***
Вайолет и Сигер Холмс выглядели взволнованно, разговаривая по телефону с педиатром, когда не увидели даже намека на имя на левом безымянном пальце маленького Шерлока в его пятый день рождения. У старшего сына, Майкрофта, в этом возрасте уже был полностью виден ОРД. — Не волнуйтесь, миссис Холмс, — сказал доктор Эббот, — у некоторых детей «ОРД» проявляется настолько незаметно, что он остается практически невидим на протяжении всего пятого года жизни. Максимальный срок регистрации — на исходе шестого года, время еще есть. В его спокойном, докторском голосе это звучало обнадеживающе; но когда наступил шестой день рождения Шерлока и от ОРД не было и следа, врач направил ребенка на ультразвуковое сканирование, чтобы подтвердить или опровергнуть наличие имени на пальце. Было странно, чтобы ОРД оставался невидим под кожей даже после пятого года жизни, но поскольку это был не единственный случай в мире, все было возможно. Но, голос доктора был намного менее обнадеживающим, когда он сказал семье Холмс, одной из самых богатых в Эссексе, что у маленького Шерлока не было имени на пальце, и что поэтому он был обязан официально зарегистрировать его в государственном реестре как Несвязанного. Вайолет была огорчена наличием Несвязанного в (идеальном без него) семейном древе. Джонатан и Маргарет Уотсон выглядели взволнованно, разговаривая по телефону с педиатром, когда маленький Джон не спал уже третью ночь из-за внезапно возникшей боли в левой кисти руки. На безымянном пальце виднелось только небольшое красное пятно, но они посчитали, что это совершенно нормальный процесс к проявлению ОРД. В конце концов, ребенку было всего четыре года. Вероятно, кожа начала темнеть, а затем проявится имя, позднее, в возрасте пяти лет. Гарриетт, их старшая дочь, также чувствовала небольшую боль, когда проявлялся её — ОРД. Такое случается. Но, голос доктора был совсем не обнадеживающим, когда он велел им привезти ребенка в клинику как можно скорее, даже не смотря на ночь. Семья Уотсон поспешили выйти из дома, взяв маленького Джона прямо в пижаме, и по прибытии в клинику доктор усадил его на кушетку, и наклонился с увеличительным стеклом над рукой ребенка, сосредоточившись на красном пятне, что покрыло левый безымянный пальчик. С тяжелым вздохом педиатр снял очки и устало протер глаза. — Он ООС, — сказал он родителям, которые всячески старались успокоить Джона, — даже преждевременный, мне уже удается разглядеть его ОРД под воспаленной кожей. Рука болит, потому что начала развиваться инфекция… Вероятно, имя проявится в течение следующих двух недель. Палец также начнет кровоточить. Я пропишу вам медикаменты, чтобы избежать развития инфекции и уменьшить боль, но… — он больше ничего не добавил, мягко качая головой. Маргарет крепко обняла ребенка, первые лучи рассвета уже виднелись на горизонте. Жизнь со статусом ООС — было совсем не то, что она желала для своего маленького белокурого ангела.***
Шерлок молча наблюдал, как его брат получает маленькую коробочку красного бархата с серебряным кольцом внутри, которое символизировало его переход во взрослую жизнь. Мать радостно улыбалась, отец похлопывал его по плечу, а гости, пришедшие на вечеринку, с подчеркнутым уважением, аплодировали. Шерлок, поджав губы, пытался стать еще более незаметным, съезжая вниз по диванным подушкам в противоположном углу гостиной. Серебряное кольцо было скорее символом социального статуса, нежели реально полезным атрибутом. Его носили вместо кольца из цветного металла, которое надевалось еще в детстве, чтобы скрывать свой ОРД, и буквально означало «в поисках». Майкрофт будет носить его, пока не найдет свою вторую половинку, или до брака, когда серебряное кольцо будет заменено на золотое. Маленький Шерлок никогда не понимал необходимости следовать этому обычаю, но так работала система. А от такой семьи, как его, с солидными связями по всему Эссексу, ожидалась определенная «приверженность стандартам». Очевидно, что это понятие не относилось к нему самому. Ведь Шерлоку не нужно было надевать никакого кольца. Это он понял благодаря книжкам, поскольку его мать ничего ему не объясняла (как делала это с Майкрофтом). Конечно, ему было всего одиннадцать, но уже тогда он понимал, что мать предпочитала ему Майкрофта. Так же, как прекрасно понимал, почему. — Ты не поздравишь своего брата? — мягкий баритонный голос отца прозвучал за секунду до того, как его твердая рука легла на плечо мальчика. — Нет, — звучит после быстрого фырканья. — Почему? — спросил Сигер. Тон его голоса был скорее шутливым. — Потому что нет, — ответил мальчик, инстинктивно накрывая левую ладонь правой. Шерлок унаследовал невероятный ум своей матери, но искусство наблюдения, несомненно, передалось ему от отца. — Не хочешь, потому что у тебя нет ОРД? — спросил мужчина. Шерлок покачал головой. — Мне все равно, — быстро ответил он, раздраженно нахмурившись. Сигер сильнее сжал плечо сына. — Я уверен, что Майкрофт был бы этому очень рад. Ты же знаешь, как сильно он любит тебя, хоть и не показывает этого. Тут они с твоей матерью похожи, — прокомментировал мужчина. — Нет, он меня не любит, — ответил Шерлок, — как и мама, — добавил, крепко прижимая руки к груди. Мистер Холмс тяжко вздохнул. — Не говори так, Шерлок. Уверяю тебя, ты ошибаешься. — Но это так! — воскликнул мальчик. — Я это вижу, пап. Это потому что я… другой, — сказал он, запнувшись на последнем слове. На этот раз Сигер немного поколебался, прежде чем ответить. Они оба молча наблюдали, как Майкрофт принимал вежливые объятия и комплименты от гостей под горделивым взглядом Вайолет, которая не упускала возможности похвастаться блестящими достижениями в учебе своего сына, и светлым будущим, которое его ожидало. — Видишь ли, Шерлок, — начал он, — твоя мать следует очень… пуританскому взгляду на жизнь. Она из тех людей, которые верят, что истинный союз — это Связь, и что каждый союз вне истинного с Родственной Душой — аморален. Она также принадлежит к группе людей, которые считают, что благородство семей, подобных нашей, проистекает из родословных, и что они должны быть совершенными, состоять только из совершенных с их точки зрения союзов… незапятнанными, — спокойно объяснил мужчина, продолжая наблюдать за женой, так и не убрав руки с плеча младшего сына. — Шерлок, случаи, подобные твоему — предсказуемая эволюционная мутация. Хотя они редки, они совершенно нормальны. Но, к сожалению, определенные люди, какими бы умными они ни были, не в силах видеть дальше собственного носа. Он никогда не слышал, чтобы отец высказывался так откровенно о его матери, более того, он никогда не обсуждал ничего подобного лично с ним. Мальчик повернул кудрявую голову в сторону отца, который улыбнулся ему. Это был секрет, их секрет, понял Шерлок, растянув губы в ответной улыбке. — А теперь иди и поздравь своего брата, а перед сном я расскажу тебе о пиратах Китайского моря, — сказал мужчина, вызывая у Шерлока волнение в ожидании новой