***
— Так какой, говоришь, был твой первый спектакль? — в очередной раз спрашивает наш музыкальный руководитель. — Господин Ким, ну сколько можно донимать Ёну вашими расспросами? — смеясь, пытается хоть немного угомонить мужчину госпожа Ли. — Всё в порядке, онни, — хитро улыбаясь, говорю ей я, якобы намекая, что уж лучше расспросы, нежели его скучное бормотание, — впервые я была в нашем театре в восемь лет, тогда была премьера «Отелло». — Молилась ли ты на ночь, Дездемона? — театрально произносит руководитель Ким. Мы всем коллективом начинаем громко хохотать со странного акцента нашего начальника. Мужчина пафосно откидывает свои тёмные волосы назад и, ссылаясь на какие-то неотложные дела, уходит прочь из кафетерия. — Кажется, нам всё-таки удалось его обидеть, — не слишком печально подмечает Минхёк. — Брось, Минхёк, поворчит и успокоится. Это же господин Ким. Он не умеет обижаться, — деловито заявляет Мина, словно она произносит какую-то важную речь, а не даёт своему брату совет. Я не очень вникаю в суть разговора коллег, просто поддакивая иногда, всё ещё мысленно возвращаюсь в тот день, когда мы с мамой впервые пришли на папино выступление. О да! Это был воистину прекрасный день. Восьмилетнюю меня поразило до глубины души это место и люди, что его создали и продолжают поддерживать по сей день. Тогда всё казалось таким величественным и сказочным: массивная входная дверь, усыпанная металлическими цветами, просторное фойе, в котором всегда толпилось уйма народу, шикарные колонны и лестницы с белого мрамора, а также роскошные дорожки цвета бордо, что всегда добавляли значительного шарма театру. Но эти мелкие детали отошли на второй план, стоило лишь приоткрыться двери в зал. Лёгкий ветер обдал мои румяные щеки, задевая русые пряди, мирно покоившиеся на плечах. Воздух противно застрял где-то в горле, наотрез отказываясь покидать глубины моего тела. Внутри разливалось неизведанное доселе чувство, что кровью разносилось даже по мельчайшим капиллярам — восторг. Широко открытые глаза не успевали осматривать всё вокруг, без остановки бегая со стороны в сторону. А я так и стояла в проходе, не в силах сдвинуться с места. Обилие мрамора, бархата, сияющего хрусталя, сверкающих зеркал и позолоты создавали ощущение торжественности и бьющей через край роскоши. Наверное, ещё тогда в маленьком сердечке зародилось самое светлое и доброе чувство, что не покидало меня с того самого момента — искренняя любовь ко всему прекрасному, к искусству и этому очаровательному залу. — Ёна! Эй, ты вообще слушаешь меня? — спрашивает Мина, кажется, уже достаточно раздраженная моим длительным пребыванием в прострации. — А? Да. Что? Конечно слушаю. Так что ты там говорила о выходных? — Не говорила, а спрашивала, как ты провела свои, заслуженные честным непосильным трудом, выходные? — немного оживилась девушка. — Ну. Всё как обычно, в принципе, — явно пытаюсь замять так волнующую её тему я, — отсыпалась, смотрела дорамы, поглощая килограммы вкусняшек. От данной фразы лицо подруги исказилось в недоумение и насмешке, так и крича: "Да ладно, серьёзно?» — Ну да, да, я опять просидела все выходные за пианино и учебниками. — Мдаа. Впрочем, ничего нового. Но я не об этом. Ты ходила гулять с Миндже? — подседая ближе ко мне, улыбается девушка. Я лишь томно вздыхаю, закрывая ненадолго глаза, и отворачиваюсь от неё. Как-то не очень хочется видеть сейчас её полностью разочарованный