***
Чонгуку восемнадцать, и Тэхён прижимает его к стене так сильно, что практически невозможно дышать. Может быть, немаловажный факт здесь также играет чужой язык, настырно проталкивающийся в его собственный рот, но Чонгук, ответно прижимающийся к поджарому телу и исследующий ладонями крепкую спину, не хочет думать об этом. Не тогда, когда Тэхён яростно лижет его нижнюю губу и спускается жаркими поцелуями по линии челюсти вниз, кусая нежную кожу около бьющейся венки. — Стой... — голос не слушается, хрипит, и Тэхён, засасывающий кожу на ярёмной впадинке, пропускает просьбу мимо ушей. — Да погоди же ты... — Чонгук обхватывает его голову руками и с силой отстраняет от себя, встречая недовольное выражение. — Ты дверь закрыл? Густые брови хмурятся, сходясь на переносице. Тэхён тяжело вздыхает, отрицательно качает головой и получает в ответ укоризненный взгляд. — Что, боишься? — он окончательно отстраняется и даёт Чонгуку возможность нормально вдохнуть, после чего преодолевает расстояние до двери, сначала приоткрыв ту и посмотрев, нет ли кого поблизости, а уже только потом закрыв на два оборота. — Иногда я представляю родителей, застукивающих нас, пока моя голова движется между твоих ног. От одних только представлений подобного Чонгук краснеет и бледнеет одновременно. Тэхён весело хмыкает и возвращается к нему. Чонгук стоит с опущенной головой и поднимает её лишь тогда, когда тёплые пальцы обхватывают подбородок, а пальцы другой руки нежно оглаживают шрам на щеке. Он послушно смотрит в чёрные, с затопившими радужку зрачками глаза и понимает, что попался. Каждый раз он ведётся на этот взгляд — тяжёлый, заводящий и заставляющий что-то внутри ухать вниз за чёртову секунду; ведётся на эти знакомые до каждой мозоли руки, плавно перемещающиеся на его талию; на выражение лица и слегка искривлённый в полуулыбке-полуусмешке рот, который Чонгук целовал уже так много, но всё ещё недостаточно. Он снова ведётся на Тэхёна. — Ты специально оставил дверь открытой, — говорит он еле слышно, выдыхая в лицо напротив тёплый воздух. Его шёпот игнорируют, но по мелькнувшей досаде, задержавшейся в чужом взгляде всего лишь мгновение, Чонгук понимает, что прав. — Чего ты хочешь добиться, хён? Чтобы у наших матерей случились сердечные приступы, а отцы поседели? Теперь уже очередь Тэхёна опускать голову и не смотреть на него. Вместо этого он подаётся чуть вперёд, утыкаясь носом в открытую шею, и Чонгук в это мгновение чувствует себя таким слабым, таким беспомощным перед ласками этого человека, отлично знающего, как заставить его потерять голову. Но надо когда-то это прекращать. Поэтому он отпихивает от себя пылающее жаром тело и принимает выжидательную позицию. Тэхён закатывает глаза. — Губы не кусай. — А ты не переводи тему, — Чонгук прислоняется спиной к стене и складывает руки на груди. Сегодня он так просто не дастся. Тэхён жмёт плечами и с маской деланного равнодушия принимается расстёгивать многочисленные пуговички на своей рубашке. При этом он не прекращает томно поглядывать на Чонгука, затаившего дыхание и внимательно наблюдающего за каждым пальцем, медленно освобождающим пуговицу из петли и позволяющим лёгкой ткани разойтись в стороны, оголяя впалый живот со смуглой кожей. Грёбаный, грёбаный Ким Тэхён. Как же Чонгук его ненавидит. — Я же сказал, — в ленивой манере тянет Тэхён и окончательно стаскивает с себя рубашку, откидывая её на рядом стоящий стул, — не кусай губы. — Чонгук в ту же секунду послушно расслабляет челюсти, выпуская нижнюю губу. Он даже не заметил, как впился в неё зубами. — Ты ведь знаешь, — Тэхён делает шаг вперёд, и лопатки Чонгука сильнее вжимаются в холодную стену, — что я отлично могу покусать их за тебя. Невыносимый. — Не покусаешь, пока не объяснишь свой идиотский поступок, — Чонгук упрямится из последних сил и старается не опускать взгляд ниже красивого лица. Совместные походы в зал дали свои плоды, и рельефные