Игра в жизнь

Когда Бекки только-только переехала к нам, стоял октябрь. Она говорила, что никогда ещё не видала такой тёплой осени, в самом деле напоминавшей в Свонлейке скорее конец лета. Всего лишь за несколько миль от нашего города, в Брайтоне, беспрестанно лил дождь, дул сильный ветер и всё небо, казалось, состояло только из свинцово-серых туч. Но, надо заметить, зима у нас всегда отчего-то была холоднее, чем в других окрестных городах, и снега выпадало больше. Итак, жаркое длинное лето и долгая морозная зима – обычно жители других городов жаловались на нашу погоду, но Ребекка ко всему привыкла удивительно быстро. Ей даже это нравилось. Но всё-таки лучшим временем года оставалась весна. Снег обыкновенно начинал таять где-то в конце марта, и к середине апреля на деревьях уже набухали почки. К концу месяца становилось совсем сухо, и Молли, скинув тяжёлые ботинки, принималась носиться босиком. Совсем недалеко от Свонлейка находился лес. Мы ходили туда с мамой, папой и моим старшим братом Дугласом, сколько я себя помнила - каждое субботнее утро вставали ровно в шесть утра и отправлялись в путь, долго блуждая, смеясь и рассказывая друг другу о событиях недели. Папа нёс мамин мольберт, я бережно держала в руках корзинку с её карандашами, брат отвечал за другую, с едой. Мама шла налегке, не замолкая ни на минуту – она то напевала какие-то глупенькие французские песенки, то обращала наше внимание на причудливые коряги, или пни, похожие на лесных чудовищ, или едва приметные следы зверей. Она умела замечать такие милые мелочи и говорила, что сёстры в детстве прозвали её Следопытом. Потом мы выбирали небольшую, живописную, залитую светом полянку и располагались на ней. Мы с братом расстилали скатерть и раскладывали провизию, пока отец устанавливал мольберт, а мама выбирала, что бы ей запечатлеть на холсте. Обычно это были лёгкие, воздушные акварельные пейзажи, над которыми она никогда не сидела долго. Но иногда она бралась и за натюрморты. Особенно ей нравилось рисовать цветы. Изредка под её карандашом рождались и наши портреты – я выглядела на них не невзрачной девочкой-подростком, а красивой молодой девушкой, Дуглас смотрелся взрослым мужчиной, а папа, напротив, совсем юнцом. При этом картины выходили точными до мелочей. Очень часто мама рисовала и вовсе без мольберта – делала небольшие наброски в своём альбоме. Обычно с ним она забиралась на длинную толстую ветку какого-нибудь особенно могучего и крепкого дерева. Папа всегда страшно за неё волновался, а мы с Дугласом только хихикали. Нас забавляло, что замужняя дама, мать семейства и довольно известная художница лазает по деревьям, точно мальчишка-беспризорник. Когда она заканчивала работу, мы устраивали пикник – пили апельсиновый сок, ели печенье и яблоки. Дуглас рассказывал всякие истории, происходившие с ним и его товарищами в мужском пансионе. В основном они были о проделках над учителями, иногда довольно злых. Я читала по памяти любимые стихи, мама пела, а папа всех нас слушал и смеялся от души. Как-то раз я предложила позвать в лес и Оливию с Ребеккой, помня, что они сироты и им не с кем так весело проводить время. Мама и папа с радостью поддержали эту идею, а Дуглас только закатил глаза. Он был в том возрасте, когда юноши начинают интересоваться девушками, но отнюдь не подружками их младших сестёр. Однако Бекки ему явно понравилась. Сначала он довольно скептично поглядывал в её сторону и выразительно вздыхал, но потом оказалось, что у них очень много общих тем для беседы. Они оба любили музыку, мифы Древней Греции, стихи и легенды о великих героях, а ещё – яблоки, апельсиновый сок и печенье. Вот только сказаний о школьных подвигах Дугласа Непобедимого она слушать не стала и заявила, что нечего хвастаться такими деяниями, в результате чего они чуть не поссорились. Оливия же не принимала участия в этих разговорах. Она сидела где-нибудь, съёжившись, и только изредка поглядывая на подругу. Мама пыталась вовлечь её в беседу, угощала лакомствами, но она отвечала очень односложно и не смотрела на нас. Оливию мне было только жаль и ничего больше, а к Бекки я уже привязалась по-настоящему. И она, казалось, стала счастливее, проведя три прекрасных субботних утра с нами в лесу. Я стеснялась