во мне взгляд. — Нет, не ходила! — слишком резко отвечаю я. ДА ХОДИЛА ГУЛЯТЬ Я С ЭТИМ МИНДЖЕ! ЭТО БЫЛ ЛУЧШИЙ ДЕНЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ (НЕТ) — Господи, ну вот почему ты меня никогда не слушаешь. Ну я ведь правда помочь хочу, — отчаянно пытается докричаться до меня Мина. А что я, я ничего. Сижу себе на стульчике в небольшом кафетерии театра, гипнотизируя стаканчик с давно остывшим чаем и прилагаю максимум усилий, чтобы не высказать подруге всё, что я о ней думаю. ВЕДЬ КТО ЖЕ ЗНАЛ, ЧТО ОНА УСТРОИТ МНЕ СВИДАНИЕ ВСЛЕПУЮ, ДА И ЕЩЁ С НАШИМ МАТЬ ЕГО АКТЁРОМ МИНДЖЕ. — Ну он ведь такой хорошенький! Всё как ты любишь: не слишком высокий, с шелковистыми русыми прядями и шестью кубиками пресса, так ещё и актёр — начинающий правда, ну это ничего. Ну вот что тебе ещё для счастья надо то? — не замолкает Мина. СПОКОЙНО. ДЫШАТЬ, НУЖНО ПРОСТО ГЛУБОКО ДЫШАТЬ. — Господи, ты же и мёртвого в могиле достанешь, — шутливо заявляет так вовремя появившийся Минхёк, что скрылся ещё в начале пламенного монолога сестры. Парень садится на рядом стоящий со мной стул и поддерживающе смотрит. Я лишь киваю в ответ, показывая, что всё нормально и я уже привыкла к таким эмоциональным встряскам, внутри же надеясь, что отведённое на нотации время скоро подойдёт к концу. ПОТОМУ ЧТО СО МНОЙ УЖЕ НЕ ВСЁ НОРМАЛЬНО. МЕНЯ ЖУТКО ДОСТАЛА ЭТА ЗАБОТА ИЛИ ДАЖЕ ЖАЛОСТЬ В МОЮ СТОРОНУ, В КОТОРОЙ Я АБСОЛЮТНО НЕ НУЖДАЮСЬ СОБСТВЕННО КАК И В МИНДЖЕ, ЧТО КСТАТИ ВЕСЬ ДЕНЬ ТО И ДЕЛАЛ, ЧТО, ВЛЮБЛЁННО ВЗДЫХАЯ, ГОВОРИЛ О МИНЕ. — Внимание, товарищи тунеядцы, прошу всех заканчивать весёлые посиделки и начинать готовиться к выступлению, зрители не намерены ждать пока вы вдоволь напьётесь кофе и насидитесь на мягких диванах кафетерия, — не очень воодушевлённо вопит господин Ким. Мы все по очереди начинаем освобождать нагретые места, которые вскоре займут зрители. — Кажется, он всё-таки слегка обиделся, — смотря на нас, констатирует всем заметный факт госпожа Ли. — Определённо обиделся, — добавляю я, слыша как мужчина орёт на каких-то бедолаг, что не вовремя попались ему на глаза. Громкая трель звонка пронзает тишину этажей, разносится по всему зданию и умирает где-то в толще бетонных стен, украшенных узорами и лепкой. Актёры, художники-постановщики, гримёры, работники сцены и все, все прочие уже активнее направляются в сторону зала — по праву названного «святыней». Мы с Миной и Минхёком проходим главный вход и ту самую приоткрытую сейчас дверь, что когда-то заставила моё сердце учащённо биться, буквально выпрыгивая из груди. Кажется, я уже достаточно отстала от ребят. Не знаю почему, но за двенадцать лет я так и не научилась спокойно проходить по этому коридору. У меня просто не получается без единой эмоции смотреть на эту самую всё ещё кажующуюся мне величной дверь, ступать по красной дорожке, что змейкой разпозлась между стенами здания, смотреть на портреты людей, которым удалось создать это место. Место, где реальность уходит на второй план, она словно рассеивается при входе сюда. Место, где соединяются искусство, творчество, красота и люди, способные её создавать. Несколько секунд длятся дольше обычного, глаза сами находят небольшую щель, а я просто повинуюсь собственным ощущениям. Дурацкая улыбка незамедлительно озаряет лицо, погружая в глубины воспоминаний. — Эй, ты где там? Пойдём скорее, нужно инструменты настраивать, — возвращается за мной Минхёк. — Совсем