кубики пресса на чужом животе отличное тому подтверждение, совсем не радующее Чонгука в данный момент. Цыкнув, Тэхён взъерошивает себе волосы и преодолевает разделяющие их расстояние, после прижимаясь всем телом к напряжённому Чонгуку, не успевшему на это как следует отреагировать, а потому довольно легко позволяющему протолкнуть горячий и мокрый язык в свой рот. В первые пару секунд он пытается сопротивляться: оттягивает волосы на чужом затылке, пытается отпихнуть ладонями, но Тэхён оказывается слишком настойчив, и Чонгук сдаётся. Как и всегда. — Если хорошенько подумаешь, — горячо шепчет Тэхён в порозовевшие и блестящие от слюны губы, пока Чонгук пытается набрать в лёгкие побольше кислорода, — то сам догадаешься. Влажные пальцы вплетаются в тёмные волосы, тело жмётся к другому в ответ, и Чонгуку уже совершенно как-то плевать, о чём он там должен хорошенько подумать. Всё, чего он сейчас хочет, — это Тэхён. Сжимающий и мнущий его ягодицы через ткань светлых джинс, прикусывающий мочку уха и перекатывающий на языке серебряные кольца-серёжки, говорящий «хочу сделать это стоя» и добавляющий «ты не против?» как-то по-особенному нежно в плечо. Чонгук весь дрожит и дохнет от того, как красиво его руки смотрятся вокруг длинной шеи Тэхёна, блестящей от пота и немножко от слюны. Этого парня, так сильно любящего его провоцировать и не любящего долго возиться с растяжкой, хочется убить и в тот же момент воскресить. Потому что сам Чонгук, судорожно выдыхающий сквозь сжатые зубы и откидывающий голову на стену с глухим стуком, без этого человека не сможет. Он у него в каждой клетке, в каждом воспоминании, в каждой чёртовой детали в этой комнате. Тэхён везде, и Чонгук собственными руками раскрывает, ломает каждый замок на дверях, закрытых для любого другого, но открытых для Кима. Тот по-хозяйски проходит внутрь, осматривается и поселяется там, а тяжёлые замки от чужих тайн лежат трофеями у стройных ног. Все, кроме одного. — Я люблю тебя, — Чонгук пытается расфокусированным, застеленным пеленой слёз взглядом рассмотреть исказившееся болью лицо, но это не очень удобно, учитывая его прижатое грудью к стене положение. Тэхён делает резкий толчок, входя в него до конца, и комната наполняется несдержанным шипением. — Тише, — он кладёт голову на подрагивающее плечо и, обняв поперёк талии, чтобы всхлипывающий Чонгук не упал, медленно выходит из покрасневшего входа, — мне тоже больно. Ты слишком сильно сжимаешься — расслабься. Чонгук тяжело дышит и очень хочет огрызнуться, но всё же пытается расслабиться, утыкаясь щекой в стену и призывая себя сосредоточиться на ладонях, ласково оглаживающих кожу живота. — Я люблю тебя, — вырывается из него снова, когда Тэхён делает первый нормальный толчок и попадает прямо по простате. — Да что я опять не так сделал? — возмущённо пыхтят в ответ, набирая темп и продолжая бить головкой по комку нервов, отчего Чонгуку приходится закусить ребро ладони, чтобы не стонать. На первом этаже всё ещё полно гостей. — Я же слышу, что тебе нравится. Чонгуку и самому интересно, что же не так сделал его любимый хён, но ответа у него нет. Только последний замок, на который он ставит дополнительный код, пока в груди мерзко тянет, а желание разрыдаться и выгнать Тэхёна сию же минуту растёт в геометрической прогрессии. Но он молчит и послушно подмахивает бёдрами, наслаждаясь тяжёлым дыханием прямо на ухо и тем, что такого Тэхёна, разгорячённого и желающего, видел лишь он. Это началось почти два года назад. И за это время в их взаимоотношениях многое поменялось, начиная с появления новых людей в их долговременном дуэте и заканчивая тем, чем они занимаются прямо сейчас. Взаимная дрочка перешла к сначала неловким и скомканным поцелуям, довольно быстро переросшим в голодные и страстные. Затем к Тэхёну, со странным и пугающим своей чернотой взглядом опускающемуся перед Чонгуком на колени и впервые познающему технику минета (вышло