки, словно видит их впервые, а затем равнодушно отворачивается и снова смотрит на портрет. До Иви доносится его хриплый голос:       — Зачем?       — Поговорить с ней. Она ведь ждет.       Поговорить? Ах, да! Флоренс Найтингейл. Матушка. Она лишилась не только своей лучшей ученицы. Почти дочери. И ей наверняка хочется взглянуть в глаза её убийцы и услышать хотя бы слова сожаления. Джейкоб никогда не был трусом, но сейчас его грудь сжимает холодный обруч:       — Хорошо, — глухо соглашается он. — Раз ты так хочешь, — и тяжело поднявшись с дивана, проходит мимо сестры, задевает плечом Генри и спрыгивает с вагона. Иви с тоской смотрит ему вслед.       — Теперь все будет хорошо, — теплая рука Грина согревает ее пальцы, а улыбка — душу. И Иви покорно соглашается:       — Все будет хорошо.       К больнице Джейкоб подходит уже в сумерках, крадучись, как вор. В саду почти пусто, медсестры уводят из сада последних загулявшихся пациентов. Завидев Джейкоба они сбиваются в стайки, оживленно шушукаются и хихикают, прикрывая ладошками рот, и то и дело указывая пальчиками в его сторону.       Фрай делает вид, что ему нет до этого дела. Он прислоняется спиной к одному из деревьев и ждет. Под скамейками и кустами клубиться вечный лондонский туман. Когда он становиться настолько густым, что даже свет фонарей кажется размытыми пятнами, Джейкоб покидает свой пост.       У входа в больницу его встречает Малыш Джон. Он наконец-то надел зеленый пиджак и похоже обрел голос, если недовольное рычание в его сторону можно считать таковым:       — Наконец-то! Приперся!       — Джон! — Мэри Гейт возникает за его спиной, кивком приветствует Фрая. — Мы ждали вас.       — Очень долго! И безуспешно, — комментирует Харт.       — Джон! — под ее строгим взглядом громила, пытавшийся добавить что-то ещё, словно сливается со стеной и спешит скрыться за ближайшей дверью.       — Пойдем! — тяжело вздыхает Мэри. — Я думаю, вам надо ее увидеть, — и увлекает Джейкоба за собой. Он следует за медсестрой, стараясь не смотреть по сторонам. Они поднимаются выше и только тут Джейкоб замечает, что в коридор высыпал практически весь медперсонал и некоторые пациенты. Они наполняют высокие своды больницы ровным гулом, как паства в церкви. Впечатление с монастырём усиливает служебная форма медсестер и висящие в каждой палате распятия. Он едва слышно фыркает:       — Казнь обещает быть публичной.       — Вам заявлено отпущение грехов, — ее теплая улыбка призвана вселить в него надежду, но лишь ввергает в новую пучину отчаянья.       — Я предпочел бы избежать такого внимания.       — Вы сами знаете, что это невозможно, — Мэри указывает рукой куда-то наверх и Джейкоб покорно следует за ней, даже не замечая, что они уже давно миновали кабинет Флоренс Найтингейл, вместе с изумленно привставшей из-за стола хозяйкой.       Наконец, Мэри открывает какую-то дверь и пропускает Джейкоба вперед. Он оказывается в уже знакомой ему палате, освещенной единственной лампадкой где-то в углу, наполненной едва различимым детским шепотом и сдавленными смешками. Любопытные детские мордашки, словно цветы к солнцу, поворачиваются к нему, беспомощно застывшему посреди комнаты.       У дальней стены, в ореоле золотистого света он едва может различить хрупкую фигурку, склонившуюся над книжкой. У Джейкоба перехватывает дыхание, а сердце падает куда-то глубоко-глубоко вниз, когда он слышит ее серебряный голос:  — В некоем городе, который по некоторым причинам благоразумнее будет не называть и которому я не дам никакого вымышленного названия, находится здание, издавна встречающееся почти во всех городах, больших и малых, именно — работный дом. И в этом доме родился мальчик…