Сборник зарисовок по MDZS и The Untamed (RPS)

Поместье располагалось на границе двух великих орденов, надежно укрытое не только сильной магией, но и подходящим ландшафтом. Добраться до этих мест без меча почти невозможно из-за болотистой местности с одной стороны и отвесных скал с другой, а рассмотреть забор, принимающий очертания заросшего поля, мог лишь тот, кто знал, как использовать духовные силы, чтобы увидеть то, что скрыто от глаз обычных смертных. Сетка защитных заклинаний натянулась, пропуская прибывшего, ворота отворились, подчиняясь сильной магии. Двор был прибран и ухожен, как сад и внутренние комнаты небольшого дома, обставленного скромно, но со вкусом. Здесь имелось все необходимое для коротких неформальных встреч тех, кто отчаянно нуждался в близости, упиваясь эфемерным чувством свободы, рожденным в этих стенах. Цзян Чэн направился прямиком к купальне, минуя гостевые комнаты и кухню, коротким кивком головы приветствуя прислугу — несколько человек, тщательно отобранных в двух орденах, в течение года посменно приглядывали за домом, чтобы сохранять чистоту и порядок, их присутствие также облегчало пребывание господ, когда те находили время, чтобы выбраться в поместье с личным визитом. Неспешно раздеваясь, Цзян Чэн разглядывал пар, клубящийся на поверхности воды, стараясь побороть томящееся предвкушение скорой встречи. Лань Сичэнь не подпустит к себе, пока с тела не будет смыта дорожная пыль — отголоски войны с Вэнями по-разному напоминали о себе каждому из них в мирные дни. Ополоснувшись, Цзян Чэн облачился только в нижнюю часть приготовленного для него наряда, соответствующего цветам ордена Юньмэн Цзян. Он не стал собирать влажные волосы в строгую прическу, заплел в быструю косу, чтобы не мешали и не лезли в лицо. Лань Сичэнь ожидал в покоях. На столе перед ним лежали свернутые свитки, наверняка неоднократно просмотренные, а ранее заваренный чай так и стоял нетронутым, давно остыв. Цзян Чэн промолчал, что опоздал из-за грозы, надвигающейся со стороны болот. Будь он менее искусен в полете на мече, не стал бы рисковать в непогоду, но уж очень хотелось поскорее увидеться, ведь в их последнюю встречу на совете кланов в Башне Золотого карпа всюду сновал люд, мешавший обсудить личные дела, не говоря уже о чем-то большем. Именно поэтому присутствующим на том совете Цзян Чэн запомнился раздраженным и резким. Многие высказывались в лицо и за спиной, что у него тяжелый характер, ни для кого не секрет, каким своенравным и жестким бывал Цзян Чэн, особенно в порыве гнева, но он никогда не ощущал осуждения со стороны Лань Сичэня. Может потому, что в Облачных Глубинах учили сохранять лицо непроницаемым, а взгляд — теплым в любых ситуациях, или потому, что рядом с Лань Сичэнем Цзян Чэн не стеснялся быть собой, смывая маски вместе с грязью, потом и дорожной пылью всякий раз перед тем, как войти в общие покои возведенной ими тайной резиденции. Опустившись на колени за спиной Лань Сичэня, Цзян Чэн наклонился вперед, уложив подбородок на крепкое плечо. От густых и даже на вид тяжелых волос исходил едва заметный аромат свежих трав. Отведя мягкие пряди в сторону, Цзян Чэн провел кончиком носа вдоль полоски кожи, белеющей над воротником — Лань Сичэнь коротко вздохнул. — Ужин подадут позже, — предупредил он, медленно развернувшись. Цзян Чэн кивнул, запрокинув голову. Лань Сичэнь смотрел прямо, черты благородного лица казались резкими в приглушенном освещении, олицетворяя запретное и желанное. О красоте Лань Сичэня судачили все, кому не лень, но лишь Цзян Чэну позволялось прикоснуться к совершенству, отбросив в сторону титулы и одежды. Он все еще стремился достичь невозможного, хотя, узнай об их тайной связи остальные, посчитали бы, что предел итак достигнут. С кампании по Низвержению Солнца белая лента с нашивкой в виде облаков обернула запястья, скрепив два юных сердца обещанием и клятвой, принесенной в отчаянии. Они не задумывались о последствиях, не верили, что выживут в борьбе за свободу. Без земель и былой власти, с горсткой преданных людей они готовились встретить смерть, не заглядывая в далекое будущее, ведь в том дне туманным и неясным оставалось завтра. Как бы не менялся мир вокруг и они сами, пришлось приноровиться и научиться нести ответственность за отчаянные поступки прошлого в мирное время. Жаль только, Цзян Чэн пока не научился понимать, Лань Сичэню нравится быть с ним, или он вынужден принимать заботу, ведь некогда сам вручил Цзян Чэну свою ленту. Они могли многое обсудить, но в общей спальне до поры привыкли молчать, полагаясь на действия. Поднявшись на ноги, Цзян Чэн протянул руку, помогая Лань Сичэню подняться — тот бы справился сам, во вмешательстве Цзян Чэна не было нужды, но кто мог запретить ему делать то, что вздумается, если Лань Сичэнь не выказывал недовольства? В отличии от Цзян Чэна, Лань Сичэнь был одет полностью. Поначалу казалось, его даже забавляет, что Цзян Чэн часто вынужден распутывать искусно завязанный пояс, разглаживать ткань на вешалке, чтобы к утру не обнаружить заломов. Он склонил голову, чтобы не пришлось высоко задирать руки, и, пока Цзян Чэн разбирался с его ханьфу, сам неторопливо оглаживал бедра и талию через тонкую ткань нижних