в тот раз ужасно, но Чонгук, кончивший закашлявшемуся хёну прямо на лицо, не посмел жаловаться). Со временем они перестали допускать ошибки, научившись доставлять партнёру максимум удовольствия и выучив большинство эрогенных зон друг друга. Но даже несмотря на всё это Чонгук сумел ошибиться. — Как насчёт того, чтобы сделать это? — спросил Тэхён восемь месяцев назад. — Сделать что? — через лень поинтересовался Чонгук, дремавший на его коленях. — Заняться сексом, — легко ответил Тэхён и засмеялся с округлившихся глаз на лице напротив. — Да, малой, полноценным сексом. Как тебе идея? Покрасневший Чонгук хлопал глазами и неуверенно смотрел на друга снизу вверх, не до конца веря, что они пришли к такому разговору. — Хватит меня так называть, — по привычке огрызнулся он и принял сидячее положение. — Ну, это, наверное, очень больно... — Хочешь, чтобы я называл тебя вместо малого малышом? — игриво спросил Тэхён, получая свирепый взгляд. — В постели буду так и называть. — Да хватит! — Вот посмотришь, тебя это возбудит, — Чонгук вот совсем в этом был не уверен. — А что касается боли... — Тэхён положил свою большую ладонь на бедро Чонгука и заглянул тому в глаза, — мы придумаем «стоп-слово», которое будем говорить, когда кто-то из нас будет делать другому неприятно. Но нам нужно что-то такое, что мы ни за что больше не скажем при других обстоятельствах. Чонгук задумчиво склонил голову в бок. — И ты уже придумал это слово? Тэхён расплылся в широкой улыбке и резко сел на колени младшего, умещая руки на сильных плечах. Чонгук, обнявший его в ответ, предчувствовал что-то нехорошее, но не думал, что настолько. — Наше с тобой стоп-слово — «Я люблю тебя». Эти слова были всего лишь шуткой, но горло Чонгука сдавило настолько, что стало трудно дышать. Он прислоняется лбом к стене, чувствуя внизу живота настоящий пожар, пока Тэхён продолжает вбиваться в него отточенными движениями, а в голове бьётся мысль о том, что они ужасны. Он и Тэхён — неправильные. Однажды он уже пытался завести разговор на эту тему, но встретился лишь с непонятной ему агрессией и очень профессиональным уходом от разговора. — Почему тебе так сложно просто выслушать меня? — раздражённо и одновременно устало выдохнул Чонгук тогда, опускаясь в плетёное кресло и мечтая выкинуть старинные часы, стоящие на камине и раздражающие своим громким тиканьем во все приезды на дачу. Стоящий у двери Тэхён обернулся, прожигая поёжившегося Чона холодным взглядом, и о чём-то ещё очень долго думал, прежде чем произнести равнодушное: — Мы с тобой друзья, Чонгук. — После он подошёл ближе и присел на корточки, молчаливым приказом заставляя смотреть только на себя. — И друзья помогают друг другу. Полтора года назад я помог тебе, потом ещё и ещё, и ты сам стал помогать мне в ответ. — Замерший Чонгук даже не заметил, как Тэхён взял его руку в свою, бережно перебирая длинные пальцы своими. Сердце болезненно билось где-то в глотке. — Какая разница, какого вида помощь? Кто-то готов ради друга убить и предать, кто-то — отказаться от собственного уюта, ну а мы с тобой, — другую руку Тэхён положил на оголённое колено, чуть сжимая раскалёнными пальцами, — готовы предоставить друг другу собственные тела для получения удовольствия. И разве нам плохо? Или противно? — он поцеловал костяшки правой руки и выдохнул на кожу тёплый воздух. — Скажи, Чонгук, тебе противно сейчас? Я тебе противен? Чонгуку так много хотелось сказать тогда. Сказать, что то, что делает сейчас Тэхён, как целует его в постели, как шепчет всякие милости на ухо и запрещает заводить ему нормальные отношения (не с ним), что вся эта помощь, которая уже и не помощь вовсе давно, — это ненормально, и они явно не друзья. Но Тэхён продолжал смотреть на него снизу вверх, касаясь подушечками горячих пальцев открытых участков тела, и Чонгук вспомнил, что, по мнению Тэхёна, так делают не просто друзья. — Нет, — смог он выдавить из себя, чем