предложить ей дружбу. Мне всё казалось, что Бекки не захочет общаться со мной ближе. Умом я понимала, что это абсурд, что Бекки дружелюбна и не оттолкнёт меня – но всё-таки я сомневалась. Впрочем, я дала себе торжественную клятву, что этим летом непременно подружусь с Ребеккой. Обещание сдержать не удалось. Виноваты в этом были две особы – миссис Лир и актёр Колин Коллинз. А произошло всё вот как. Стоял самый обычный майский день – из тех дней, когда учиться уже не хочется, но всё-таки приходится посещать школу. Миссис Лир отчего-то запаздывала на урок географии, и между рядами уже завязывалась ленивая стычка… но вдруг директриса появилась на пороге. - Юные леди, - сказала она, улыбаясь, - у меня есть для вас небольшой сюрприз. - Вместо географии будем писать сочинение? – тоскливо предположила Молли вполголоса. К счастью, миссис Лир её не услышала. - В эту субботу мы поедем в Брайтон, в театр! – торжественно провозгласила она. - В какой именно, мэм? – переспросила Бекки. – В Драматический, Студенческий или Музыкальный? - Драматический. - А… - Предваряю ваш вопрос, мисс Блумвуд: спектакль «Разбойники» по пьесе Шиллера. По всем рядам прокатился тяжкий вздох. Шиллера, конечно, в среднем классе не читали, но у многих были знакомые в старшем. Одна только Ребекка была в восторге: - А кто играет главную роль, миссис Лир? - Роль Карла Моора, ты имеешь в виду? Я уже не помню, надо взглянуть в афише. – Она вынула из кармана помятую аляповатую бумажку и поднесла близко к подслеповатым глазам. - Некто Коллинз. Разве это так важно, мисс Блумвуд? Вы все, прекратите вертеться и сядьте уже спокойно! Зря я вам сказала так рано! Начался урок, но никто, конечно же, не мог сидеть спокойно. Даже Оливия казалась более оживлённой, чем обычно – один раз она даже рассмеялась, за что её тут же отругала миссис Лир. Почти никто из нас, кроме Бекки, Тессы и нескольких девочек с других рядов, ещё никогда не бывал в театре. - Я увижу душку Коллинза! – восторгалась Сара. - Я увижу Брайтон, - задумчиво говорила Пегги и тут же обращалась к Ребекке: - Ты ведь мне всё там покажешь, не правда ли? Я была бы тебе очень признательна. Ведь я показала тебе Свонлейк… Но Бекки ничего не говорила. Опершись на ладонь, она глядела пустыми глазами вдаль, и лицо её горело от волнения. До субботы в школе только и разговоров было, что о театре. Но вот долгожданный день наступил. В то утро я даже не пошла в лес вместе с семьёй и до самого обеда отглаживала своё лучшее платье из голубого муслина, в котором выглядела гораздо взрослее. Служанок мы, как и большинство семей в городе, не держали. В назначенное время я чуть ли не вприпрыжку побежала к школе. Мама разрешила мне сделать высокую причёску и украсить её заколкой в виде синей бабочки. Все уже собрались. Девочки, даже самые крохотные, из младшего класса, оделись очень нарядно. На Молли в кои-то веки было платье, закрывавшее верхнюю часть ботинок, но даже ради такого случая она не сменила обувь на элегантные туфельки. Пегги и Сара были в одинаковых нарядах песочного цвета. На Пегги платье сидело хорошо, а на Саре висело. Бекки всё ещё носила траур, но со свежим белым воротничком по такому случаю. Румяная Конни в вызывающе-алом платье, которое смотрелось бы естественнее на куда более взрослой девушке, казалась ещё румянее. Тесса выбрала изумрудное, несколько старомодное платье и несколько украшений, подобранных с большим вкусом. Под платьем слегка шуршала шёлковая нижняя юбочка – такую не разрешали носить никому из нас, даже старшим, и оттого мы просто сгорали с зависти. Одна только бедная маленькая Оливия как всегда стояла грустная и робкая, в обычном своём клетчатом платьице, из которого давно выросла. Учитывая её миниатюрность, она, должно быть, носила его, когда ей ещё и шести не исполнилось. Миссис Лир велела нам рассаживаться в экипажи. Но она не следила, чтобы девочки из одного класса не пробирались к подругам из другого, поэтому Милли, сестрёнка Сары, села к нам. Старшие звали к себе Пегги. Прежде она была очень дружна с ними, особенно с шестнадцатилетней Розмари, двоюродной племянницей миссис Лир. Но в этот раз она ответила им отказом, прозвучавшим довольно высокомерно, чего раньше она себе не позволяла. Дороги сами по себе были не