истории о пиратах. Мать много раз говорила ему, что подслушивать не хорошо, но сегодня он сделал это не специально. Ему просто нужно было дойти до кухни за стаканом воды, потому что кисть левой руки очень сильно болела. Он не мог уснуть от того, что безымянный палец горел огнем, а лейкопластырь был уже пропитан кровью. Гарри грозила раскрасить его лицо несмываемым маркером, пока он будет спать, если он снова разбудит её ночью. Поэтому мальчик не мог обратиться к ней за помощью, хоть она и спала на соседней кровати. Обычно его родители уже спали в это время, но для него это не было проблемой. Несмотря на восьмилетний возраст, Джон привык менять свой пластырь самостоятельно. Также он хорошо запомнил упаковки, из которых мама всегда давала ему таблетки, помогающие унять боль. Он знал как добраться до нужной полки, так что нет, ему не нужна была помощь ни родителей, ни сестры. Но в тот вечер на кухне все еще горел свет, и дверь была плотно прикрыта. Голоса родителей были слышны приглушенно, но отчетливо, и, стоя за дверью, и прижимая левую ладонь к груди, он не мог не услышать их разговора. — Джонатан, это не его вина, — повторяла его мать твердым, но сдержанным тоном. — Конечно нет, это не его вина. Но это уже третья школа, которая отказывается принимать его. Должны же быть еще причины?! Я не могу поверить, что дело лишь в том, что он Отвергнутый. Он же еще ребенок, чёрт бы их побрал! — воскликнул отец, повысив голос, от чего Джон вздрогнул. — Не называй его так! — строго ответила его мать. — …ООС, — поправил себя мужчина. Тяжелая тишина наполнила кухню, и Джон, стоя в коридоре за дверью, затаил дыхание, испугавшись, что сейчас его разоблачат. — Какие есть еще варианты? — спросила мать, нарушая затянувшееся, казалось, на века, молчание. — Школа в центре города. Возможно, они не станут раздувать сплетен. — Это час пути туда и обратно, Джонатан, — озабоченно пробормотала женщина. — Я буду сопровождать его, пока он не повзрослеет достаточно для самостоятельных поездок. — Его могут не принять… — Мы должны попробовать. У нас нет денег на частную школу, Мэгги. — Я знаю… — Слушай, Гарриет переходит в среднюю школу в этом году. Мы можем сменить её школу и так же зарегистрировать в городе, чтобы она могла сопровождать своего брата, а ты будешь только провожать и забирать их с автобусной остановки. Что скажешь? — А как же её друзья, милый? Гарри с ними с начальной школы… — Если мы хотим отправить Джона в школу, это единственный способ. Я не хочу подталкивать его на неверный путь, который ему и так суждено будет пройти. — Джону не суждено неизбежно стать плохим! — выкрикнула его мать, от чего Джон подпрыгнул на месте. — Перестань говорить, как эти невежды ученые по телевизору. Наш сын не преступник, он еще ничего плохого не сделал! — Но он может стать таковым, Маргарет, мы должны всерьез задуматься об этом! Он — Отвергнутый. Ты же понимаешь, что для большинства из них не предвидится счастливого будущего! И проблемы со школой — лишь малая доля того, что нас ожидает, пора принять это! — Я просила тебя не называть его так! Дискуссия продолжилась, но Джон уже не слушал. Он понял, возможно, лишь половину того, о чем говорили его родители, но общего смысла было достаточно. Он бесшумно поднялся по лестнице. Его глаза блестели от слез, так и норовящих скатиться по щекам, и несмотря на острую боль и нестерпимую жажду, он накрылся одеялом с головой, уткнувшись лицом в подушку. Он не был виноват в том, что отличался. Он не был виноват. Шерлок заперся в ванной той ночью, когда умер его отец, отказываясь открывать дверь, даже когда Майкрофт настойчиво уговаривал его, барабаня по плотному дереву. Он пустил воду в душе и встал под нее прямо в одежде, не ощущая ледяного холода. Он медленно опустился на дно кабины и губкой начал растирать кожу на левом безымянном пальце. Он растирал с усилием, пока не образовалась рана, которая начала кровоточить. — Выходи, выходи! — шептал он прерывисто, пока волна глубокой печали от потери сменялась волной гнева и отчаяния. — Выходи! — вскрикнул он в полный голос, но на его безымянном пальце по-прежнему не было ничего, кроме той раны, что он нанес себе сам. Он больше не мог позволить себе быть Несвязанным. Не теперь, когда отец покинул его. Он знал, мать хотела отослать его в школу-интернат. Однажды вечером он слышал, как она говорила об этом с отцом, и не имело значения, что его брат Майкрофт был против: теперь его мать была вольна решать сама, без отца. Он не хотел покидать дом. Он не был виноват, что чёртово имя не проступало на поверхности кожи. Он не был виноват. Джон спрятался в ванной в ту ночь, когда ушел его отец. Забравшись под раковину, верные спутники, антисептик и упаковка пластырей, были в его руках. Он не запирал дверь, но никто его не искал. Мать была слишком подавлена, чтобы думать о нем, а Гарри была слишком зла. Его тело била мелкая лихорадочная дрожь, но он легко мог ее игнорировать. Врач предупреждал, что рана на пальце может часто воспаляться и вызывать невысокую температуру. Слезы тихо катились по щекам, пока мальчик осторожно избавлялся от пластыря. Как обычно, его ОРД был покрыт засохшей кровью, и Джон начал аккуратно очищать кожу ватным тампоном, пропитанным антисептиком. Надпись кровоточила, как и всегда, и кожа горела, как и всегда. Имя было на прежнем месте, словно свидетельство проклятия, болезненно присутствующее и живущее в его крови. Из-за неё, из-за этой раны с именем «Шерлок», его отец ушел. Она — причина ссор отца и матери по ночам в течении целого года. Причина, по которой Гарри пришлось сменить школу, чтобы сопровождать его в город, и по которой она почти не разговаривала с ним теперь. Все потому, что он другой. Он был виноват.***
В школе его одноклассницы дни напролет обсуждали, на что будет похожа их встреча с Родственной Душой. Они воображали себя в ситуациях, достойных статуса худшей мыльной оперы или сопливо-романтической комедии: долгие переглядывания с мальчиком на другом конце класса, волнительный трепет от мысли, что он может быть тем самым, чье имя вишнево-красным цветом проступало под розовым металлическим кольцом; долгие прогулки и радостный смех, и, наконец, прикосновение рук, приятная дрожь и ощущение долгожданной Связи; страстный поцелуй на фоне заката, пышная свадьба, шестеро слюнявых детишек, и — «жили они долго и счастливо». Эти бесконечные разговоры вызывали тошноту. Со стороны одноклассников ситуация ничем особо не отличалась, за исключением того, что парни предпочитали обсуждение внешней привлекательности своих будущих половинок. Исходя из их слов, они все были уверены, что их суженая похожа на модель Playboy, блондинку с пышной грудью, и непременно в открытом бикини. Он, конечно, не стал им говорить, что большая часть женского населения планеты далека от внешности Барби, если только не обошлось без пластики и литров белой краски для волос. У него не было этих проблем. Без имени на пальце и ненужного