вызвал на немного обгоревшем лице улыбку. — Ты мне не противен. Так делают только лучшие друзья — именно так сказал Тэхён, впервые заставив кончить шестнадцатилетнего Чонгука в свою руку. — Вот и славно, — Тэхён поднялся и, нагнувшись, поцеловал его в лоб. — Не забивай свою голову всякими тяжёлыми мыслями и лучше пошли обедать — твоя мама зовёт нас на смородиновый пирог уже как полчаса. Чонгуку не удаётся сдержать протяжного стона, когда умелые руки принимаются водить по его члену в такт усилившимся толчкам. Тэхён кусает его в плечо. — Будь чуточку тише, малыш, — хрипло смеются на ухо, пальцами сжимая головку, сочащуюся естественной смазкой. — А то вдруг кто услышит и решит подняться к нам. Выйдет очень нехорошо. Под ногти забивается верхний слой обоев, и Чонгуку кажется, что он сейчас просто-напросто взорвётся от того, как хорошо чужой член растягивает его. Как хорошо ему с Тэхёном, с его большими руками и жарким влажным дыханием в изгиб шеи. С тем, с кем стоп-слово умоляет о большем, кричит о невысказанном на губах, отражает больное и хрупкое, находящееся за последней закрытой дверью. — Не издевайся... — сдавленно бормочет он, кусая губы и жмурясь от прострелившего позвоночник удовольствия, пока Тэхён водит ладонями по его пояснице, изливаясь прямо внутрь. — Если нас когда-то и поймают, то только из-за тебя. Тэхён хмыкает и в пару смазанных движений, сопровождающихся хлюпаньем смазки и семени внутри, доводит Чонгука до оргазма. Ноги окончательно отказываются держать его, разъезжаясь от удовольствия и пришедшей неги, а потому Тэхёну приходится быстро подхватить расслабившееся тело на руки. Чонгук пытается прийти в себя, дышит сбито и шумно, держа глаза закрытыми, и Тэхён не может себе отказать в желании поцеловать его, такого открытого и беззащитного. — Обожаю, когда ты кончаешь без рук, — шепчет он, стоит Чонгуку наконец открыть глаза и посмотреть на него расфокусированным взглядом. — Это безумно заводит, знаешь? — Узнаю, когда заставлю так же кончить и тебя, — усмехаются в ответ и трутся щекой о влажную кожу на груди. — Хочу спать. — Нет, зайчонок, нужно сначала принять душ. — Почему ты ведёшь себя со мной так, будто я ребёнок? — Потому что ты мой малыш. Ай! Ты чего щипаешься? Чонгук злорадно улыбается и выпутывается из объятий, становясь на ноги и осматривая творящийся в комнате беспорядок. — Я твой бро, а не малыш. — Бро, которого я только что хорошенько оттрахал, — самодовольничает Тэхён, принимая домашние штаны своего размера, всегда припасённые для него в шкафу Чонгука. — В следующий раз сверху я, — с вызовом озвучивает Чонгук, на что получает щелчок по носу. — Кто первый в душ? Тэхён изображает раздумья. — Вместе. Всегда и везде.***
Чонгук просыпается, обнаруживая себя бережно укрытым пледом с рисунками маленьких морковок. Во рту сухо, тело покрыто испариной, а промокшая майка прилипает к спине. Слишком жарко, и вина тут вряд ли лежит на несчастном детском пледе. Сзади к нему прижимается горячее тело. Чонгук на мгновение задерживает дыхание, а потом едва слышно выдыхает, позволяя знакомому и узнаваемому из тысячи запахов проникнуть в лёгкие. Тэхён пахнет весной и ветром, что запутывается в волосах и лохматит их. Так же любят делать и его руки, хотя Чонгук до конца не уверен, замечает ли тот каждое своё поползновение в сторону его причёски. За окном идёт дождь. Чонгук, мысленно смирившийся с крепкими объятиями и тяжёлой ногой, закинутой на его бедро (сколько раз он уже сталкивался с этим?), улавливает барабанящий стук по стеклу. Через некоторое время комната освещается вспышкой молнии, заставляющей сердце сжаться от неожиданности, а вслед за ней раздаётся рокочущий звук грома. Чонгук непроизвольно дёргается и жмурится, прижимаясь к Тэхёну сильнее. Мерное дыхание успокаивает и даёт странное и непонятное чувство защищённости. Хотя, если подумать, Тэхён и выглядит тем, кто сможет постоять не только за себя, но