очень хороши в нашей местности, да ещё и кареты оказались совсем старыми. Сидения были скользкие, точно кто-то обильно их намылил, и не один раз. Экипаж трясся, и мы подпрыгивали на своих сидениях. Один раз маленькая Милли чуть не свалилась. Все мы схватились за руки и упёрлись ногами в пол, желая удержаться. Впрочем, несмотря на эти неудобства, поездка доставила мне подлинное удовольствие, ведь из окна, возле которого мне удалось пристроиться, открывался великолепный вид. Знакомые свонлейковские пейзажи, такие милые и родные, внезапно сменились голой пустынной дорогой, обрамлённой лишь редкими и чахлыми молодыми деревцами да иссохшимися кустами. Потом всё чаще и чаще стали нам попадаться заборы, дома, люди и собаки, пёстрые, неумело сделанные пугала и огромные стаи ворон… Это был Эльзатаун – крохотный рабочий городок. Впрочем, его знаменитого завода мы не заметили, хотя, возможно, он просто располагался в другой стороне. Затем опять раскинулась степь, тоскливая и неинтересная. Пегги объяснила нам, что раньше здесь был лес, но лет двадцать назад его вырубили, чтобы деревья пошли в печи эльзатаунского завода. Скоро, должно быть, пострадает и наш, свонлейковский лес. Я горестно вздохнула. Наконец, сами того не заметив, мы въехали в Брайтон. Всё в этом большом городе, казалось, перекликалось, контрастировало друг с другом. Проезжающие повсюду роскошные экипажи, из которых время от времени выглядывали смеющиеся кудрявые головки дам, тут же снова пропадая в окнах – и несчастные нищие с пропитыми лицами, в рваной, грязной одежде, прислонившиеся к углам высоких красивых домов. Нарядные клумбы возле каждого здания, не такие милые и аккуратные, как в Свонлейке, но всё же яркие и дарящие городу свежесть – и обилие мусора, запах нечистот, непонятно откуда исходящий и постоянно витающий в воздухе. Броскость каждого дома, каждого платья на каждой брайтонке – и грязный, серый, никем, видно, не подметаемый или же подметаемый крайне редко тротуар, бедная, залатанная одежда редких прохожих. Но мы были слишком юны, чтобы обращать всё своё внимание на минусы Брайтона. Мы упивались видом, открывшимся из окон, восторгались каждой шляпкой и каждым зонтиком по последней моде, каждым громадным, покосившимся зданием с пёстрыми стенами, уличными музыкантами с саксофонами и скрипками, группки которых располагались повсюду и ничем не отличались друг от друга. На незнакомых этих площадях и улицах, в узких переулочках всё время происходило что-то необыкновенное, столь разительно отличающееся от тихой, сонной и спокойной свонлейковской жизни. Музыканты играли что-то весёлое, притопывая в такт ногами и смешно встряхивая лохматыми головами. Босоногие ребятишки носились наперегонки, а за ними мчались большие добрые собаки, радостно крутя пушистыми хвостами. Хорошо одетые дети чинно гуляли по маленьким аллейкам, а их гувернантки сидели на разноцветных скамейках, и, вполголоса обсуждая последние новости, вязали полосатые чулки, по-видимому, уже готовясь к Рождеству. Строители возводили новый дом и ругались при этом так грязно, что все мы, кроме Молли и Сары, синхронно зажали уши. Девушка и юноша, по виду благородного происхождения, но очень небогато одетые, разучивали новый танец прямо в одном из переулков, от души хохотали и казались донельзя счастливыми. В том же переулке в одном из тёмных смрадных углов валялся пьяница и оглушительно храпел, ничуть, однако же, не мешая счастливой паре кружиться и приседать. Бекки периодически высовывалась из окна и весело кричала: - Привет, Боб! Как дела, Мэри! Здравствуйте, миссис Хиггинс! Её знакомые – дети, уличные торговцы, почтальоны, студенты, музыканты и даже нищие – кивали, приветствуя её, и не скрывали радости и удивления, что снова видят Бекки в Брайтоне. - Откуда тебе знаком весь этот сброд… все эти люди, я хочу сказать? – с едва заметным неудовольствием спросила Пегги. - Это не сброд, - пояснила Бекки, с сияющим лицом оборачиваясь к однокласснице. – Они все – мои друзья. Кого-то я знаю с детства, с кем-то познакомилась незадолго до того, как… ну… - она запнулась. – В общем, они все очень хорошие, хотя и очень разные. Может быть, они не какие-то там лорды и леди, но это не мешает им быть честными, достойными людьми, очень