Поговорим о... физкультуре

Нервно теребя в руках ключи от машины, Арсений даже с некоторым умилением наблюдает за тем, как Антон пытается сделать им обоим чай. Он то и дело спотыкается, роняет ложки и проливает мимо кружек воду, при этом старательно избегая направленного на него взгляда голубых глаз. – Нервничаешь, как на первом свидании, – с едва уловимой долей ехидства коротко замечает мужчина, но лишь для того, чтобы скрыть собственную, рвущуюся наружу, напряжённость. Ну, конечно, он пришёл сюда не для того, чтобы поговорить с мальчишкой о дополнительных занятиях по физкультуре. Он пришёл, чтобы узнать правду и найти, наконец, ответы на волнующие его вопросы. И он сделает это, чего бы ему это не стоило. – Не каждый день у меня на кухне сидит человек, которого я возненавидел с первого взгляда, – тихо отвечает Антон, поднимая, наконец, на мужчину взгляд. – Значит, всё-таки ненавидишь… Арсений понуро улыбается, не делая никакой попытки скрыть это от самого Антона. Не то, чтобы слова мальчишки сильно задели его, да и он, конечно, понимает, что сам же своим поведением заслужил такое отношение со стороны Шастуна. Его слова… действия… он не должен был позволять себе подобное. Тем более в отношении своего ученика. Но с Антоном… с ним самого начала всё пошло буквально наперекосяк. всё пошло не так Буквально, блять, девиз их сложных и непонятных, де-юре и де-факто находящихся за чертой «учитель-ученик», отношений. – Я… я не знаю, Арсений Сергеевич. Мальчишка шумно выдыхает, садясь на стул напротив учителя, смотрит на того пустым, бессмысленным взглядом и, кажется, с трудом представляет, что может в этой ситуации сказать. – Все наши последние встречи вы только и делали, что цепляли меня… Пытались вывести из себя… И… Позволяли себе то, что не должен позволять себе нормальный учитель. Но сегодня… то… то, что произошло сегодня. Вы… единственный, действительно единственный человек, которому удалось добиться от меня хоть каких-то искренних эмоций. Единственный, кто понимает, что «отличник-ботаник» – это просто маска. И я… я бы должен ещё больше ненавидеть вас за это, ведь это моё личное пространство. Но я не могу. Как бы сильно ни хотел. Арсений только шумно сглатывает, поджимая губы, и отворачивается к окну. То, что сказал сейчас Антон… каждое произнесённое им слово, было по-настоящему важно для мужчины. Ведь парень, наконец, открылся ему. Приоткрыл дверь, позволяя оказаться хотя бы на пороге своего личного пространства. – Могу представить, каких трудов тебе стоит говорить это всё сейчас, – отвечает спустя несколько долгих минут молчания, всё же заставляя себя вернуть взгляд на ученика. – Тем более мне. Шастун молчит. Он поднимается на ноги, отходит в противоположную сторону и поворачивается к Арсению спиной. Мысли путаются. И сосредоточиться на чём-то одном просто нереально. С одной стороны, хочется полностью довериться мужчине, открыться, рассказать всё то, что мучило его на протяжении нескольких лет. Сбросить, наконец, с себя эту ношу и получить хотя бы толику поддержки взамен. Но с другой… Парень слишком хорошо понимает, что не может этого сделать. Они не так близки, да и Арсений вряд ли захочет становиться жилеткой, выслушивать что-то не касающееся физкультуры, а тем более поддерживать его. Ну это же Попов, в конце концов. Как бы Шастуну ни хотелось ему поверить, везде и всегда за ним непременно следовал тот неприятный осадок от их самых первых встреч, который портил теперь буквально всё. – Вы ведь не о физкультуре поговорить хотели? – ставя чашки на стол, всё же спрашивает Антон, и без того прекрасно зная ответ на этот вопрос. – Что ж, – Арсений усмехается и нервно облизывает кончиком языка пересохшие губы, – видимо ты тоже научился читать меня, Антон. Да, ты прав. Не о физкультуре. Антон снова молчит. Ждёт от мужчины дальнейших слов, где-то в глубине души, наверное, даже догадываясь, о чём именно хочет поговорить с ним учитель, но верить в это ему не хочется, ну, к слову, совсем. слишком больная тема – Я практически с самого начала задавался этим вопросом. Ещё тогда, в больнице. То, как ты отреагировал на мои прикосновения… на то, что я сделал… мне показалось это странным, но я решил, что