Григорий Распутин и Алатырь-Камень

Гришку все селяне считали пропащим человеком. Старые бабки, сидящие на завалинках и сплетничающие за жизнь, качали головами и уверяли всех вокруг и своих подруг, что из младшего сынка Ефима Новых не выйдет ничего путного. Мол, никогда этого пацана с родными в поле не увидишь, да и зимой ничего толкового не добьешься — ничего-то ему не интересно, ничем-то он не занимается. Отец, мол, у него — загляденье, не пьет, работает, в старосты выбился, братья да сестра — умницы да красавцы-красавицы. А Гришка — сорняк, мухомор гадкий, пропащий человек. Сколько вожжами его не учили — а к трудолюбию приучить не смогли. Видать, маловато таки пороли! И видок — никому не пожелаешь! Черный, лохматый — волосы шею закрывают, а стричься не даётся, где ж это видано?! И взгляд тяжёлый, словно звериный — совсем на батьку не похож, да и с мамкой никакого сходства, словно подбросили людям добрым волчонка в виде человечьем — злобного, дикого, ленивого да упрямого. Тьфу, тьфу на него, перекреститься надо, если зыркнет такой искоса — а то вдруг молоко скиснет от этого взгляда? Самому Григорию на те сплетни было с самой церковной маковки плевать. Да и, если честно, на свое семейство — тоже плевать. Вожжи, к спине регулярно с размаху прикладываемые, вещь конечно, неприятная. Но проще уж потерпеть порки немного, чем весь день скукой да усталостью маяться, с братьями-родителями в поле лопатами, тяпками да граблями размахивая. Так что чуть петух кукарекнет — а Гришкой в доме уже и не пахнет. Через окошко заднее на улицу юркнет, дворами в лес проберется, и пусть бабки сплетничают, что мол, на печи он валяется, руки ничем не занимает — он-то сам знает, что есть у него занятие по душе. Потому что в лесу-то оно поинтереснее всяко будет, чем с родичами на поле или во дворе. Со змеями Гришка с детства сдружился. За что тоже отцом бывал колочен. Мол, Змей — он и Еве змеем явился. Неча соседей пугать, вдруг подумают, что младший Новых не просто бездельник — антихрист в шкуре человеческой. Намек Гришка, потирая располосованную в кровь спину, понял. По своему, но понял — при чужаках (да и при семействе своем) со змеями болтать перестал. Но учиться в поле работать Гришке совершенно не хотелось. Да и зачем? Стоило ему гадюку Лизку (имя ей сам парнишка дал) попросить, и все окрестные змеи ему ягод да грибов могли натаскать столько, что втроем есть — не съесть. Хотя Гриша никогда не жадничал, слишком много у змей не просил, домой добычу не таскал — отнимут, а вместо благодарности опять вожжами поучать будут, что ленив сын младший, не работает, все по лесам шатается, словно медведь-бирюк. Так что каждый день, пока земля холодом пятки не начинала кусать, бегал за околицу Гриша, изучал лес, слушал деревья да у змей учился. Немного те знали — но все, что умели, расторопному мальцу рассказывали. Очень им нравилось, что кто-то говорит с ними, не камнем бьет, не палкой лупит, а молоком свежим иногда поит, вежливо беседует, советов просит. А Гришке и самому в радость в чужой хлев до рассвета пробраться, выдоить наполовину буренку, самому напиться свежего молочка, для змеек плошку набрать — и сбежать, пока хозяева не проснулись. Зимой, конечно, скучнее становилось — тулуп да валенки только у отца да брата старшего имелись. Но тут можно было, если совсем морозы еще не грянули, тихонько в церковь местную пробираться — послушать, чему там учат. И тепло, и интересно. Конечно, скажи отцу Гришка, что читать-писать обучиться хочется — вмиг перестали бы бездельником дразнить. Но тогда уж и не отвертеться бы стало, тут же в послушники постригли бы и в церковно-приходскую школу отдали. Так что читать Гриша выучился кое-как, подслушивая да подсматривая одним глазом, а писать — не довелось. В общем, сам себя Гришка пропащим отнюдь не считал. Наоборот, был уверен, что будущее ему уготовлено немаленькое — зря он, что ли, все побои на себе быстрее собаки зализывает, со змеями болтает, да ещё и иногда может травы заставить