добрыми и весёлыми. Как жаль, что нельзя остановиться и поговорить с ними вволю… Я так скучала! Но мне грех жаловаться, правда? Я хоть повидалась с ними, это так приятно. А ещё я сегодня увижу Коллинза! Боже, как подумаю об этом, так у меня просто сердце в груди останавливается от волнения, и дыхание перехватывает! Откуда вдруг взялось столько счастья?.. Да вот, поглядите, мы уже подъезжаем к театру! Ох, вы просто не представляете, как мне сейчас хорошо! Наши экипажи остановились около высокого, величественного здания Драматического театра. Кирпично-красное, оно, казалось, упиралось прямо в небо. Такой эффект достигался за счёт огромного ярко-алого купола, точно у церкви или какого-то диковинного цирка. Теперь мне это кажется верхом стилистической неразберихи и безвкусицы, но тогда, подобно всем остальным девочкам, я была поражена и восхищена. Здание было украшено весьма некрасивыми рисунками и рельефами. Ни один трёхлетний ребёнок на свете, вероятно, не смог бы изобразить столь же кривых, уродливых и ни на что не похожих цветов, чем те, что были в хаотичном беспорядке разбросаны по стенам. У белых кентавров и горгулий на ротонде, были искажены, кажется, абсолютно все пропорции. В двенадцатилетнем же возрасте это архитектурное творение казалось мне верхом совершенства, как и всем воспитанницам миссис Лир, за исключением двух-трёх наиболее умных и образованных старших учениц да нашей Тессы Балтимор. - Какая пошлость, - громко сказала она, - я воображала себе совсем другое. И Конни, только что стоявшая в немом благоговении, закивала: - Конечно же! Конечно! Ужас! Кошмар! - Подите вы! – тут же набросились на них все. – Что вы понимаете? - Уж побольше вас. Идём, Конни. Тесса первой протянула билетёру свой билет и, кажется, произвела на него благоприятное впечатление, чего нельзя было сказать, например, о Молли. Мы шли пешком совсем недолго, но она всё-таки умудрилась отыскать где-то лужу и влезть в неё, так что её синие громоздкие ботинки стали совсем чёрными от грязи. Вдобавок она умудрилась потерять билет на дне собственного кармана. На пол полетели фантики, мелкие камушки, два чистых носовых платка и один не такой уж чистый, живая лягушка, которая тут же обиженно квакнула, и, к ужасу билетёра и всех окружающих, ускакала куда-то в сторону гардеробной… Наконец билет – измятый, замусоленный, уже чем-то запачканный, - был извлечён на свет Божий. Билетёр брезгливо повертел его в пальцах и пропустил Молли, буркнув: «Чего со свонлейковцев возьмёшь!» Миссис Лир неодобрительно покачала головой. Направляясь к залу, мы заметили небольшую стайку брайтонских разряженных барышень, одетых по моде, показавшейся мне более чем дурацкой: турнюры и огромные буфы. - Я бы, - шепнула мне Молли, - ни за что не согласилась так себя изуродовать! Любопытно было бы взглянуть, как они будут протискиваться в дверь. - Ты что, это же последний писк! – возмутилась Сара. Пегги тоже с явным восхищением оглядывалась на них. - Хотите подражать этим гусыням? – вскричала Молли и расхохоталась во всё горло. Барышни шарахнулись от нас в сторону. - Какие невоспитанные пошли нынче дети! – сказала одна, хотя казалась немногим старше нас. - Просто ужас! – подхватили остальные. – Откуда это они, интересно, понаехали? Из Эльзенбурга, или Эльзатауна, или ещё какой жалкой деревеньки?.. - Из Свонлейка, - гордо бросила одна из девочек с другого ряда. - И только посмейте сказать что-нибудь гадкое о нашем городе, вы!.. – горячась, добавила Молли. Мне тоже захотелось что-нибудь вставить, и я сказала: - Да-да. Барышни переглянулись и рассмеялись, жеманно прикрываясь веерами. Затем они пошли по направлению к залу, попутно обмениваясь колкостями в наш адрес. - Ну, погодите, противные! – Молли хотела было кинуться за ними, но её остановила миссис Лир: - Не позорь честь Свонлейка, девочка моя. - Да я, наоборот, хотела защитить… - Нельзя защитить честь родного города, ведя себя как уличный мальчишка. Запомни это накрепко. Не веди себя опрометчиво, не будь горда и обидчива и стремись быть истинной леди, как я учила всех вас. Несдержанностью и дурными манерами же ты только погубишь репутацию нашего города. Брайтонцы теперь, верно, нескоро забудут твою лягушку и грязные, огромные ботинки. Вам всем нужно