скоро в этом коридоре будет не пройти, а зрители в зале будут требовать от нас «хлеба и зрелищ», — я поворачивать к нему лицом, — так что пойдём, — всё ещё улыбаясь, направляюсь в сторону закулисья. Пройдя немало коридоров и закоулков мы всё же попадаем в оркестровую яму, где уже собрался весь наш музыкальный коллектив. Господин Ким вовсю жестикулирует, переживая что-то забыть, не показать кому-то где вступать и так далее. Он такой хороший, с опытом его работы длинной в 20 лет руководитель каждый раз переживает за выступление. Мина тоже не стоит на месте, помогая госпоже Ли раскладывать ноты для скрипок. Минхёк занял своё место в дальнем углу с гитарой в руках, в который раз просматривая исписанные вдоль и поперёк листы. Бандуристы, господин Чхве и господин Хван, о чём-то весело болтают, закончив проверять инструменты и выставив ноты. Я немного заторможенно подхожу к своему тёмно-коричневому «другу» и сажусь на небольшую табуретку. Провожу пальцами по клавишам, создавая лёгкую мелодию. Всё готово. Глаза отрываются от череды чёрно-белых полос, ища что-то более интересное. И находят. Потолок театрального зала. Такой волшебный, мигающий золотом от различных светильников и ламп, что пускают свои лучи вниз. Усыпанный цветочными орнаментами, гравюрой и объёмной растительной лепкой. Взгляд падает немного ниже на балкон четвёртого яруса, не самые удобные места, если вы хотите полностью насладиться спектаклем. Дальше идёт балкон третьего яруса — нейтральные. Балкон второго яруса — по моему мнению самые идеальные места, особенно средняя ложа двенадцатое место. Наверное, кто-то сейчас подумает, что я не права, ведь есть ещё партер, первые места в котором стоят намного больше нежели на балконе. Я сидела на каждом месте в этом зале и с уверенностью могу сказать, что именно здесь вам удастся почувствовать невероятную атмосферу, исходящую отсюда, увидеть полную картину происходящего. За раздумыванием я не замечаю как музыканты усаживаются по своим местам, а свободных бархатных кресел становится всё меньше. С оркестровой ямы можно увидеть лишь балкон, так что всё оставшееся время до начала я занимаюсь тем, что разглядываю людей, выбравших эти места. Среди живой массы я узнаю знакомые лица. Третий ярус — женщина средних лет, она всегда приходит по вторникам, сидит до последнего и плачет в конце, если конец грустный. Четвёртый — мужчина с маленькими детками, которым приходится сидеть прямо возле перил, чтобы хоть что-то увидеть. У них старая, но очень даже опрятная одежда, у них самые худшие места, но они всегда с улыбкой и восхищённым взглядом. Есть ещё один знакомый мне человек на втором ярусе балкона — молодой достаточно привлекательный парень. Он всегда выглядит очень дорого, в костюме, хотя и сидит на балконе, кажется, он разделяет моё мнение. Пряди его, как смоль тёмных волос, красиво спадают на лицо, немного закрывая от моего взора две родинки над глазом. От этого немного хищного взгляда карих глаз невозможно скрыться, за ним наоборот хочется наблюдать, тонуть в его омуте. Кажется, я уже слишком долго смотрю на парня и он это чувствует, опуская голову вниз, внимательно изучая меня. Мурашки моментально посещают моё тело, а я не в силах оторваться от горящих в темноте зала глаз. Он никогда раньше не смотрел на меня… Зал погружается в темноту, звучит фоновая музыка, открывается занавес…1
6 апреля 2019 г. в 22:36
28 сентября 2005 года.