ему кольца, он был счастлив, что не опускается до уровня серой массы, что в случае его класса представляло собой замечательный образец человеческой глупости. Изредка, лишь изредка, он пытался представить, каково это — иметь имя на пальце, быть как все. Это случалось, когда у его так называемых «одноклассников» были дела поважнее, чем высмеивать его, обзывая уродом в разговорах между собой, говоря так громко, чтобы он мог ясно услышать их слова. И когда его оставляли в покое, он мог проводить время в химической лаборатории, пропуская бесполезные для него уроки. И к чёрту предупреждения декана! Оценки Шерлока были одними из самых высоких, не это ли идеальный предлог, чтобы посвятить своё время более интересным и информативным занятиям. Он был почти уверен, что его ОРД, при условии, что он все-таки существует, будет именем парня. Его шестнадцатилетнего опыта было более чем достаточно при высоком IQ, чтобы понять, что он не переносит на дух женщин и их непредсказуемые перепады настроения. Он не испытывал отвращения к ним с физической точки зрения, он вообще ничего не испытывал, когда доходило до поцелуев или секса с девушками и парнями, которых ОРД не заботил в принципе. Его оценка других людей происходила прежде всего на интеллектуальном уровне, и интеллектуально говоря, девушек он не мог вынести. Следовательно, парень. Он был бы чуть менее умным, чем Шерлок, но все же выше среднего. Соревнования возбуждали в Шерлоке азарт, но он не смог бы почувствовать комфорта в общении с человеком своего интеллектуального уровня, с которым (следуя социальным понятиям) он должен был провести свою жизнь. Он не смог бы ценить человека, над которым желал бы одержать победу, особенно после её достижения. Это привело бы лишь к разочарованию, и скорее всего, сделало бы их врагами, а не возлюбленными. Этот парень был бы немного суетливым человеком, но эксперименты Шерлока не беспокоили бы его. Он представлял себе личность с волевым характером, ведь Шерлок станет детективом, поэтому его партнер не мог остаться безучастным. Он действительно желал, чтобы его партнер зависел от необходимости действовать. Да. Внешний вид не был важен. Он вряд ли мог быть выше него — Шерлок уже был довольно высок для своего возраста, — и он точно должен быть англичанином (хотя последнее было скорее его личным предпочтением). Реальность же была такова, что он мог представлять любого человека, и любое имя, но никто из них никогда не будет рядом с ним. Он Несвязанный, что означало только одно — вечное одиночество. Джон сразу понял, что если он хочет избежать неприятностей, он должен лгать. Мать купила ему зеленое металлическое кольцо, такое же, как у всех его школьных друзей. Оно было достаточно широкое, чтобы покрыть большую часть пальца и скрыть лейкопластырь. Джон начал проводить, по крайней мере, два дня в неделю, обрезая ножницами края всех имеющихся пластырей, чтобы подогнать их к ширине своего кольца. К сожалению, ему приходилось менять их несколько раз в день из-за быстро проступавшей крови, так что приходилось быть особенно внимательным и осторожным. По этой причине он был вынужден отпрашиваться с урока в туалет, и только закрывшись в кабинке, мог снимать кольцо и быстро менять пластырь. Зачастую недостаточно было просто сменить пластырь — антисептик также был необходим, особенно в плохие дни, когда рана горела из-за сильного воспаления (что часто случается у подобных ему), но он был вынужден обходиться тем, что имел под рукой. Учителя обо всем знали и не задавали вопросов. К счастью, его одноклассники были в неведении, и так должно было оставаться и дальше. Избегать неудобных вопросов, ответов на которые он дать не мог, было гораздо проще. ОРД был часто обсуждаемой темой, но, в основном, на теоретическом уровне. К скрытным людям относились не с подозрением, а с безмолвным пониманием. Для некоторых людей ОРД был очень интимной темой, как и для него (по понятным причинам). Для Джона это было более чем интимно: это было опасно. Лишь однажды он допустил ошибку, открывшись, что он Отвергнутый. Рассказал он это своему лучшему другу в начальной школе, но ребёнок испугался и убежал в слезах к учительнице. Тот мальчик больше никогда не говорил с ним и не подходил, а позже отцу Джона позвонили и сказали, что его сын больше не может посещать их школу из-за жалоб некоторых родителей. Нет необходимости объяснять, что он ничего не сделал (по крайней мере, ничего плохого), его отец знал это. Это было просто проклятие Отвергнутых, и хотя Джонатан боролся за сына, постоянный стресс, в конце концов, возымел верх. Алкоголь и разочарование шли бок о бок. Алкоголь, и семья из четырех человек чуть меньше. С того момента, как его отец ушел из дома, Джон поклялся, что больше никогда и никому не доставит неприятностей. Или, если бы что-то пошло не так по его вине, он бы решил все самостоятельно. Мать была сильной женщиной, но без мужа и с двумя детьми на руках, на нее и без того свалилось слишком много забот, она не заслуживала неприятностей, которые неизменно приносил домой Отвергнутый. У него было много друзей (ничего не подозревающих), у него было уже несколько девушек (ничего не подозревающих), он был частью отличной команды по регби с хорошим тренером (ничего не подозревающим), но он с опасением смотрел на модули по выбору Университета (многие из подобных ему даже не заканчивали среднюю школу, не говоря уже о поступлении в Университет). Но, несмотря на тщательно проработанную, четко отрепетированную ложь, в течение всех семнадцати лет Джон Уотсон опасался притаившихся теней, словно следящих за ним из-за угла. Он старался быть образцовым учеником, но при этом для него было обычным делом участвовать в драках, даже с парнями постарше. Его сестра, несмотря на едкие замечания в его сторону о сущности преступника, которым он наверняка станет, начала перебарщивать с алкоголем, и бросила университет прежде, чем начала приносить в дом неприятности, которые Джон оставлял за порогом. Её очередной провал, когда она в третий раз не прошла собеседование на работу, лишь усилил её гнев. И не желая ничего слушать, она начала закидываться алкоголем еще больше. Однажды вечером она выпила так много, что оказалась в больнице в шаге от этильной комы. Джон, который пришел к ней среди ночи, с осуждением смотрел на нее, остановившись в дверном проеме. От охватившего его гнева, он подумал — такие люди, как Гарри Уотсон, не достойны иметь Родственную душу.***
