То, что остаётся

      Машина проезжает мимо, как обычно, а затем возвращается — медленно, задним ходом. Крутейший «Шевроле Корвет Стингрей», красно-чёрный. Нет, правда, отпад. Сам смотрит на меня из-за тёмных очков, и я не ошибусь, если предположу, что его имя начинается на «дж», а фамилия — на «у». Я не в первый раз торчу здесь, а он не в первый раз проезжает, но сегодня, видимо, решился. Или, может быть, настолько подкатило, что держаться больше невозможно.        Даже если ты рок-звезда, это не значит, что у тебя нет проблем.       Он мотает головой на пассажирское сиденье. Автомобиль двухместный, так что я сажусь рядом с ним.       «Пристегнись», — говорит, а потом мы очень быстро едем по трассе. За город. Домой он меня везёт, что ли? Молчит, и я молчу тоже.        Точно, домой. Останавливает машину, вылезает, я отстёгиваюсь и иду за ним, смотрю, как он звенит ключами — не может попасть в замочную скважину и тихо ругается при этом. В доме темно, два кота кидаются с мявом под ноги, светлые, только поэтому и можно их различить. Свет он не зажигает. Бросает, наконец: «Подожди меня… там» — и, вроде бы, кивает направо, но на меня не смотрит, уходит вперёд, котов кормить, наверное. А дом хороший. Как бы ещё не споткнуться в темноте. И вообще, чего он хочет? Никогда не слышал, чтобы «Дж. У.», ну, в общем…       …хотя, конечно, всякое бывает.       …а, может быть, он вообще просто чтобы поговорить…       «Там», это, должно быть, здесь?       Ну, мистер… О’кей.       Я всё ещё стою в темноте спальни, когда он появляется снова. А свет так и не зажигает как следует, только щёлкает ночником возле кровати — лампа под красным абажуром освещает едва-едва. От него теперь тянет спиртным, протягивает мне бутылку: «Глотни».       Виски обжигает. Я возвращаю бутыль обратно, наши пальцы соприкасаются, и он впервые поднимает на меня взгляд — чтобы тут же отвернуться снова, припасть к вискарю. Я жду. Он сидит и потихоньку пьёт. А потом — начинает поглядывать на меня, осторожно сперва, но постепенно всё смелее, и я не знаю, какие у него в голове винтики вертятся, но «Дж. У.» шмыгает носом и произносит хрипло: «Сними это», — указывая на джинсы. Ну вот и приехали наконец. Улыбаюсь про себя — старый ты хрен рок-н-рольный, трезвым-то как! — и стаскиваю штаны. Тут «Дж. У.» откидывается назад, подкручивает что-то в ночнике — свет становится ярче — и начинает изучать мои ноги. Обычные ноги, как по мне. Ну, не кривые, во всяком случае. Изучает он их внимательно, даже с кровати подаётся вперёд и, набравшись, видимо, храбрости, протянув руку, гладит колено. «Повернись». Поворачиваюсь, а сзади слышны тихие вздохи: «Чёрт… чисто… всё чисто…» — и снова рука гладит, но только мне щекотно, и я, не выдержав, фыркаю.       Он: «Ах ты… засранец!» — уже жестом заставляет повернуться к нему снова, притягивает поближе и, усевшись на пол, прижимается к коленям, целует их.       «Я же знал... я знал, что ты сможешь… что ты… сделаешь это…» — язык у него слегка заплетается. Сделаю — что? Штаны сниму?! «Стэн… о-о-о, Стэнни!»       Я замираю. Откуда он знает моё имя? Или… Чёртов «Дж. У.» — кажется, он действительно тот самый Дж.У.        В голове начинает складываться картинка. Кто-то из ребят говорил, что я похож, но…       «Стэн… прости меня… прости меня, Стэнни!» — он плачет, уткнувшись в мои колени, а руки продолжают гладить — то голени, то бёдра.       «Эй…» — как говорить с этими олдскульными рокерами, а? — «Эй, мэн… Джошуа…»       Я дотрагиваюсь до его макушки рукой, и он перехватывает её, начинает целовать пальцы и всё шепчет: «Прости, прости…»       Мать вашу, я в психоаналитики не нанимался, но…        …это не жалость даже. Скорее, сродни уважению — такой ведь маститый музыкант, железный мужик и матерщинник, а носит в себе все эти годы…       «Джошуа», — говорю я тихо, а затем уже громче: «Джошуа!»       Он поднимает голову. Глаза блестят, отражая свет ночника. Дверь, коротко скрипнув, приоткрывается, и две беловатые тени проникают в комнату: его коты.       «Тебе надо лечь».       Он переваривает мои слова. Затем, пошатываясь, поднимается — приходится подхватить его, и мы замираем в полумраке спальни, обнявшись, его голова у меня на плече, и я похлопываю Дж. по спине. Потом он всё-таки отлипает от меня и падает на кровать, снова тянется к лампочке, но вырубает её совсем уж на хрен.       «Иди сюда».       Я забираюсь рядом. Подумав пару секунд, стаскиваю куртку (я ведь до сих пор в ней был), а он уже тянет руки к футболке, помогая раздеться.       «Ложись».       Я забираюсь поверх него, как кот. Что будем делать, интересно? Он ловит моё лицо ладонями и, отстранившись, вглядывается. Даже в темноте его глаза продолжают мокро блестеть.       Какое-то вдохновение вдруг находит на меня, и я, наконец, говорю:       «Я прощаю тебя».       «Спасибо», — шепчет, тянется поцеловать, и на вкус — сплошная горечь, сдобренная виски, но горечь не болезненная.       «Я люблю тебя, Стэн».       «Я тоже люблю тебя, Джошуа».       Стискивает до хруста костей, всхлипывая в ключицы:       «Никуда не уходи больше».       «Хорошо».       Потом мы снова целуемся, и я помогаю ему раздеться, и у нас хороший, добротный олдскульный секс.       Но что делать дальше? Ведь мистер У. проснётся завтра и увидит... всего лишь меня.       Поэтому утром, аккуратно убирая с себя тяжёлую татуированную руку в кольцах и обоих котов, я выбираюсь из постели и начинаю тихонько собирать раскиданную одежду. Очень хочется взять что-нибудь на память о великом Дж. У., но я ведь не грабитель какой. И да, деньги. Их, похоже, можно тоже не ждать. Что ж. Некоторые всю жизнь мечтают переспать с рок-звездой. А тут звезда сама снизошла…       Я смотрю на него — длинные светлые волосы разметались по подушке, и он красивый. Очень красивый до сих пор.       А потом он приоткрывает глаз и глядит прямо на меня, и я замираю, как олень под фарами.       «Уходишь?»       Киваю.       «В прихожей возьми. Под Буддой у зеркала».       Словно не было ничего вчера.              Ухожу, не попрощавшись. В прихожей и правда вижу зеркало, а на призеркальной полке — статуэтку Будды. Но только под ним вовсе не деньги.       Под ним — ключи.       И я стою с этими ключами, как дурак, когда он выходит сам — растрёпанный и в трениках, по-домашнему.       «Как тебя зовут-то?»       «Стэн».       Замирает.       «Без шуток?»       «Без шуток. Могу паспорт показать…»       «Хорошо… Стэн…» — улыбка кривая, но словно бы с лёгкой такой надеждой. Я кладу ключи обратно, и он снова мрачнеет.       «Нет уж, бери».       «Но зачем?»       «А как ты ворота будешь открывать, чтобы выйти? И… войти?»       «Ты хочешь, чтобы я вернулся?»       «Я не хочу, чтобы ты уходил».       «Но я… не он».       Он смотрит на меня, как на идиота:       «Я знаю».       И улыбается:       «Ключи возьми».              Чёртов Джошуа. Сразу понял, как нужно приручать, чтобы навсегда. Коты выбежали и трутся о мои ноги.       И я остаюсь.