и не дать своих близких в обиду. В голову сразу же лезут воспоминания о нескольких инцидентах, когда на Чонгука от безделья бычились ребята из выпускных классов средней школы, но любимый хён всегда как будто чувствовал, что его другу грозит опасность, и прибегал как раз в тот момент, когда Чонгук уже был придавлен к холодной стене, а чужой кулак был занесён над испуганным лицом. — Герой, блин, — пыхтел он тогда, раздувая щёки так, что появлялись опасения, не лопнет ли он. Сидящий перед ним Тэхён широко улыбался, но тут же страдальчески заламывал густые брови и хватался ладонью за порванную в драке губу. — Главное, что ты в порядке, — всё же шептал тот, стойко терпя боль от дезинфекционных средств, которыми обрабатывал ранку покрасневший кончиками ушей Чонгук. Наверняка они выглядели в тот момент как какая-нибудь парочка из дорамы, потому что сидящая за своим рабочим столом медсестра ещё долго улюлюкала им вслед. Сейчас же никто не смеет без особых причин бычиться на вытянувшуюся и набравшую в мышцах фигуру, и Тэхён знает об этом, но всё равно позволяет почувствовать свои заботу и готовность защищать, странно-приятную для театрально ноющего Чонгука, мол, к нему лезут всякие придурки, но он всегда удачно смывается. Неожиданно чужие руки смыкаются в замок на его животе. — Трусишка, — чувствительное ухо обдаёт хриплым смехом, вызывающим толпы мурашек по спине. — Жмёшься ко мне так сильно. Грома, что ли, испугался? — Ещё чего, — вполголоса отвечает Чонгук, со стыдом про себя отмечая, что действительно был напуган. Тэхён на этот ответ хмыкает куда-то в область макушки и двигается ещё ближе, хотя их тела и так уже достаточно плотно прижаты друг к другу. Ладони Тэхёна размыкаются и разводятся в бок, поглаживая кожу под футболкой. Чонгук расслабляется. Каждое прикосновение осторожное и мягкое, отдающееся в животе теплом и трепетом. — Помнишь, — вдруг говорит Тэхён, носом погружаясь в ещё немного влажные после душа волосы на затылке, — лет семь назад мы были у нас на даче, и моя мама рассказывала, какими неразлучными мы были в детстве? — Дождавшись положительного кивка, он продолжает, касаясь губами задней части шеи: — Ничего не изменилось. Что тогда мы спали в одной кровати, что сейчас. Тэхён этого не видит, но Чонгук очень сильно закатывает глаза. Он что, серьёзно сравнил их детскую тягу друг к другу с тем, что между ними сейчас? Неисправимый придурок. Но любимый придурок, что уж тут скрывать от самого себя. Вздохнув, Чонгук кладёт свою руку поверх чужой. — Я знаю, почему ты не закрыл дверь. Тэхён напрягается. — И почему же? — Из-за Минджи, — Чонгук поворачивается в ослабевших объятиях, оказываясь лицом к хмурому другу. Такой очевидный сейчас. — Я угадал, да? — Да, — с ним не спорят, а он бы очень этого хотел. Хотел бы не угадать, промазать как всегда. В животе всё ужасно скручивается, моментально становится гадко, и хочется выйти из комнаты, найти гостевую спальню и разбить Минджи лицо, но ещё больше хочется продолжать чувствовать родное тепло и запах миндаля. — Прости, но твоя кузина меня раздражает. — Я её тоже не особо люблю, — Чонгук обхватывает ладонями знакомое до каждого рубчика лицо и рассматривает глаза Тэхёна, видимые в вспышке очередной молнии. Красивый. — Но тебе-то она что сделала? Тэхён от этого вопроса невесело усмехается и снова закидывает одну ногу на Чонгука, придвигаясь и тычась носом в висок, пока осторожное дыхание попадает на его шею. Знакомо и уютно. Очень правильно. — Она при каждой нашей встрече пытается залезть мне в трусы, — поясняет Тэхён, ладонями оглаживая выпирающие лопатки, скрытые тканью огромной футболки. Чонгук прикрывает глаза, наслаждаясь лаской. — Хотя я ясно дал ей понять, что мне есть, кому присунуть. К тому же, малолетки меня не интересуют. Чонгук сжимает губы в тонкую полоску и старается проглотить обиду, вставшую поперёк горла этим «кому присунуть». Конечно, он ведь для Тэхёна