В свой восемнадцатый день рождения Шерлок не получил никакого подарка. Никакой вечеринки не было организовано, как не было ни гостей, ни торта. Его мать лишь на словах пожелала ему всего наилучшего и поцеловала в лоб. В то время как старший брат отправил ему посылку из Лондона, которую он так и не открыл. Он больше не чувствовал себя комфортно в этом доме. Это здание перестало быть его домом со смертью отца, и с каждым годом он все больше убеждался в этом. Он знал, что мать не могла вынести его присутствия, хотя и старалась этого не показывать. Возможно, ее материнский инстинкт был сильнее её приверженности к социальным правилам, однако, это не мешало ей видеться с младшим сыном не более двадцати минут в день. Майкрофт был единственным, кто хотя бы пытался проводить с ним время за ужином. Но, с тех пор, как он уехал на обучение в Университет, Шерлок проводил время за столом в компании, разве что, вечерних новостей. Нельзя сказать, что ненависть не была взаимной. Мир Шерлока был заключен в четырёх стенах его комнаты, среди пузырьков токсичных растительных дистилляторов и бабочек, мастерски пойманных и красиво размещенных в рамки под стеклом. Он обрел в лице Химии того друга, которого у него никогда не было. Члены семьи были слишком холодны и безразличны к нему, а его одноклассники слишком невежественны, чтобы не тыкать пальцем в его отличие от других (он был куда более свободен, чем все остальные). У него не было никаких связей, у него не было никаких обязательств. Он не должен был связывать себя с кем-то, ему не придется делить свою жизнь и свой ум с кем бы то ни было. И если это была цена его свободы, то тут нет никакой жертвы. Совсем наоборот. Если он был рожден, чтобы жить один, то тем лучше. В свой восемнадцатый день рождения Джон получил из рук своей матери синюю бархатную коробочку с его личным серебряным кольцом. Мать выбрала кольцо более широкое, чем традиционное, чтобы он мог скрыть пластырь. Но, в целом, оно выглядело элегантно, почти классично. На нем также были выгравированы его инициалы (по верху, рукописным шрифтом), и это был самый красивый подарок, который Джон когда-либо получал. Он знал, что мать потратила на это кольцо больше, чем могла себе позволить, но увидев счастье в её глазах, у него не хватило смелости сказать об этом вслух. После того, как Гарри ушла из дома, отправившись в Лондон, чтобы найти «Клару» (по крайней мере, такова была ее представленная причина), улыбка матери могла сделать день Джона идеальным. — Оно точно не выполняет свою роль, — сказала Маргарет, обхватывая его лицо ладонями и целуя в щеку, — в твоем случае никогда не будет настоящего поиска. Но я хотела, чтобы ты чувствовал себя, как все, потому что ты ничем от них не отличаешься. Ты действительно хороший мальчик, Джон, а те, кто думает иначе из-за предрассудков, ошибаются, — добавила она. Джон улыбнулся в ответ, обнимая ее и немедленно сменив кольцо на новое. Он постарался сделать это быстро, чтобы женщина не заметила белого пластыря, уже пропитанного кровью, скрыв его серебряным кольцом, которое легко скользило по коже. — Оно идеальное, мам, спасибо, — поблагодарил ее Джон, садясь за стол, когда она отвернулась, чтобы вытащить пирог из духовки. Это был один из тех дней, которые окупали все его усилия, заставляя забыть чувства гнева и ненависти к незнакомому «Шерлоку», которого он никогда бы не встретил, но который все же сумел превратить его жизнь в ад.***
У Виктора были руки скрипача. Тонкие изящные пальцы со слегка смуглой кожей, ухоженными ногтями и легкостью касаний. Он относился ко всему так, словно играл на скрипке: с элегантной изящностью и искренним интересом. Листая страницы книги, или вынимая сигарету из упаковки… Если бы у нежности было имя, то оно несомненно было бы «Виктор Тревор». Однако Шерлоку понравилось то, что он не относился к нему с таким же изяществом, скорее напротив. И хотя у Виктора могли быть нежными руки, но его музыка была страстной, стремительной. В первый раз, когда Шерлок встретил его, парень играл Моцарта, первую часть концерта для скрипки №3. И по мастерству, с которым он исполнял композицию, Шерлок сразу понял, что никогда не сможет сыграть что-то с такой же виртуозностью. Руки Виктора были созданы для точности и скорости. Он был его противоположностью. Солнечный и экстравертный, он был настолько общителен, что лишь малая часть людей в университетском городке не слышала о нем. Студент-физик с очень высокими оценками, Тревор был примером парня среднего достатка, которому без труда удалось найти место в жизни. Красивый внешне, его голубые глаза и каштановые вьющиеся волосы привлекали внимание и женщин, и мужчин. Но Виктора привлекало всё странное, как Шерлок, например. Очевидно, что Тревор кое-что слышал о нем из разговоров в кампусе. Слухи, которые, в основном, ходили вокруг его спора с профессором органической химии, которого Шерлок исправлял в течение почти всей лекции (справедливо, надо заметить). Именно Виктор подошел к нему, и несмотря на сопротивление Шерлока с ним сближаться, с течением времени он стал находить его компанию странным образом приятной. Приятной и физически, как он понял позже. Шерлок мало что ценил в Викторе — кроме музыки и его врожденной страсти к неприятностям, больше всего его привлекало то, что у парня не было предрассудков, и что он не держался никаких социальных правил. Даже тех, что были связаны с ОРД. Наедине с Шерлоком он не скрывал свой ОРД: «Крис». Так же, как он не шутил и не высказывался относительно того, о чем весь университет уже давно гудел, о дилемме — был ли Шерлок на самом деле Несвязанным. Он лишь хитро улыбнулся и под столом вытянул ногу так, чтобы коснуться лодыжки Шерлока. Таким образом, Холмс на втором курсе химии в Королевском колледже открыл для себя приятную сторону секса. В руках скрипача-физика по имени Виктор Тревор. Оба любили экспериментировать — будучи студентами химии и физики, это было неизбежно, и секс не стал исключением. Иногда он был быстрым и импульсивным, иногда сопровождался томными поцелуями, которые неизбежно приводили ко второму раунду, но для них обоих он всегда был просто сексом. Хотя Виктор не верил в социальные условности, связанные с ОРД (вроде, не заниматься сексом с другими, кроме Родственной Души), он был убежден, что только «Крис» будет единственным человеком, которого он действительно полюбит, и он ясно предупреждал об этом всех, с кем вступал в отношения. Шерлоку было все равно. Секс с Виктором был приятным и без обязательств, и на некоторое время разгружал его мозг, так что этого было достаточно. Они, пожалуй, были друзьями, друзьями с привилегией, что было весьма полезным дополнением. Каркас кровати Виктора шумно скрипел во время последних толчков, в конце которых их с Шерлоком накрывал оргазм. Шерлок оставался в рубашке, на Викторе была футболка и носки, и прежде чем лечь рядом с ним, он поцеловал Шерлока в шею, на что тот никак не отреагировал. Они глубоко дышали — не синхронно — несколько мгновений, прежде чем Виктор сел спиной к изголовью кровати, потянулся к тумбочке и вытащил упаковку салфеток. Он вытянул пару и протянул их Шерлоку, который принял их, чтобы привести себя в порядок. Закончив, все так же молча, Виктор потянулся за пачкой сигарет и, вытянув сразу две, поднес их к губам. Шерлок наблюдал за плавными, гармоничными движениями его пальцев, когда они щелкали зажигалкой, и как вздымается грудная клетка, когда он сделал