это хорошенько запомнить. Ведите себя пристойно, юные леди, и помните – вы должны представить наш город с наилучшей стороны. Теперь идёмте. Мы прошли в зал. Стены там были красные, занавес – тоже красный, правда, более тёмного, скорее багрового оттенка. И сиденья также были обиты мягкой алой материей. Казалось, в зале собрались все оттенки красного, сливаясь вместе и создавая невыносимую пёструю рябь в глазах. Вы можете видеть теперь, что оформление зрительного зала было так же аляповато и безвкусно, как и всё в этом театре, но большинство девочек всё-таки ахали: - Как же тут красиво! Одна только Тесса презрительно фыркнула и возвела глаза к алому потолку, да Молли принялась протирать уставшие от аляповатой яркости глаза: - Да ну вас! Чего хорошего! Кровавые палаты какие-то… Мы чинно расселись по местам и принялись ожидать начала спектакля. И вот, наконец, раздался третий звонок, а за ним – тихий гул неторопливых аплодисментов. Даже Молли, помня заветы миссис Лир, старательно удерживала себя от свиста и топота. Занавес начал медленно открываться. На сцене не было ничего, кроме покосившегося стола да пары ветхих кресел. Я шёпотом спросила у Бекки, почему. - Все деньги ушли на внешнюю отделку, а также на обустройство гардероба и залов, - отозвалась она. – На декорации практически ничего не оставалось. И до сих пор правительство не выделяет из городского бюджета средства для этого театра. Помимо старой мебели, на сцене находилось двое людей. Один из них был совсем дряхлый, и потому, конечно, не мог быть Коллинзом. Второй же был сравнительно молод, но вопиюще некрасив и потому тоже не мог быть Коллинзом. Бекки взволнованно пояснила: - Тот, что слева – Филипп Перкинс, а другой – Лайонел Джонс. Перкинс – самый старый из актёров, заслуженный, и играет он прекрасно. Что же до Джонса… ну, он, конечно, тоже хороший, но и вполовину не так великолепен, как Коллинз. Подожди немного, ты увидишь его сразу, как эти двое уйдут. Мне довольно быстро наскучило представление. Подумаешь, один брат рассказывает отцу про то, какой другой нехороший! А где же сами разбойники, приключения, перестрелки? Я принялась было вертеть головой, чтобы сосчитать, сколько в зале людей, но получила замечание от миссис Лир и вновь уставилась на сцену. Прошло несколько томительно скучных минут, и Перкинс наконец удалился со сцены. Джонс, однако, к моему глубокому сожалению, и не думал уходить. Оставшись в одиночестве, он с абсолютно дьявольским выражением лица заговорил о своих ужасных планах. - Это он кому? – дёрнула меня за рукав Сара. - Сам себе, - шёпотом пояснила я. - Он что, сумасшедший? Но тут миссис Лир шикнула на нас, и Сара принуждена была замолчать. Тем временем Джонс на сцене всё распинался. В глазах его плясали какие-то зловещие огни, губы то и дело застывали в коварных усмешках; он запрокидывал голову, расширял ноздри и казался даже своеобразно притягательным. - Бедный Джонс, - шепнула мне Ребекка. – Ведь он, с его внешностью, всю жизнь вынужден играть подлых негодяев. Конечно же, он неотразим в таких ролях, но, думаю, это не очень-то приятно. Мистер Джонс и впрямь казался безобразным. Был он длинноносый, с близко посаженными косыми глазами, толстыми губами и квадратным подбородком, сухопарый и тонкошеий. Его гибкое лицо ни на секунду не оставалось неподвижным, изображая множество разных эмоций и их оттенков. Прекрасный актёр, подумала я и невольно пожалела его. Но вот он исчез за кулисами, и сцена принялась медленно поворачиваться. - Куда?! – вскрикнула Сара, но на неё зашикали. - Это значит, что сменилось место действия, - пояснила Бекки. Появилось ещё несколько мужчин самого разного возраста, роста и телосложения. - Он крайний слева, - шепнула Бекки, но всё было понятно и без того. Колин Коллинз стоял с грубо сделанной деревянной шпагой, обряженный в жалкие тряпки, стилизованные под немецкий костюм семнадцатого века. Черты лица его были безупречны, как бы он ни поворачивался к зрителям. Длинные, точно у истинного аристократа, пальцы небрежно сжимали жалкую палку, большие блестящие глаза резко выделялись на бескровном, впалом лице. - Он по жизни такой бледный? – фыркнула Молли. – Он что, мел глотает? Но на её реплику никто не отозвался. Все, как завороженные, наблюдали