только младший брат, которого удобно трахать и который сам прибежит обратно. Без него у Чонгука ломка, тотальный недостаток кислорода. На что же ему ещё было рассчитывать, когда он соглашался «помогать» и принимать признание в любви как стоп-слово? Очень, очень крупно ошибся. — Я ведь тоже малолетка, — стараясь держать голос ровным, Чонгук пытается отстраниться, и ему позволяют это сделать. Вне больших и тёплых объятий становится холодно, но возвращаться нет желания. — Чего ж тогда мы с тобой спим? — Ты — мой друг, это другое, — как очевидное разъясняет Тэхён и хватает его за руку, переплетая пальцы. Он всегда так делает, когда чувствует, что Чонгук готов вот-вот разразиться гневными тирадами и упрёками. — Ложись и спи. Завтра у тебя школа, а у меня универ. — А если бы она всё-таки зашла? — Чонгук не собирается успокаиваться, чем вызывает раздражённый выдох. — Если бы увидела нас целующимися? Что бы ты ей сказал? Что по-дружески вылизываешь мне рот? — Чонгук, угомонись. — Нет, это ты угомонись, Тэхён. — Чонгук садится, сгребая в ногах детский плед. — Если бы такое происходило один раз, я бы скинул это на несчастный случай, мало ли, забыл закрыть дверь. Но это повторяется не впервые. От Минджи ты хочешь отцепиться, но вспомни тот раз, когда я еле успел защёлкнуть щеколду, когда к нам в подсобку чуть не зашёл Чимин. Он почти что стал свидетелем того, как я отсасываю тебе. Тэхён молчит, и это бесит Чонгука ещё больше. Его бесит, что Тэхён пытается всем в округе показать, что они друзья с привилегиями, что Чонгук может спать только с ним, хотя эти отношения не норма и должны оставаться в тайне. Чонгука бесит это собственничество, на которое Тэхён не имеет никакого права. Они ведь просто друзья, которые иногда уединяются, но Тэхён продолжает говорить одно, а делать совсем другое. Чонгук от этого устал. Устал от боли, устал от того, что на искреннее «я люблю тебя» он получает вопросы о том, что ему сделали не так. — Ты нравишься Чимину, — неожиданно раздаётся глубокий голос, заставивший Чонгука вздрогнуть. Он поворачивает голову в сторону старшего и пытается рассмотреть его расслабленное лицо в практически полной темноте. — В тот день он хотел позвать тебя на свидание. — Откуда ты знаешь? — угрюмо интересуется Чонгук. — Он сам мне об этом сказал, — хмыкает Тэхён и тянет за руку обратно, запуская пальцы в волосы на затылке. — Меня это взбесило. Мне нравится Чимин как человек, но мне не нравится, что он пытается быть ближе к тебе. Я с детства с тобой, а тут появляется кто-то ещё, кто хочет тебя себе — и меня просто накрыло. Чонгук обессиленно прикрывает глаза и приказывает своему глупому, дурацкому влюблённому сердцу заткнуться, потому что Тэхён его не любит так, как любит его он. Тэхён всего лишь не хочет терять преданного человека, всегда готового прийти, готового помочь и отдаться. Он любит его как друга и хорошего любовника, но «я люблю тебя» остаётся для него всё тем же стоп-словом, когда у Чонгука при произнесении этих слов душа рвётся на мелкие кусочки и горит в огне из боли и ненужности. «Я люблю тебя» приносит ему боль не только в постели — ранит глубоко, сильно и много, и залатывать себя каждый раз всё труднее. — Ты сказал, что с детства ничего не изменилось, и мы всё так же спим в одной кровати, — говорит он, пряча лицо в складках футболки на тэхёновой груди. Стук чужого сердца осторожный, не спешащий. — Но если я сейчас уйду, будешь ли ты плакать, как плакал раньше? — Что ты несёшь? — Тэхён ставит поцелуй на макушке и даже не подозревает, как невыносимо себя сейчас чувствует человек в его больших руках. — Нет, конечно, я уже не в том возрасте, чтобы нюни распускать. Чонгук обнимает его крепче и шепчет одновременно с раскатом грома: — Да, ты прав. Ты бы не плакал. — Спи, Гук-и, и не думай о глупостях. «Если бы ты сейчас встал и ушёл, сказав, что я больше тебе не нужен, я бы разрыдался сильнее, чем в детстве».