первую затяжку. После он передал одну сигарету Шерлоку, который принял её с немой благодарностью. Никотин после секса стал на вкус ещё лучше. — Тебя не было в комнате прошлой ночью, — начал Виктор, выпустив облако серого дыма в полумрак комнаты, освещенный только ночным светом уличных фонарей. — Я надеялся провести ночь с тобой… — Ты провел со мной эту ночь, — ответил Шерлок, стряхивая пепел в пепельницу. — Это не то, что я имел в виду, Шерлок, — ответил парень. — Тогда конкретизируй, Виктор, — парировал он. Шерлок знал, о чем идет речь, поэтому не был слишком удивлен, когда парень схватил его за левую руку, нервно расстегнул манжету и закатал рукав рубашки выше локтя. Ряд красноватых точек, некоторые из которых уже посинели, яркими пятнами выделялись на его светлой коже, так что их можно было увидеть даже при слабом освещение. — Я достаточно конкретен? — с сарказмом спросил физик, слегка сжимая его руку, словно подчеркивая свои слова. — Что на этот раз? Снова кокаин? Я думал, что в тот раз ты просто попробовал. Ты знаешь, насколько это опасно? — спросил он, всматриваясь в лицо Шерлока со смесью гнева и беспокойства. Холмс, выдергивая руку, устало вздохнул. — Кокаин. Бензоилметилэкгонин. Номенклатура МСТПХ: Метил-3-бензоилокси-8-метил-8-азабикликооктан-2-карбоксилат. Молекулярная формула: C17H21NO4. Алкалоид. Печеночный метаболизм, на час укорачивает жизнь. Максимальная доза от 1 до 1,5 миллиграммов на килограмм веса, — сухо продекламировал. — Хорошо, хорошо, достаточно! Я понял, ты хорошо выполнил домашнюю работу. Что ты хотел этим доказать? — прервал его Виктор, всё ещё злясь. Шерлок продолжал смотреть в потолок. — Что я полностью осознаю, что делаю, Виктор. Нет никакой вероятности, что ситуация выйдет из-под моего контроля, и ты очень хорошо знаешь, что в отношении чистоты проводимых экспериментов я безупречен, — пояснил он. Тревор недовольно сморщил нос. — Да, я знаю, — он не мог не признать, — но это не значит, что я согласен, — добавил он с горечью в голосе, снова затягиваясь сигаретным дымом. Шерлок молчал несколько минут, его глаза были прикованы к потолку, сигарета тлела между пальцами. Спустя время он нарушил напряженное молчание, которое возникло между ними. — Помогает, — сказал он. Виктор, потушил сигарету в пепельнице, краем глаза посмотрев на него. — Что помогает? — спросил он. — Хаос, — ответил Шерлок, — здесь, — уточнил, проводя пальцем по виску. Он чувствовал, как Виктор хмурится, даже не глядя на него. — Извини, Шерлок, но я не понимаю, — ответил он в замешательстве. Холмс тяжело вздохнул. — И правда… — прокомментировал он только, потушив сигарету и поворачиваясь на бок, спиной к другу. Если бы судьба хотела, чтобы Виктор понял, то на его левом безымянном пальце было бы имя «Шерлок». Джон понимал, что его вызов в офис профессора Хардмана, преподавателя медицинской онкологии, не был строго связан ни с его учебной программой, ни с экзаменом, который должен был состояться на следующей неделе. Точно так же, как это определенно не имело отношения к его стипендии, поскольку его оценки соответствовали требованиям для сохранения стипендии в течение учебного года. Его школьная карьера шла хорошо. Он размышлял о том, что могло быть причиной вызова, ожидая в коридоре, стоя у окна, выходящего во внутренний двор. Ничего не приходило в голову. Исключив возможные варианты, осталось только одно. Он надеялся, что это не то, чего он боялся. Он очень на это надеялся. — Входи, Уотсон, — услышал он зов профессора. Джон, сделав глубокий вдох, вошел и закрыл за собой дверь. Хардман уже был не молод, его возраста и опыта были достаточны, чтобы нести ответственность за целый курс. Он прекрасно держался в свои шестьдесят пять лет. Возможно, благодаря здоровому образу жизни, который может поддерживать только скрупулезно следующий рекомендациям врач (иногда Джон замечал, как тот бегал по утрам, минуя главный вход в Университет). Густые седые волосы были элегантно уложены с ровным пробором, а его глаза насыщенного зеленого цвета не теряли своей привлекательности даже за толстыми линзами очков. Сидя в кресле за столом, он указал на один из двух стульев, расположенных перед ним. Джон, коротко кивнув, сел. Хардман задумчиво вздохнул, одной рукой кладя документы перед собой, а другой устало потирая переносицу. Одного взгляда было достаточно, чтобы Джон понял, что папка, лежащая сейчас между ними на столе из слоновой кости, была посвящена его персоне. Он натужно сглотнул, ожидая, пока профессор найдет подходящие слова. — Знаешь, Джон, прежде чем стать профессором, я был практикующим врачом, поэтому мне не редко приходилось приносить людям дурные вести. Говорят, что хороший онколог не должен сверх меры сочувствовать пациенту, но на деле это просто невозможно. Сочувствие необходимо, особенно когда ты говоришь человеку, что он медленно умирает, — начал он, делая небольшую паузу, прежде чем продолжить. — Так что ты поймешь меня, если я позволю себе открыто озвучить проблему, на которую Совет Университета указал мне только вчера, касательно тебя, — добавил он. Это совсем не утешало. Совет собирался в полном составе только для обсуждения важных дел, которые в большинстве случаев сводились к исключению студента. Они обнаружили его ложь, догадался Джон, осознавая всю безнадежность своего положения. Они поймали его, поймали его, поймали… Рефлекторно он прокручивал свое серебряное кольцо большим пальцем. — Твое заявление о зачислении на факультет медицины и хирургии было представлено мне, а также Совету. Я не увидел в нем абсолютно ничего плохого: формат был составлен правильно, вступительный тест был пройден отлично, заявку на стипендию приняли без проблем. На мой взгляд, уже по одним только этим документам ты представал отличным студентом-медиком. Затем мне показали это… — и он положил лист бумаги с гербом официального реестра перед ним. Это была фотокопия, но на ней присутствовало подтверждение соответствия оригиналу. Желтым цветом была выделена только одна строка. ОРД: «Отключенный От Связи» («Шерлок») Джон не произнес ни слова. Хардман снова вздохнул. — Тебе не повезло. Лондонский университет редко проверяет своих студентов. Но с учетом обновленной статистики, из-за растущего процента ООС, в этом году были проведены более тщательные проверки, — пояснил он. Джон все еще сохранял молчание. Он просто смотрел на проклятую жёлтую полосу и в сердцах желал, чтобы кармическая справедливость отвесила «Шерлоку» двадцать три года дерьма, которые пришлось перенести ему. После нескольких минут молчания профессор снова заговорил. — Я должен попросить тебя снять кольцо, Джон. Не то чтобы он этого не ожидал. Он почувствовал, как кровь застыла в жилах еще до того, как пересек порог кабинета. Он испытал острый укол вины сразу же после того, как четыре года назад поставил галочку в поле формы заявки ОРД — в поиске. Он лишь надеялся, что его гордость не будет задета настолько же сильно, как он сам