это твоё личное дело и не стал тогда вмешиваться. Но сегодня… Я с трудом могу представить, что могло заставить взрослого семнадцатилетнего парня так отреагировать на всё это. Да, возможно, я был слишком резок, слишком неожиданно притянул тебя к себе, но я ведь не хотел ничего плохого. Просто пытался остановить тебя. Объяснишь? – Нет. Антон поджимает губы. Пусть Попов спросит это ещё хоть сотню, хоть тысячу раз. Он не изменит ответ. Никогда. – Можно я хотя бы предположу? – осторожно интересуется мужчина, пытаясь обойти ту стену, которой так старательно сейчас отгораживался от него Антон. – Если я окажусь прав, просто кивни. – Нет. – Антон… – Арсений Сергеевич, я же сказал «нет». No. Nein. На каком языке вам ещё сказать, чтобы вы поняли? – всё же не выдерживает и немного повышает голос. Возможно, когда-нибудь он и ответит на этот его вопрос. Но не сегодня точно. Как бы ни хотел рассказать, как бы ни хотел поделиться… слишком больно вспоминать… и намного больнее говорить об этом вслух. Арсений тактично молчит, давая парню пару минут подумать и принять окончательное решение. Конечно, он не собирается давить на Антона и буквально клещами вытягивать из того информацию, но всё же понимает, что даже в такой, казалось бы, безвыходной ситуации, стоит хотя бы попытаться найти правильный подход. – Позволь мне помочь тебе, – тихо, с едва уловимой мольбой в голосе, произносит, наконец, мужчина, внимательным взглядом смотря на ученика. – Пожалуйста. Он неуверенно тянется вперёд, осторожно и медленно накрывает своей ладонью руку парня, но задерживается всего на пару мгновений, словно стараясь передать через эти короткие прикосновения всё то, что чувствует сейчас сам. Попов переживает. Действительно переживает за мальчишку. Он почему-то почти стопроцентно уверен, что Шастун скрывает где-то в глубине души что-то по-настоящему важное и серьёзное. Что-то, что невозможно просто взять и рассказать даже лучшему другу. Что-то такое, что способно навсегда оставить глубокие шрамы на сердце. – Я понимаю, как это выглядит, Антон, – также тихо продолжает Арсений Сергеевич, не сводя внимательного взгляда с напряженного лица ученика, – взялся непонятно откуда, вёл себя, как придурок, а теперь лезу к тебе в душу… Но я, правда, просто хочу помочь. Антон молчит. Снова. Он поднимается из-за стола, подходит к окну, вставая к мужчине спиной и, кажется, всё же начинает колебаться в своей уверенности ничего ему не рассказывать. Этот его тихий, почти бархатный голос действует на Антона как-то по-особенному успокаивающе. И мягкий, наполненный искренним раскаянием взгляд голубых глаз…. Про него Антон даже и говорить не хочет. Молчание затягивается. Мужчина неотрывно смотрит в чужую спину пытаясь понять, как ему действовать дальше. Всё же попробовать поддержать парня… или просто уйти, оставив его наедине с собой. Оба варианта кажутся Арсению разумными и правильными, и выбрать что-то одно в сложившейся ситуации оказывается слишком сложно. Арсений не выдерживает. Он поднимается и тихими шагами подходит к Антону, оставаясь стоять позади него. Шастун заметно напрягается, хотя и понимает, что учитель не собирается ни бить его, ни насиловать, ни делать что-то другое, однако в горле все равно встаёт неприятный ком. – Меня домогались, – вдруг едва слышно выдыхает парень, и Арсений Сергеевич, не ожидавший даже близко услышать что-то подобное, замирает с наполовину протянутой к Антону рукой. – Что ты сейчас сказал? – В прошлом и в позапрошлом году, – не обращая внимания на вопрос мужчины, добавляет Шастун, - партнёр по бизнесу моего отца. Попов застывает на месте, напрочь отказываясь принимать тот факт, что этот вечно улыбающийся и светящийся парень пережил такое. Мужчина теряет дар речи. Он стоит, не шевелясь и, кажется, вовсе не в силах произнести хоть что-нибудь. Это не могло быть правдой. Просто. Не должно. Было. Быть. Правдой. Прошлое, словно волной, накрывает с ног до головы. И опер, которого он годами выжигал из своей сущности, буквально возрождается из пепла, слишком быстро беря над ситуацией верх. Хочется сорваться с места, поднять на уши весь город, позвонить своим бывшим коллегам, сделать хоть что-нибудь, чтобы найти того