быстрее расти? Лизка и другие гадюки, ужики да полозы были согласны со своим человеческим другом и по тайным тропам водили. Про травы целебные с удовольствием насвистывали, про зверей… А еще тайны людские, селянские, выбалтывали охотно — кто ж таиться будет, если дома нет никого? А змею еще поди увидь! Слушал Гришка и запоминал, уже прикидывая, как ему пригодится все темные секретики соседей знать. А незадолго до исполнения седьмого года Гришка и ещё один талант в себе нашел. Трое мальчишек — они часто любили подразнить Гришку, погонять по деревне, вывозить в грязи да отпинать, а взрослым потом врать, что просто лентяя уму-разуму учили, чтоб хоть иногда работал — змею поймали. Григорий мог и мимо проскочить — троица увлеклась издевательствами над измученной медянкой и ничего вокруг не видела. Но змея увидела знакомого парнишку, прячущегося в кустах и изо всех сил зашипела-закричала: — Помоги! На помощь! Выскочил из кустов Григорий — руки в боки, глаза горят сердито — любил он змей: — За что зверя мучаете?! По силам себе врага найдите! — Тебя, что ли? — С медленной ленцой поднимается с колен старший в троице — Мишка-Медведь, на три года Гришки старше, вдвое шире, в полтора раза выше. — Ща найдем. Гришка только фыркнул, как конь породистый, уже прикидывая, куда драпать ему удобнее — бегать змеелюб давно уж выучился, спасибо этим самым «друзьям-приятелям». Почуял Мишка, что не угнаться ему за противником вечным — особенно если тот так смотрит, словно звереныш, в ловушку пойманный. Змейку с земли за хвост сгреб, встряхивает. — Щас найдем! Только вот с сестрёнкой твоей закончим! За шею змейку перехватил и как дернет, словно разорвать пытается! Не дал Гришка змею убить — впервые сам на врага налетел, плечом в живот ударил. Перехватили его за руки прихлебалы мишкины, в сторону оттащили, держат — не вырваться. Медведь стукнутое потирает, змею за хвост тянет. — Ух ты, как разозлился-то! Видать, не сеструха, а невеста нам попалась! Вспыхнули глаза Гришкины от злости. Не зверь дикий — леший, путником непочтительным обиженный. По затылку вдруг словно кувалдой шарахнуло, из носа кровь закапала. Засмеялись обидчики: - Мы ж тебя еще не били, а уже кровь течет! Сощурился от боли Гришка, и как крикнет вслух, с ненавистью на Медведя глядя: — Ещё раз змейку обидишь — и сгоришь заживо! И тут рубаха как вспыхнет на Мишке! Только и успел с себя сдернуть, на землю швырнул, затоптал кое-как, пялится на Григория испуганно. Разжались руки на локтях да плечах Гришкиных, прочь обидчики бросились, на ходу вопя и воя: — Ведьмачонок! Бес! — И с каждым так будет по слову моему! — Радостно вслед им Гришка заорал. Змейку аккуратно поднял, в лес потащил, сородичам отдал, да заботиться попросил. Кланяются ему змеи, Лизка — за старшую она была — благодарит: — Хорош-ш-ший ты человек, Гриш-ш-шенька! — Вот ещё, хороший! — Фыркнул парень. — Если бы они мышь или там кошку мучали — я бы и пальцем не пошевелил! Мне до чужих дела нет. — Но нам ты с-с-свой! — К Грише Лиза ластится. — С-с-спасибо за это! — Да ладно… — Почесал змейку Гриша. — Подорожника лучше соберите и хвоща — папашка с меня сегодня шкуру спустит! Не хотелось Гришке домой возвращаться — а надо. Только к ночи вернулся, через плетень тихонько перелезает. Изловил его отец за ухо, встряхивает, словно пыль выбивает. — Ты где был?! — В лесу! — Привычно отбрехнулся Гришка. — Пусти! — Рубаху ты поджёг? — Не поджигал! — Сердито дёрнулся пацан. — Что я, дурак, что ли, рубаху жечь? Слушай, батька, не ведьмак я! — Мишку сегодня встречал? — Не видел! Все, что они там болтали — враньё! Не ведьмак я! В затылке закололо, в носу потеплело, словно кровь вот-вот закапает. Прямо как тогда, перед Мишкой, только послабее. Неожиданно отпустил сына мужик. — Не врешь? — Поклясться могу! Они врут, а я не ведьмак! Неожиданно хмыкнул Ефим, сына по спине хлопнул. — Вот и я подумал! Врут они. Не ведьмак ты! Ухмыльнулся Гришка, кровь из-под носа вытирая — оказывается, и правда, по слову его все будет!