себе это представлял… Но вышло куда хуже. Ему было стыдно, словно он вор, даже хуже, чем вор. И он снял кольцо с пальца, как осужденный на смертную казнь при вынесении приговора, который и хотел бы извиниться перед своими жертвами, но это было уже невозможно. Он протянул руку к профессору с белым пластырем на виду, даже не пытаясь взглянуть ему в лицо, чтобы увидеть реакцию. Этот жест был встречен молчанием. — Должно быть, больно… — пробормотал профессор, и Джон с удивлением услышал нотку жалости в его теплом голосе. Зависит от того, что он имеет в виду, подумал Джон, но ответил иначе. — Непрерывно, — прошептал он. — Принимаешь обезболивающие? — спросил профессор. Уотсон кивнул. — Парацетамол чередуется с Ибупрофеном, и Нимесулид, когда начинается воспаление, — ответил он. — Почему ты лгал, Джон? — спросил тогда мужчина. Уотсон ответил не сразу. Он пытался подобрать слова, чтобы не выглядеть жертвой, но он не нашел подходящего весомого аргумента. Так что он решил ответить искренне. — В начальной школе мой одноклассник поделился с учителем, какие удивительные слова мама рассказала ему накануне вечером: — Мэтт, если ты захочешь чего-то и приложишь все усилия, то сможешь сделать что угодно. Я полагаю, что каждый родитель говорит относительно одинаковые слова своему ребенку в определенный период его жизни, — начал он обьяснить. — Моя мама никогда не говорила мне подобного. Но не потому, что она меня не любила, а потому, что она не хотела обманывать меня ложными надеждами. Правда в том, что, даже если я приложу все усилия, я не смогу достичь того, чего хочу, потому что передо мной всегда будет маячить препятствие. Он взглянул на онколога, внимательно следившего за ним, скрестив руки на груди. — И все из-за этого, — добавил Джон, поднимая левую руку. — Я хотел стать врачом, потому что это благородная профессия. Если бы я начал лечить людей, они, возможно, перестали бы судить обо мне сквозь призму предрассудков, и признали бы достоинства моих умений. Без обоснований, без различий, без сомнений. Но слишком мало Университетских факультетов, открытых для Отвергнутых, и Медицина не в их числе. Я солгал, чтобы получить шанс. Чтобы получить шанс, который есть у всех нормальных людей, — продолжил он, срывающимся от гнева голосом. Он не дал профессору возможности что-то сказать, сразу продолжив: — Газеты не показывают ничего, кроме статистик об Отвергнутых, заявляя, что из-за них растет число преступлений. Общественное мнение настолько сосредоточено на этих данных, что забывает о тех преступлениях, что совершили обычные люди, и поверьте на слово, таких не мало. Вы смотрите на нас с подозрением только из-за этих цифр, но постарайтесь поставить себя на наше место. Представьте себе, каково это взрослеть, зная, что имя на твоем пальце, которое никогда не перестает кровоточить и гореть, является, вероятно, доказательством того, что единственный человек, который мог тебя полюбить по-настоящему, отрекся от тебя. И ты даже не знаешь, когда именно или почему. Попробуйте представить себе, что значит чувствовать себя одиноким среди людей. И поэтому большинство из нас вырастает такими агрессивными. Хуже того: мы взрослеем под настороженными взглядами окружающих, постоянно слыша только — «извините, для вас это недоступно». Неудивительно, что мы достигаем тридцатилетнего возраста с желанием не только увидеть, как мир горит, но и помочь разжечь пламя, — закончил он, сильно стискивая зубы, чтобы гнев не захлестнул его с головой. Все время своего монолога он сжимал кулаки, и теперь почувствовал, как ногти оставляли глубокие борозды на ладонях. Некоторое время профессор молчал, внимательно смотря на него. Возможно, он искал подходящие слова, но их не было, их просто не существовало. Были только факты, и Хардман уже их озвучил. — Джон, этот Университет признает годы пройденного тобой обучения и все экзамены, которые ты уже сдал, — наконец произносит он. Джон ошеломленно взглянул на него. Хардман продолжил: — К сожалению, я не могу изменить правила Университета. Директор уже издал указ о твоём исключении, но мне удалось убедить Совет признать годы твоего обучения. Ты один из лучших моих учеников и один из лучших студентов всего курса, и мне плевать, что ты относишься к ООС. Ты заработал эти оценки своим трудом, возможно, даже больше, чем другие, — постановил он. Джон молчал, не находя слов в ответ, но онколог опередил его. — Лондонский Университет признает первые четыре года обучения по специальности «Медицина и хирургия» в качестве награды за проявленное усердие в учебе и самоотверженность. Но! Без занесения записи об обмане при поступлении, при условии… — он колебался, — что ты продолжишь учебу в Военной академии, — наконец закончил он. Джон нахмурился, выражая сомнение всем своим видом. — В армии? — все же уточнил он. Хардман кивнул. — В МККА не делают исключений. Если ты в силах защитить Корону, ты становишься солдатом, равным всем остальным. Там медицинская практика, несмотря на то, что она ограничивается операцией по оказанию первой помощи, открыта для всех, у кого есть желание ее изучать и применять на поле боя. И у тебя оно есть, — сказал он. Результат был бы тем же, если бы Джон пошел в армию самостоятельно. Было хорошо известно, что армия никого не выделяла — как бы это было возможно, когда на Ближнем Востоке шла война полным ходом? — и, в конце концов, МККА был последним местом, куда могли поступить Отвергнутые, Несвязанные, и те немногие, кто просто хотел сделать военную карьеру. Это утверждение было больше похоже на совет, потому что ни один другой Университет не принял бы его теперь, даже не смотря на признание экзаменов и четырех лет обучения. В конце концов, проигравший судьбе в этом раунде, он согласно кивнул и принял предложение. По крайней мере, он надеялся, что сможет добиться уважения как солдат. И, если Бог действительно существовал, он молил его о том, чтобы ему как можно скорее пустили пулю промеж глаз.***