урода, который позволил себе подобное по отношению к ребёнку. – Можно обнять тебя? – с трудом собравшись с мыслями, спрашивает, наконец, мужчина. Он, кажется, даже и не понимает до конца, почему из всех возможных вопросов и вариантов выбрал именно этот. Антон, словно котёнок, стоит у окна, вжав голову в плечи, едва ли не дрожит от переизбытка эмоций и единственное, что хочется сейчас Арсению – хоть как-то успокоить его. – Пообещайте, что никому не расскажете, – едва слышно, почти шёпотом просит Шастун, разворачивается к мужчине лицом и делает полшага вперёд, оказываясь к нему почти вплотную, – пожалуйста. У Арсения замирает сердце. Ведь Антон, стоящий перед ним сейчас, был полной противоположностью тому Антону, с которым они столкнулись перед входом в спортзал чуть больше недели назад. – Обещаю, – также тихо, но с абсолютной уверенностью в голосе отвечает учитель, протягивает руки и, так и не получив разрешения, заключает мальчишку в объятья. Он скользит ладонями по его спине, укладывает их на чуть выпирающие лопатки, и мягко выдыхает, прикрывая на несколько мгновений глаза. Мужчина буквально кожей ощущает мальчишечье бешеное сердцебиение и чуть сбившееся, неровное дыхание в области своей шеи. Чувствует, как предательски сжимается в груди сердце при виде такого Шастуна. Даже несмотря на закаленную, казалось бы, годами работы в органах, психику. – Ты рассказал отцу? – всё ещё не отпуская от себя Антона, тихо спрашивает Попов и медленно поглаживает ладонями чужие лопатки, кажется, стараясь успокоить этим больше себя, чем парня. – Только не говори, что не… Антон не отвечает. Мягко отстранив от себя мужчину, он прижимается пятой точкой к подоконнику и опускает растерянный взгляд вниз, стараясь не смотреть Арсению в глаза. Поджимает губы, в попытке сдержать эмоции, и отрицательно мотает головой, слишком хорошо понимая, что мужчина заметит даже это. – Что? Почему… Желание сорваться с места и сделать хоть что-нибудь возвращается с новой силой, но Арсений слишком хорошо понимает, что не может позволить себе сейчас уйти. Не может просто взять и оставить мальчишку одного в таком состоянии. – Думаете это так просто? Так легко… – напряженно, едва сдерживая накопившиеся за эти годы эмоции, выпаливает Антон, чувствуя, как скапливает в уголках глаз неприятная влага, – рассказать собственному отцу о таком? Тем более со стороны его делового партнера, с которым он видится чаще, чем со мной. Которому он даже доверяет, наверное, больше, чем мне. Не верите, да? Ваше право… Парень горько усмехается и, не дожидаясь хоть какой-то реакции от учителя, отворачивается к окну, доставая из кармана джинсов только вчера купленную, но уже полупустую пачку шоколадных CaptainBlack. Дрожащими от переизбытка эмоций пальцами он с трудом выуживает из пачки сигарету, зажимает её губами и подносит к самому её кончику горящую зажигалку. Арсений шумно сглатывает, понимая, что не должен бы трогать сейчас Антона, наоборот, дать ему время, позволить обдумать всё и просто успокоиться. Но он не может… не может просто стоять и смотреть на то, как буквально дрожит Шастун, нервно сжимая пальцами сигарету. – П-перестань курить, – шепчет совсем сдавленно и аккуратно забирает из рук подростка сигареты и зажигалку. Он убирает пачку в сторону и медленно тянется к чужому лицу, отнимая от пухлых губ зажатую в пальцах сигарету. – Ну вот, – тихо выдыхает, выбрасывая окурок в форточку, – так лучше. Не обижайся, ладно? Это всего лишь сигареты, которые, если подумать, тебе не так уж и нужны. – Не вам решать, – качает головой Антон, но вопреки своим словам, остаётся стоять на месте, практически не шевелясь и даже не пытаясь вырвать руку из ладони Арсения Сергеевича. – Разумеется, нет, – согласно кивает головой Арсений, просто не видя никакого смысла спорить сейчас с мальчишкой и доказывать ему свою правоту. Он молча тянет парня за собой, усаживая его за стол, и придвигает к нему кружку с уже остывшим чаем. – Кто ещё знает об этом? – Никто. Только вы. – Ты должен был рассказать хоть кому-то, – с трудом выдавливает из себя мужчина, кажется, всё ещё не в состоянии подобрать нужные и правильные в этой ситуации слова. – Маме, Позову, вы же лучшие друзья с