за движениями и игрой Коллинза. Он прекрасно произносил свои слова – громко, пылко, с истинным убеждением и огнём, точно он не разучивал их долго и мучительно на репетициях, а они сами сейчас рождались на его устах. Сара, сидевшая по мою правую руку, вцепилась мне в пальцы: - Сьюзи, Сьюзи, погляди, до чего он походит на мистера Кинга из «Дьявольской розы»! Помнишь, я приносила тебе почитать? Боже правый, кажется, я влюблена! Он пронзил моё сердце своими огненными очами! Все, кто сидели к Саре достаточно близко, чтобы расслышать это признание, не смогли сдержать тихих смешков. Сара обиделась и замолчала. На сцене говорили о заговорах, любви и кровавых убийствах, а в зрительном зале свонлейковские девочки, занявшие три с половиной ряда, практически беспрерывно обменивались какими-то фразами, колкими комментариями или просто многозначительными улыбками. Младшим, естественно, было скучно и ничего не понятно, потому они откровенно зевали, болтали ногами и поминутно просились домой. Милли, сестра Сары, и её подружки затеяли достаточно шумную возню. Я различила пару возмущённых шёпотков: «Кто пустил детей в театр? Ох, уж эти свонлейковские деревенщины!». Солидная публика кидала на нас весьма неприязненные взгляды. В антракте к миссис Лир даже подошла некая дама и настоятельно, с назидательными интонациями в голосе попросила её «унять несносных девчонок ради всего святого». Миссис Лир страшно покраснела, а потом долго ругала нас. - Ещё одна ваша подобная выходка, юные леди, и все получат дурные оценки за поведение! И кроме того, обо всём будет доложено вашим родителям! Я отвезла вас в театр, на культурное развлечение, принятое в высшем свете, а вы решили, видно, опозорить меня, да и весь Свонлейк в придачу. Вы что, хотите стать посмешищем, чтобы нас больше никогда не пускали в этот театр? Возьмите вот пример с Ребекки, она сидит тихо! Тесса вспыхнула – обычно в пример всегда ставили или её, или Пегги, но последнюю она, видно, не считала достойной соперницей. Ребекка же, казалось, вовсе не заметила, что её похвалили. Её глаза были широко открыты, они смотрели на нас, но вряд ли видели. Наверняка Бекки мысленно всё ещё видела сцену и Коллинза на ней… Она шевелила губами и слегка раскачивалась, стоя на месте. Возможно, она была единственной из нас, кого по-настоящему захватил спектакль. Мы были напуганы суровым внушением миссис Лир и во время второго действия старались сидеть как можно тише, даже самые маленькие из нас. Я даже начала находить нечто интересное в пьесе, и этим интересным был Коллинз. Сюжет пьесы мне, двенадцатилетнему ребёнку, конечно, не мог быть понятен, но я с восхищением любовалась Коллинзом. Все его самые незначительные движения были точны, выверены, и в то же время совершенно естественны и художественно-красивы. Я с замиранием сердца следила за тем, как он поправлял волосы, вздыхал, смеялся, как менялись выражения его лица… Он будто жил на сцене. Лайонел Джонс в роли Франца тоже играл замечательно, но он, с его некрасивой внешностью, не мог, безусловно, затмить Коллинза. Перкинс на сцене пробыл совсем немного, роль его была невелика. Прочие актёры старательно читали свой текст, корчили постные рожи и были невыносимо унылы, особенно на фоне главной звезды театра. Что же до Амалии, возлюбленной Карла Моора в исполнении некой Энн Сэдорн, юной миниатюрной актрисы со вздёрнутым носом и лбом, усеянным большими красными прыщами, которые не могли скрыть даже три слоя пудры, то она безнадёжно переигрывала, подвизгивала, заикалась и постоянно путала слова. Иногда я украдкой поглядывала на Бекки. Она затаила дыхание, глаза её были устремлены на сцену. Она даже моргала редко, будто бы боясь пропустить что-то важное. Прерывистым, едва слышным шёпотом, еле шевеля губами, она повторяла за Коллинзом его слова и неосознанно копировала мимику, в наиболее острых моментах бледнела и сглатывала, едва не давясь собственной слюной… То, что в его исполнении выглядело столь возвышенным, в её слабом подражании делалось комичным, но мне не было смешно. Я почему-то почувствовала глубокое уважение к Бекки и подумала, что едва ли когда-нибудь в этом театре была более благодарная зрительница. Пьеса кончалась тем, что Карл убивал Амалию (миссис Сэдорн