Три разговора

Рим приветствовал Чезаре тихо – не было ни фанфар, ни ликующей толпы народа, ни летящих на голову лепестков роз, улицы вечного города были свободны и будто сами расступались перед старым знакомцем. Лошадь резво стучала копытами по брусчатке мостовой, а герцог Валентино покачивался в седле и клевал носом. Непростой день, непростой год. За время отсутствия Чезаре – довольно длительного, надо сказать, отсутствия – город почти не изменился. Не стал ни чище, ни свежее, и добрее, наверное, не стал. Во дворце его ждали только самые близкие, всего полтора десятка человек, с которыми нужно было обсудить срочные дела. Всех остальных Чезаре намеривался принять в течение следующей недели, сразу после того как выспится, отъестся и смоет с себя дорожную пыль. С отцом встретились довольно холодно – тот еще с раздражением вспоминал неудачи с Фаэнцей, влетевшие святому престолу в копеечку, и был недоволен проволочками с флорентийской Сеньорией. Чезаре на это только морщился устало. Возможно, эти дела и можно было провернуть быстрее и легче, но получившееся в итоге его вполне устраивало. В конце концов, они добились, чего хотели – слава знаменосца церкви теперь летит намного впереди него, и большинство крепостей предпочитают сдаваться без боя. И, пожалуй, в этом-то как раз и состоял самый удивительный парадокс: все складывалось слишком хорошо, просто приторно хорошо, но вместе с тем, напряжение внутри Чезаре росло день ото дня, заставляло нервничать, ждать удара в спину. Он негодовал: в чем же дело?! Феодалы сдаются, народ и армия его обожают, Франция более, чем лояльна… Откуда предчувствия, тревога, страхи? «Чем выше мы забираемся, тем больше боимся посмотреть вниз», - сказал как-то кто-то и великих. Чезаре был склонен думать, что понимает теперь значение его слов. Чезаре заперся в своих покоях, захлопнул ставни, задернул шторы, завел дегустатора, выставил возле дверей охрану. Чезаре как никогда был близок к паранойе. Леонардо да Винчи нанялся на службу к Борджиа сам, практически - не спросив разрешения даже у самого Борджиа. Возможно, именно по этой причине, а возможно, по десятку других, между гонфалоньером и изобретателем сразу возникла стойкая взаимная антипатия. Однако гениальный флорентиец, хоть и был человеком с необъятным самомнением, свое дело знал и с возложенными на него обязательствами справлялся. Чезаре при первом же удобном случае отослал да Винчи в Рим, от греха подальше, аргументировав это тем, что полевые условия малопригодны для составления проектов, и теперь изобретатель требовал аудиенции, дабы рассказать своему заказчику о проделанной работе. Борджиа скрипел зубами и раз за разом отговаривался срочными делами, прекрасно, впрочем, понимая, что такой трюк невозможно проделывать вечно. В итоге, флорентиец явился сам, без всякого приглашения. Леонардо уже разменял пятый десяток, но был крепок, имел цепкий взгляд и громкий голос. «И скверный характер», - добавил про себя Чезаре. Он сдержанно поприветствовал своего работодателя и сразу занял кресло у балкона, в котором еще пять минут назад сидел сам хозяин покоев с книгой. - Итак, - Борджиа через силу растянул губы в улыбке, тщетно пытаясь вернуть душевное равновесие. – Что привело Вас ко мне, сеньор да Винчи? Видимо, вместо улыбки получился оскал, потому что мастер неуверенно заерзал в кресле. - Готов проект перестройки укреплений Форли, мой лорд, - сказал он хрипло. Чезаре, больше не пытаясь изображать участие, кивнул: - За чем же дело встало? Представьте сметы казначею, набирайте зодчих и принимайтесь за работу. - О том и речь, сеньор, если при перестройке крепости использовать все доступные нам новшества… это выйдет довольно затратно. Герцог мысленно застонал. Ах, да, как же он мог забыть эту отличительную черту мастера да Винчи! У мастера да Винчи – все довольно затратно. И Чезаре, поскрипев зубами, скорее всего, дал бы отмашку на это строительство, если бы был полностью уверен, что изобретатель не вложит добрую часть суммы в какой-нибудь очередной свой полубезумный проект. - И… в какую сумму нам встанет перестройка Форли? От названной цифры Чезаре захотелось смеяться. - Вам придется умерить свои аппетиты, мастер да Винчи, - честно сказал он. - Разве Вам не хочется оставить после себя что-нибудь воистину выдающееся? - Думаю, этого хочется Вам – я свое имя уже обессмертил. Да Винчи вздернул нос, но потом улыбнулся лукаво. - Я свое тоже, будьте уверены. И все же, - мастер поудобнее устроился в кресле, -крепость Форли могла бы стать воистину произведением искусства, памятником нашего времени, восьмым чудом света. - Могла бы, - согласился Борджиа. - Но тогда мне пришлось бы здорово сократить расходы на кампанию в Неаполе. Я предпочитаю тратить деньги на то, что еще предстоит завоевать, а не на то, что уже завоевано. - Но оставить после себя Неуязвимую крепость… - мастер, войдя в раж, подскочил и стал прохаживаться туда-сюда, размахивая руками. - Разве это не заманчиво? Это важнее куска земли, который, ко всему прочему, не имеет никакой политической ценности. - Я бы предпочел оставить после себя неуязвимое государство, нежели неуязвимую крепость, - сказал Чезаре, и непонятно было, шутит ли он. - Еще ни одно государство на людской памяти не существовало вечно, - ответил ему да Винчи, замерев возле стены. - Даже Вечный Рим пал под натиском варваров. Искусство же не стареет с годами, и, если оно истинно, если в него вложена душа, не теряет ценности. Чезаре сложил руки на груди, как имел привычку делать всегда, когда готовился дать решительный и бескомпромиссный отказ. - Но искусство еще никого не спасло от голодной смерти, не защитило от бандитов, не помогло согреться у холодного очага. Искусство не поможет Италии пережить темные времена, как не помогло оно и Великому Риму. - Но город стоит, разве нет, сеньор Борджиа? И никакие варвары его не сломили. Духовные ценности не согреют тело, но согреют разум, подарят покой и цель, когда тело будет пребывать в нужде. Чезаре рассмеялся: - Не уверен, что мы все еще говорим о перестройке Форли, мастер да Винчи. Обсудите все с казначеями, они смогут сказать Вам, на какую сумму можно рассчитывать, точнее меня. Изобретатель поджал губы: - Как будет Вам угодно, сеньор. Да Винчи уходил поспешно, явно недовольный исходом беседы, а Чезаре со стоном облегчения перебрался обратно в свое кресло – туда очень удачно падало солнце – и прикрыл глаза. Ему только двадцать шесть – еще слишком рано думать о вечности. Ему только двадцать шесть, но он уже почти ничего не чувствует.