ним, да? Антон снова молчит, поджимая губы. С каждой секундой ком в горле становится всё больше, элементарно лишая возможности нормально дышать. Он не жалеет, что рассказал всё Арсению, потому что слишком хорошо понимает, что держать это всё в себе… просто больше не смог бы. Это сложно. Почти невыносимо. Это буквально душит… мешая нормально жить. – Антон, – мужчина в очередной раз за последний час медленно тянется вперёд, осторожно накрывая своей ладонью руку мальчишки, – я понимаю, что тебе тяжело, и не хочу заставлять тебя вспоминать всё… всё что было. Но, пожалуйста… Если ты ответишь сейчас на пару моих вопросов, я обещаю, что помогу тебе. Я смогу тебе помочь. – Что… что вы хотите… – Антон шумно сглатывает, стараясь унять предательскую дрожь в голосе, – узнать? Арсений тихо выдыхает в попытке вернуть себе самообладание и профессионализм. Состояние, в котором находился Антон, буквально выбивало из колеи, заставляя сердце сжиматься от какой-то странной, как будто бы ещё неведомой ранее боли. – С чего всё началось? – спрашивает ровным тоном, искренне надеясь, что мальчишка не уловит в его голосе напряженность. Сложившаяся ситуация убивает. Даже ему, взрослому тридцатидвухлетнему мужику, с некогда капитанскими звездочками на погонах, что-то невыносимо давит на плечи. И Арс, кажется, даже относительно не может представить, насколько труднее в этих условиях самому Антону. Парень не отвечает несколько минут, молчит, уставившись в пол, и Арсению эти минуты, кажутся бесконечно долгими. Он сидит словно на иголках, нетерпеливо ерзает на стуле, в очередной раз чувствуя, как что-то неприятное, почти болезненное, тянет в груди, и взгляда внимательного с Антона не сводит, окончательно понимая, что тот и хотел бы может что-то рассказать, но элементарно не может. Арсений слишком поздно замечает, что Шаста бросает в дрожь. Подходит ближе, вставая напротив, тянется, чтобы взять мальчишку за руки, но замирает, услышав отчетливый, сорванный всхлип. – Я… – Антон сглатывает, – н-нет, – мотает головой, – не м-могу… И срывается. Закрывает лицо ладонями, потому что слезы предательски катятся по щекам. Ненавистные воспоминания накрывают с головой, а к горлу подкатывает тошнота. И Антон сбежал бы давно, закрылся в комнате, забившись в угол кровати, но стоящий перед ним учитель почему-то не позволяет этого сделать. Хотя, по сути, не держит ведь даже. Вообще не делает ничего. Поэтому Шастун сам обнимает теперь. Сам отчаянно вперед тянется, едва ли не падает с табурета на котором сидел, обвивает длинными руками за плечи, жмётся ближе, так, что кажется, чувствует чужое сердцебиение, утыкается носом в крепкое плечо, стараясь сдержать очередной предательский всхлип, и не дышит почти, потому что… воздуха внезапно становится слишком мало. У него голова идёт кругом. Он не знает, почему, не знает, зачем, не знает, что будет дальше. Только ближе к мужчине льнёт, ощущая какую-то нездоровую потребность в поддержке, пальцами за его футболку цепляется, комкая ткань в руках, и сказать ничего не может. Просто не знает, что сказать. Не знает, как объяснить. Ничего, черт возьми, не знает! Только то, что ему сейчас кто-то очень сильно нужен рядом. – Тош… Арсений путается ещё больше. Не понимает, почему с губ срывается именно это ласковое «Тоша», не понимает, почему не пытается ни оттолкнуть пацана, ни образумить. Только крепче к себе прижимает, положив ладони на талию, и губами к виску прижимается, решая, что обязательно подумает обо всём этом позже. Шепчет что-то успокаивающее, ощущая, как намокает футболка в том месте, куда уткнулся Антон, но не говорит ничего по этому поводу, потому что… ну а смысл-то? Антон его в ещё больший тупик вгоняет, и Попов, в принципе, сейчас не осознаёт до конца всё происходящее. Слышит только как-то отдаленно, словно из-под толщи воды, голос Шастуна, мол, там где-то в шкафчике есть специальные таблетки, тормозит пару мгновений, а после, мягко отстранившись, подходит к столу, открывая нужную дверцу. Тянется рукой к белой баночке с емким названием «Deprex» на этикетке и замирает, неопределенно сжимая её в ладони, кажется, только спустя несколько долгих секунд понимая, что держит в руках антидепрессанты.