Он хотел двигаться дальше. Преодолеть лимиты. Эксперименты можно было повторять, но реальные открытия всегда были связаны с определенным риском. Каждый великий ученый пересекал безопасную черту, границу между здравым смыслом и неизвестностью. Это и сделало их великими: они шли на риск. Это был не совсем эксперимент. Он не пытался ничего доказать. Это было лекарство против скуки, тоски, которая постояно преследовала его: из-за прошлого, которое он оставил позади, из-за настоящего, не имеющего никакой конкретики, из-за будущего, которое он не мог видеть ясно. Это был его способ ненадолго сбежать. Это был адреналин, бурлящая кровь, наслаждение. Час абсолютного совершенства. Так много рецепторов в мозге, словно иголок, которые стимулировали нужные точки, убирая неважное на задний план. Это заставляло его смотреть на реальность широко раскрытыми глазами. Так он видел то, чего не могли другие, мог заглянуть на самую глубину мироздания. И все это лишь используя обычный шприц для подкожных инъекций и жгут. Но это длилось всего мгновение. Возможно, он почувствовал, когда что-то пошло не так. Возможно, он сожалел о своем решении увеличить дозу, убедив себя, что уже достаточно привык, чтобы наконец проникнуть в суть всего, подобно атомам. Он смотрел, как кожа на ладони исчезает, оголяя кость. Он чувствовал боль словно от кислоты, разъедавшей её. Он даже слышал этот шипящий звук, ощущал запах вареного мяса человеческой плоти, и, сколько бы он ни кричал, это невозможно было остановить. Кислота продолжала разъедать слои эпидермиса и плоти выше, сначала на запястьях, затем на предплечьях… «Галлюцинации» — подсказывал ему не до конца одурманенный мозг. Зрительные, слуховые, обонятельные. Вероятно, последние два были для его мозга настоящей пыткой, и так он пытался компенсировать чрезмерную сенсорную стимуляцию. Побочный эффект психотропного вещества, введенного в вену всего несколько минут назад. По кровеносной системе прямым выстрелом в мозг. Он осознал, что у него передоз только тогда, когда открыл глаза и увидел над собой балдахин. — Я думал, ты не можешь пасть ниже. Голос донесся справа, от окна, через которое было видно предрассветное небо. Он узнал этот дом по запаху, а голос по тону. — Майкрофт… — прохрипел он из-за пересохшего горла. — Я хотел верить, что покинув университет, не получив степени, после превосходной сдачи всех экзаменов, ты прекратишь своё восстание. Я хотел верить, что это было достаточной местью, что твоя случайная работа в качестве консультанта для инспектора Лестрейда была достаточным стимулом для перемирия. Я, вероятно, ошибался… — сказал он. С минуту помолчав, он продолжил: — Я беспокоюсь о тебе, Шерлок. Шерлок лишь усмехнулся в ответ. Майкрофт проигнорировал его реакцию и всё, что он хотел этим подчеркнуть. — С сегодняшнего дня ты находишься под пристальным наблюдением. Ты останешься здесь до завершения реабилитации. Твои лекарства лежат на тумбочке. Не произнеся больше ни слова, Майкрофт Холмс, в накинутом на рубашку белом халате, отошел от окна и направился к двери. Он задержался у выхода, искоса глянув на брата. — Я забочусь о тебе, Шерлок. Хочешь верь, хочешь нет, — сказал он, и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Шерлок, перевернувшись на бок, закрыл утомленные глаза и вздохнул. Интересно, почему он не мог в это поверить? Он едва успел влететь в туалет и найти пустую кабину. Его вывернуло всем, что он съел, с сильными спазмами в животе и горле. Пришлось цепляться за край унитаза из-за сильного головокружения. Капли пота градом катились по его спине. Он услышал, как открылась дверь в туалет перед тем, как его снова накрыл приступ. — Док, ты в порядке? — голос лейтенанта Тони Монро эхом разнесся в пустом помещении, отражаясь от металлических стен. Джон сплюнул, спустил воду и рухнул на пол рядом, прислонившись спиной к пластиковой перегородке. Внезапно он ощутил сильную слабость во всем теле. — Да… да, хорошо, — ответил он, опираясь руками на колени, — это, наверно, из-за афганской традиционной кухни, — предложил он. Он почувствовал как другой мужчина прислонился к перегородке возле двери. — Мы едим её каждый вечер годами, и раньше это никогда не беспокоило тебя. Возможно, это из-за «Резонанса», — сказал он спокойным, уверенным тоном. Джон закатил глаза под закрытыми веками. «Резонанс» — это особая способность связанной пары воспринимать чувства друг друга. В случае, если у одного из партнеров происходил серьезный несчастный случай, или он тяжело заболевал, или иным образом столкнулся с ситуацией, которая вызвала сильные физические страдания, у человека в его паре могли возникнуть похожие недомогания (чаще тошнота или лихорадка). — Ты знаешь, что это не мой вариант, — ответил Джон, затаив дыхание из-за новых спазмов. — Кто знает… — ответил он, и Джон словно видел, как мужчина пожимает плечами. — С научной точки зрения это невозможно, — парировал Джон, — ты тоже должен это понимать, ведь ты «Несвязанный». — Эй, даже если у меня нет имени на пальце, я верю в любовь, приятель, — ответил он, и Джон мягко покачал головой: снова та теория, предполагающая, что, если Связь истинная, то остается неразрывной, несмотря ни на что. — И у тебя на пальце есть имя, так что это не совсем уж невозможно, — закончил лейтенант. Ватсон вздохнул, снова прикрывая глаза. — Это пустая трата времени, Монро. Это невозможно. Боль, накатившая словно волна, появилась сразу, как он упал на землю. Начиная с плеча и распространяясь дальше по груди, рождала неконтролируемую дрожь в руках и гулкое сердцебиение барабанной дробью в голове. Его сил хватило чтобы застонать, потому что боль была настолько сильной, что он даже не мог заставить себя кричать. Было странно. Раньше он видел так много солдат с огнестрельными ранениями, но никто, никто не щадил легких, разрывая их криками, от бредового до истерического. Он умрет в тишине. Тем лучше. — Ватсон! Он чувствовал всем телом горячий песок, шум вокруг, голоса, крики, стоны и выстрелы, минометные и пулеметные. Все как-то отдаленно, приглушенно. Капли холодного пота стекли по вискам, ткань камуфляжа липла к его коже. Но не в месте ранения, по крайней мере. — Джон! — Позовите доктора! — Доктор! Доктор! — Джонни, Джонни, мы здесь, оставайся с нами! Он хотел дотянуться рукой до раны, почувствовать, насколько глубокой она была, какое у нее расположение. Он хотел коснуться нечетких фигур, что склонились над ним — его товарищи, он знал. Но крупные слезы застили его глаза, и он боялся, что закрыв их, больше никогда не откроет. Хотел сказать им, что делать, куда нажимать, чтобы проверить, не попала ли пуля в жизненно важные органы, прошла на вылет или нет. Но его рука была тяжелой, как и его голова. Анемия, вероятно, учитывая, сколько… сколько времени прошло? — Сними её, сорви рубашку. — Боже… Боже, сколько крови. — Монро, если тебе плохо, отойди подальше! — Джонни, подожди, хорошо? Доктор сейчас придет, они вызвали транспорт. Тебя заберут отсюда. Мы вытащим тебя из этого ада, не волнуйся, хорошо? — Морфий, достаньте морфий из ваших аптечек! Неясные фигуры суетились вокруг него, руки, грязные от песка и пыли, сильно давили на его левое плечо. Было чертовски больно, но он не мог говорить, потому что едва дышал, едва хватало сил, чтобы делать короткие вдохи сквозь сжатые зубы. Он действительно не хотел умирать, точно не так. Из-за тускнеющих силуэтов, все больше и больше похожих на тени, Джон уже не мог различить людей, которых знал, поэтому смотрел на яркое солнце. Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но это совсем не так. Ты ни о чем не думаешь. Твоя жизнь просто перестаёт существовать. Есть только настоящее, заключенное в мгновение, которое длится бесконечность, и единственное, что мозг способен реально сформулировать — мольба. Пожалуйста, Боже, позволь мне жить. Он очнулся, когда лихорадочная дрожь пробежалась по его спине, сводя мышцы от холода. Он вспомнил это ощущение, которое его так раздражало, когда у него бывала высокая температура. Он медленно открыл глаза, ослепленный светом фар, проносящихся мимо автомобилей, и сигнальными огнями патрульной машины, на капоте впереди. Сам он, как оказалось, лежал на заднем сидении машины, завернутый в свое пальто и оранжевое одеяло, а на лбу покойлся мешочек со льдом. Он сморщил нос. — Еще одно…? — пробормотал он, не снимая одеяло. Ему было холодно, очень холодно. — Я всегда держу запасное в багажнике, — услышал он голос со стороны водителя. Лестрейд. — Как ты? — спросил инспектор. Но Шерлок проигнорировал вопрос. — Что случилось? — вместо этого спросил мужчина. Последнее, что он помнил, как он анализировал труп в переулке в Бейсуотере, а затем темнота. — Ты потерял сознание, — сообщил ему Лестрейд, — внезапно, без предупреждения. Ты, как всегда, укорял в глупости Андерсона и отдел научного анализа, а через мгновение пал без чувств, — пояснил он. Холмс раздраженно проворчал: — Я отлично себя чувствовал. — Мне тоже так казалось, — кивнул Лестрейд. Шерлок чуть сдвинул одеяло, чтобы вытащить руку, затем снял мешочек со льдом со лба. — Место преступления? — Ты собрал достаточно доказательств. Труп уже переместили, а судмедэксперт заканчивает отчет, — ответил Грег. Шерлок недовольно покачал головой, но мир закружился слишком быстро, на его вкус. Пришлось снова закрыть глаза. — И ты не спросишь, не употребляю ли я снова наркотики? В конце концов, мой брат назначил тебя моим личным опекуном, не так ли? — сказал Шерлок, сморщив нос в гримасе отвращения. Лестрейд вздохнул. — Послушай, я просто делаю то, что велит мне твой брат. И я не твой опекун. И, нет, я знаю, что ты не употребляешь, — ответил он. Шерлок сразу понял, о чем идет речь. — Надеюсь, ты не изменил порядок моих носков, как в прошлый раз. — Я не обращаю внимания на их местоположения, когда ищу наркоту, уж извини, — сказал Лестрейд. — В любом случае, ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? Может все-таки в больницу? Шерлок нахмурился, затем отрицательно покачал головой. — Ты хоть в курсе, что могло случиться? — настойчиво спросил инспектор. — У меня есть две теории, — начал Шерлок, вытягивая перед собой левую руку, чтобы видеть тыльную сторону ладони, — одна из которых невозможна. Лестрейд не был дураком, и отлично понял, что Шерлок имел в виду. — Резонанс? — спросил для подтверждения. Холмс кивнул. Они молчали какое-то время, каждый думая о своем, пока Грег не прервал возникшую тишину. — Такое возможно, — сказал он. Брови Шерлока вздернулись, выражая скептицизм. — Легенду слышал? Те, чья Связь настолько сильна и чиста, что, несмотря ни на что, неразрывна. Возможно, у тебя есть Связь, которая преодолела века и прошлые жизни, и теперь ты чувствуешь ее отголосок, — сказал он. Шерлок цокнул языком. — Не говори чепухи, Лестрейд. Я Несвязанный. Никакого ОРД, никакой Связи, — раздраженно отрезал он, — это простой и раздражающий принцип. А теперь отвези меня домой, будь добр. Грег вздохнул и, предпочитая молчание бесконечной дискуссии, завел двигатель машины и направился к дому Майкрофта, где Шерлок все еще гостил (теперь уже ненадолго). Смотря в окно, Шерлок задумчиво потер левый безымянный палец под одеялом. Нет, не было никого с его именем на пальце. Когда ты рожден быть одиноким, надо просто принять эти правила.***
Иногда всего слишком много. Давления, ожидания, разочарования, которые следуют друг за другом. Слишком многое, о чем нужно думать, слишком много проблем, которые требуют решений, слишком много людей, которых вы встречаете, и которых вы бы никогда не заметили раньше. Его рука нервно подрагивала. Его нога стала совершенно бесполезной конечностью. Его палец болел так, словно вот-вот отвалится. Плечо отзывалось болью при любом неловком движении рукой. Он — бывший солдат, от которого отказались в МККА из-за диагноза ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), в существование которого он не верил. Одинокое существо, бродящее по Рассел-сквер без какой-либо цели и надежды, в поисках чего-то, что он сам не мог сформулировать. Вечное настоящее, которое не имело никакого будущего. — Джон? Он стал олицетворением бесполезности. — Джон Уотсон? Он услышал голос, зовущий его по имени, сквозь дымку мрачных мыслей. Джон повернулся в сторону человека, который, обратившись к нему, встал со скамейки, и даже если лицо этого человека вызвало у него смутные воспоминания, этого было недостаточно, чтобы понять, кем являлся мужчина. — Стэмфорд, Майк Стэмфорд. Мы ходили вместе в Бартс. Так вот кто это был. — Да, извини, да. Привет, Майк, — сказал он тогда, пожимая руку, которую протянул ему мужчина в длинном плаще и круглых очках. Он вспомнил — третий курс МЕДа. Как он растолстел. — Да, знаю, я поправился немного. Еще как. — Нет, нет, — проговорил он тихо, и, очевидно, неправдоподобно, но Майк не заострил внимания. — Я слышал, что ты был где-то за границей и тебя подстрелили. Что случилось? — Меня подстрелили, — сказал он очевидное, не желая ничего добавлять. Майк не ответил. Видеть старого друга было приятней, чем гулять по Лондону, не имея ни малейшего представления, что делать. Поэтому, купив по кофе, они сели на ту же скамейку, где Майк сидел немного раньше. Было очевидно, что Стэмфорд понятия не имел, что сказать — немногие действительно знают, о чем говорить с хромым бывшим солдатом, у которого было выражение лица человека, готового спрыгнуть с Лондонского моста до вечера, — поэтому Джон нашел нейтральную тему. — Итак, ты все еще в Бартсе? — Теперь я там преподаю. Молодым людям с блестящими умами, какими когда-то были и мы. Боже, ненавижу их! — усмехнулся он. Джон, скорее рефлекторно, тоже усмехнулся. — А ты? Останешься в городе, пока не найдешь, чем заняться? — спросил Майк. — Я не могу позволить себе жить в Лондоне с военной пенсией. — Нет, ты не сможешь жить где-то еще. Уж точно не тот Джон Уотсон, которого я знал! — воскликнул Стэмфорд, возможно, чтобы подбодрить его, или чтобы пошутить. — Я больше не тот Джон Уотсон, которого ты знал… — ответил он шепотом. Его рука внезапно снова задрожала, и он несколько раз сжал ладонь в кулак, надеясь, что дрожь пройдет, прежде чем Стэмфорд заметит. — Гарри не может тебе помочь? — спросил он. Джон горько усмехнулся. — Нет, такое вряд ли возможно. — Даже не знаю… Почему бы тебе не снимать жильё в доле с кем-нибудь? — предложил Майк. — Да ладно. Кто бы захотел такого соседа, как я? — ответил Джон со скепсисом. Майк ответил с удивленным смешком. Джон нахмурился. — Что такое? — Ты второй человек, который говорит мне это сегодня. Если бы Уотсон был менее любопытным человеком, он, вероятно, не обратил бы внимания, и просто посмеялся бы над совпадением, которое произошло в жизни старого приятеля. Если бы он действительно был в отчаянии, его бы это не заботило, и он не задал бы следующий вопрос. Оглядываясь назад, тот факт, что он все еще не сдался, стал решающим. — А кто был первым?