одежд. Если с нарядом Лань Сичэня Цзян Чэн разбирался вдумчиво и аккуратно, то на собственный едва хватало терпения — все равно он не выберется за пределы поместья помятым, а здешняя прислуга порой видела господина и в менее потребном виде. Казалось бы, это Цзян Чэн не постеснялся заявиться в покои в нижних одеждах, но ему всегда сложнее обнажиться полностью, пусть даже в темноте и перед человеком, который не раз видел его голым. — Ваньинь, позволь мне, — просьба стала частью особого ритуала. Лань Сичэнь держался за пояс, не предпринимая попыток распахнуть его, пока Цзян Чэн не будет готов. Они воевали бок о бок, сталкивались с реальными чудовищами, мертвецами и смертью. Умом Цзян Чэн понимал, что Лань Сичэнь не судил его за шрамы, но пока сам считал их постыдными, верил, что другие думают так же. Когда он потянулся за поцелуем, Лань Сичэнь ответил. Резко обнял за плечи, сгреб к себе, выдав ответное желание. Лань Сичэнь не выпускал из объятий, пока Цзян Чэн не расслабился под умелыми прикосновениями — может, они не научились обсуждать насущные проблемы, но за столько лет знали, как доставить друг другу удовольствие и переключить внимание. Губы порхали по коже, подушечки пальцев выводили узоры — Цзян Чэн всегда писал свое имя, одной лишь ленты было недостаточно, чтобы удостовериться и навсегда присвоить. Он по сей день задавался вопросом, пытаясь отыскать подвох и понять, чем заслужил особое отношение Лань Сичэня, о котором мечтали многие. Почему именно он удостоился этой чести? Не потому что сам сильно уступал, а потому, что первый господин ордена Гусу Лань был слишком хорош. — Ты не здесь, — заметил Лань Сичэнь, уложив Цзян Чэна на широкое ложе. От внимательного взгляда не укрылось, что голову Цзян Чэна одолевали тяжелые мысли. — Возвращайся, — позвал Лань Сичэнь, нависая сверху. Кончики волос щекотно скользнули по плечам, рассыпались по покрывалу, когда Цзян Чэн потянул Лань Сичэня к себе, перевернулся, уложив на спину, чтобы поменяться местами. — Будь по-твоему, — согласился Лань Сичэнь, устраиваясь удобнее и разведя в стороны колени. Его гладкое и сильное тело льнуло к прикосновениям. Цзян Чэн трогал жадно, пытался дотянуться всюду, ожидая определенных реакций. Они давно ступили на путь совместного культивирования. Любовные практики приносили не меньший результат, чем медитативные, помогали успокоить тело и душу, возвращали терпение, которого хватало аккурат до следующей встречи — так действовала их близость на Цзян Чэна. Потянувшись к столику, стоявшему у постели, Цзян Чэн схватил неприметный пузырек. В воздухе разлился запах душистых цветов и свежей мяты. Он не разговаривал, чтобы не сболтнуть лишнего, пока аккуратно подготавливал Лань Сичэня. Иногда проще мазнуть губами по коже, обнять, взять за руку, чем позволить неосторожным и грубым словам разрушить хрупкую атмосферу спокойствия. Цзян Чэн пытался обуздать свой страх, заново учился доверию, а Лань Сичэнь терпеливо ждал, только никак не удавалось понять, зачем ему это? Цзян Чэн всякий раз напоминал себе, что дело в ленте, и нечего тешиться ложными надеждами, ведь благородный господин ордена Гусу Лань не нарушит данное однажды слово. Разведя в стороны колени, Цзян Чэн притянул к себе Лань Сичэня, обхватив под ягодицами. — Если будет больно, — начал он. Ко рту прижались пальцы, призывая к тишине: — Не будет, — мягко молвил Лань Сичэнь, в приглашающем жесте приподняв бедра. — Давай же, Ваньинь. Цзян Чэн взял его неторопливо, но полностью, наполнил собой до краев, а потом осушил до последней капли. Забрал то, что причитается, и отдал не меньше. Они разворошили постель, крепкие ножки кровати снова поскрипывали, пока Цзян Чэн ловил ответное движение Лань Сичэня, раскрывал его, подминал под себя, сбивая постельное белье под спину. После он лежал на Лань Сичэне, восстанавливая дыхание. Золотое ядро ласково согревало грудную клетку, тепло струилось по телу вместе с кровью, только прохладный воздух остужал разгоряченную кожу, возвращая в реальность. Цзян Чэн наматывал на палец белую ленту, завязанную столь крепко, что узел не ослаб и выдержал любовную схватку. Лань Сичэнь придерживал его за плечо, позволяя вытворять непотребства. Они в самом начале шутили, что пока никто не видит, можно делать все, что вздумается, когда они остаются наедине. Снаружи разбушевалась гроза, завывал ветер. Буря, под которую попал Цзян Чэн, пересекая болота, добралась до поместья. — Ты промок в пути? — зачем-то спросил Лань Сичэнь. — Нет, — соврал Цзян Чэн. С момента прибытия он успел искупаться в горячей воде и заново намокнуть, но не под дождем, так есть ли разница? Через те места, в которых соприкасались их тела, Цзян Чэн ощутил непрерывный поток ласкового тепла — Лань Сичэнь делился энергией. — Сичэнь, — вялая попытка сопротивления была проигнорирована. — Отдыхай. Когда ты наберешься сил, я тоже возьму то, что мне причитается, — интонация выдавала улыбку говорившего. Что толку спорить, если согласился на эти условия несколько лет назад? Цзян Чэн прикрыл глаза, устраиваясь в объятиях удобнее. Он сжимал в кулаке ленту с нашивкой в виде облаков. Тело наполняло знакомое тепло, рождающее легкость. Так действовала близость Лань Сичэня.