умирала крайне неубедительно, с ужимками, охами, вздохами и в высшей степени странными стонами), распускал свою шайку и уходил на смерть. Зал взорвался аплодисментами, и все актёры вышли на поклон. Актёры второго плана, чьих фамилий Бекки мне не сообщила, и Перкинс, дружно раскланивались, взявшись за руки. Джонс кивнул зрителям и застыл в небольшом отдалении от остальных, сложив руки на груди. Мисс Энн Сэдорн жеманно улыбалась, принимая летящие в её сторону куцые букетики. Один букет она даже отобрала у Коллинза, прямо выхватила из рук, возомнив, что он был предназначен ей. Что же до Колина Коллинза, то он, молодой и гениальный, был просто завален цветами. Публика рукоплескала ему, ему одному, встав с сидений. Именно на него были устремлены все восхищённые взгляды. Глаза Коллинза сияли от искренней радости, он улыбался благодарно и несколько застенчиво, смущённо выражал свою признательность и всё таким же звучным, хорошо поставленным голосом, лишь иногда запинаясь от волнения, говорил, как много это значит для него. С трудом оторвав взгляд от Коллинза, я решила хотя бы ради приличия посмотреть и на других актёров и заметила, что Лайонел Джонс, не удостоенный ни единым взглядом внимания, неприязненно скосил глаза в сторону молодого и более удачливого соперника. Энн Сэдорн кидала в его же сторону весьма кокетливые взгляды. Многие люди подходили к сцене, чтобы вручить своим кумирам букеты, хотя некоторые их просто бросали. Именно поэтому никто не удивился, когда Бекки вдруг побежала к сцене. Мы даже не обратили внимания, что у неё нет ни букета, ни коробки конфет. Она взобралась на сцену. Сделала она это крайне неуклюже, сперва поставила одну пошатывающуюся ногу, а потом, уперевшись руками, с немалым трудом подтянула к ней и другую. Пришлось встать на колени, чтобы удержать равновесие. Но она тут же вскочила и кинулась к ошеломлённому Коллинзу. Улыбка его очень медленно стёрлась с лица, блеск в глазах потух, и место радости и смущения заняли лишь недоумение и испуг. - Снимите девочку со сцены, - пробормотал он, делая маленький шаг назад. – Кто-нибудь, пожалуйста… я не могу… я не готов… - Я позову кого-нибудь, - сказал актёр, игравший Косинского, но сам не двинулся с места. Наверное, ему просто было интересно, что из всего этого получится. У некоторых актёров в глазах читалось сочувствие, у других же – лишь жадное любопытство. Но почему они все, особенно Коллинз, так странно реагируют на обычную поклонницу? Бекки тем временем подбежала к Коллинзу, схватила и сильно сжала его бледную руку и заговорила, задыхаясь от волнения и восторга: - О, милый мистер Коллинз, вы себе не представляете, как я счастлива, что вижу вас так близко, рядом с собой! Сколько раз я себе представляла, что однажды отважусь сделать это, но всегда слишком робела. Ведь вы не только великолепный актёр, вы ещё и прекрасны, точно статуя античного бога! Я думала, что вы и на ощупь будете холодны, как мрамор, но руки у вас тёплые и даже потные, это так странно… У Пегги задёргался левый глаз. Осознав это, она попыталась прикрыть его ладонью, но тут у неё задёргался правый. Миссис Лир же, казалось, оцепенела и начисто потеряла дар речи от столь дерзкой выходки ученицы. - Моё сердце бьётся так, словно вот-вот выскочит из груди! – продолжала тем временем Ребекка. – Простите, вы, должно быть, не любите банальных фраз. Но это чистая правда. Я видела вас во многих ролях – Ромео, Гамлета, Фердинанда, - и в каждой из них вы блистали, но, изображая Карла Моора в этот вечер, вы превзошли самого себя. Поверьте мне, вы станете мировой знаменитостью, мистер Коллинз! Вы будете гастролировать по всем европейским столицам, по всем американским штатам, не говоря уж о нашей родной Канаде. Я не просто верю, что именно так всё и будет – я знаю это наверное, потому что уже сейчас это должно быть очевидно всем. Вы – гений, мистер Коллинз. В вас всё непревзойдённо и естественно – ваши жесты, улыбка, смех, взгляды… Вы будто дышите своей ролью. Сколько раз я читала «Разбойников», сколько раз смотрела постановку в вашем театре, но я плакала в финале, вы мне верите? А если вы думаете, что я одна такая чувствительная, то я вас уверяю, что многие девочки из нашей школы – я из Свонлейкской женской школы, слышали вы о такой? – плакали. Я сама видела их слёзы! Судя по бледному, напряжённому, сведённому гримасой лицу, Коллинз сам уже был близок к слезам. В зале бурно перешёптывались, миссис Лир, вся красная от стыда, крикнула: - Мисс Блумвуд, слезьте со сцены немедленно! Но та ничего не видела и не слышала вокруг себя: - Должно быть, это очень сложно – столь безупречно вжиться в роль? Но я верю, конечно, что вы и в жизни пылки, как Ромео, и благородны, как Моор… Я боялась, что вы посмеётесь надо мной, оттолкнёте меня, но, к счастью, ваша внутренняя красота соответствует внешней. Вы столь идеальны, что меня бросает в дрожь. Как могут быть на свете такие люди – дышать одним с нами воздухом, есть, пить, спать, посещать уборную?.. Услышав эти откровения, Молли нервно захохотала, но Пегги одёрнула её: - Наши дела и так плохи, а из-за тебя ещё подумают, что в Свонлейке живут одни идиоты. - Но вот вы, - продолжала Бекки, - стоите передо мной, и я даже могу вас потрогать… Я не хочу надоедать вам, - её пальцы выскользнули из вялой руки, тут же бессильно, с глухим шлепком, упавшей на бедро Коллинза, - я просто хотела выразить то, что чувствую. Для меня это очень важно. Спасибо за понимание, за вашу простоту. В вас совсем нет никакого высокомерия, никакого снобизма… Это редкость среди актёров, особенно с таким огромным талантом, как у вас. Я, наверное, пойду и… я надеюсь ещё не раз увидеть вас на этой сцене. Э-э-э-э… - в первый раз за всю длинную, бойкую речь, она запнулась, - желаю успехов и славы. Вы… вы невероятный человек! И… и… - она хотела ещё что-то сказать, но вместо этого вдруг привстала на цыпочки и обвила его шею руками. Губы Ребекки потянулись к его щеке, но вдруг она остановилась, помедлила немного, подалась чуть влево и звонко поцеловала Коллинза в губы. По залу прокатилась сдавленная волна полусмеха-полуропота. Большинство же людей стояли или сидели с каменными лицами, широко раскрыв глаза и не понимая, что вообще здесь происходит. Миссис Лир была в ужасе. - Мы пропали, - пробормотала Пегги. – Ну и с кем я теперь смогу здесь познакомиться? Тем временем Колин Коллинз наконец отмер. Я долго не знала, как мог он поступить так бессердечно с бедной Бекки, но спустя много лет, когда мы сошлись с ним близко, он рассказал, что панически боялся всякого рода импровизаций и контакта с публикой. Он репетировал часами не только свои слова в спектакле, но и то, как будет принимать цветы, раскланиваться, улыбаться, что станет говорить – и все его улыбки, радость в глазах и трогательные благодарственные речи были лишь ещё одной его ролью, как всегда безупречно отыгранной. Малейшее отклонение от предсказуемого хода развития событий он воспринимал как трагедию и попросту терялся. Страх сковывал его, трудно было даже двигаться и говорить. Именно поэтому вы не должны судить его слишком строго, когда я скажу вам, что он сделал с Бекки. Он оттолкнул её так сильно, что она едва не упала со сцены, и неожиданно громко простонал: - Отойди… отвратительное создание! Позднее он признавался мне, что в ту минуту действительно считал несчастную Бекки таковой, а этот день, в который он так блистал – худшим днём в своей жизни, что он много раз просыпался в холодном поту после кошмаров о нём и что потом пытался просчитывать все ситуации, которые могут возникнуть во время спектакля и после него, даже самые невероятные. Ребекка стояла подавленная, униженная, это ощущалось даже со спины. Только что спина её была пряма, как струна, теперь же она вся сгорбилась, съёжилась. Затем она, спрыгнув со сцены, побежала вон из зала. Я успела разглядеть слёзы на её глазах, когда она проносилась мимо. Несколько секунд звенела гнетущая тишина, потом раздалось несколько неуверенных или злых смешков. Люди стали собираться, вполголоса что-то обсуждая. - Как вы… жестоко с ней, - очень холодно и даже с долей отвращения произнёс Джонс. - Замолчите, бога ради! – Коллинз сбился на визг. – Я не виноват… она… невозможно работать!.. – Толкнув коллегу, он скрылся за кулисами. Остальные, помедлив, последовали за ним, шушукаясь и переговариваясь, подобно публике. Я заметила, что их стало заметно меньше, чем было – очевидно, кто-то потихоньку ушёл ещё когда Бекки распиналась перед Коллинзом. Занавес упал.