Игра в жизнь

В предыдущей главе у читателя могло сложиться впечатление, будто ученицы миссис Лир были невероятно гадкими и испорченными девчонками, но это не совсем верно. Конечно, мы делали много такого, за что теперь, спустя много лет, мне и стыдно, и больно. Взять ту же войну рядов – о, как права была уже тогда Ребекка! Может ли быть что-то глупее?.. Но при этом мы не были хуже большинства девочек нашего возраста; ведь все подростки делают глупости. В ту пору мне и Саре было двенадцать, Пегги и Ребекке – тринадцать, Молли – четырнадцать, как и Тессе, и Конни. Чего же вы хотите от этого возраста, когда сердце правит умом?.. Но мы отвлеклись. Итак, миссис Лир объявила новую тему для сочинения – «Гордость». - Приступайте, юные леди, - велела она и задремала в своём кресле. Бекки принялась за работу. За полтора часа ей нужно было написать четыре абсолютно разных сочинения. Она, однако, достаточно быстро справилась с этой нелёгкой работой, и мы начали их переписывать. Но не успели вывести и предложения, как Пегги охнула и ткнула Сару в бок. - Сара, Сара, - прошипела она, - ты только вчитайся, что она тут понаписала! - Ужас! – Сара обернулась ко мне. – Сьюзи, ты только посмотри! - Да, - вздохнула я. – Миссис Лир это точно не понравится… - Не пойму, что такое, - растерянно прошептала в ответ Бекки. - Когда миссис Лир даёт сочинение на моральную тему, - очень тихо и беспрестанно косясь на дремлющую директрису, начала объяснять Пегги, - она подразумевает, что мы должны восхвалять добродетель и хулить порок. А у тебя получилось восхваление порока. - Разве гордость – порок? - Порок! – хором ответили мы, и этим разбудили миссис Лир. - Сдавайте ваши сочинения, юные леди, - грозно потребовала она. – И кстати, я слышала, как перешёптывались Маргарита Брайан, Сьюзен Черрин и Сара Хэвишем. Немедленно в позорный угол! - Ребекка Блумвуд тоже шепталась, мэм, - злорадно пожаловалась Сара. - Отлично, пусть и она встаёт. Тесса была отмщена и сидела с крайне довольным видом. В это время директриса собрала сочинения и стала их читать. Она похвалила Тессу, остальные работы пролистала со скучающим выражением лица, а на сочинении Ребекки схватилась за сердце: - Мисс Блумвуд, вы и правда так думаете? Думаете, что гордость – отнюдь не грех, а напротив, хорошее качество? - Да, - словно бы удивляясь, отвечала Бекки. – Конечно, в разумных пределах… - Но вы забываете о христианском идеале смирения! Ваше сочинение недурно написано, но, увы, никуда не годится. Берите пример с Терезы. Тесса усмехнулась в ответ – к слову, невероятно гордо, что в корне противоречило её сочинению о вреде гордости. - Но это лучше, чем вовсе ничего не написать, как это сделали Патриция Смит, Джоанна Осмент и те три девицы в углу, - продолжала миссис Лир. – Плохо, очень плохо. - А ещё с их ряда Молли Пейдж не пришла на урок, - пожаловалась Джо Осмент, костлявая девочка с неприятным лицом и торчащими зубами. - Как и всегда, - поджала губы миссис Лир. – Надо бы сказать её отцу – возможно, он… - Но ведь он… б-бьёт её, миссис Лир, - осмелилась заметить я. Все знали, что мистер Пейдж иногда рукоприкладствует, хотя сама Молли предпочитала об этом не говорить – просто время от времени на её длинных загорелых руках появлялись всё новые огромные синяки самых разных расцветок. - Вас не спрашивали, мисс Черрин! – довольно резко отозвалась директриса. – Стойте молча, раз уж провинились. Это просто удивительно – она ещё имеет наглость вставлять какие-то фразы!.. И вот ещё что – у вас нет никаких оснований говорить так о мистере Пейдже. Да, возможно, он несколько… эксцентричен («старый пьяница», - пробормотала Сара), но нельзя отзываться о нём таким образом только на основании каких-то слухов и домыслов. Лишь в Брайтоне верят сплетням – и даже публикуют их в газетах, но мы-то не в Брайтоне. Итак, на дом я задаю вам сочинение о генерале Гранте… - Ну вот, - отчётливо прошептала на задней парте третьего ряда толстенькая, краснощёкая и глуповатая Лора Поррон. – А я-то надеялась… - И, пожалуйста, передайте мисс Пейдж, чтобы она непременно выполнила задание – только пусть больше не перевязывает сочинение старыми шнурками от ботинок… Может быть, мисс Брайан, вы могли бы зайти к ней домой и уведомить мистера Пейджа о том… - Это несправедливо! – вдруг выпалила Ребекка. Все удивлённо посмотрели в её сторону. Девочка была бледна и напряжена, глаза лихорадочно блестели на круглом лице. - Он же побьёт её, а вы делаете вид, что ничего не было, что никогда ничего не бывает, но это бывает, я сама видела у неё на руках синяки, и это совсем не сплетни, сплетни – это когда говорят за спиной, это подло и противно, но мы-то хотим помочь, и когда на такие вещи закрывают глаза, происходят преступления… ох. – Она замолчала, и алые пятна выступили на её щеках. Некоторое время миссис Лир молчала. Потом наконец произнесла: - Замолчите, мисс Блумвуд. Если вы не заметили, вы наказаны, и слова я вам отнюдь не давала. Вы – невоспитанная девчонка, не знающая, как следует вести себя со старшими. Возможно, у вас в Брайтоне не принято относиться с уважением к тем, кто опытнее и умнее – но сейчас вы в Свонлейке. Также у нас не принято верить слухам и совать нос в чужие дела. Надеюсь, вы уясните это, мисс Блумвуд. Можете быть свободны, девочки. Все вскочили со своих мест, ожидая кивка директрисы, а после тут же начали запихивать учебники и грифельные дощечки в ящики стола. Одна только Тесса Балтимор не суетилась, укладывая вещи с неторопливостью и достоинством королевы. Я заметила, что Тесса кинула в сторону Бекки заинтересованный взгляд – красноречиво-насмешливый, но уже без тени неприязни. - Вы тоже можете идти, - бросила нам миссис Лир, выходя из комнаты. Поблагодарив её, мы кинулись собирать вещи. Через две-три минуты мы уже очутились на улице – день выдался чудесный, хоть и жарковатый. Небо было ясное и голубое, без единого облачка – но, возможно, мои воспоминания обманывают меня, так как всё, что происходило в детстве, кажется из холодного взрослого настоящего более светлым и ярким, чем оно на самом деле было. Обыкновенно мы всегда уходили из школы вместе – Пегги, Молли, Сара и я. Но сейчас нас было только трое, и девочки с других рядов, проходя мимо, изо всех сил нас задирали. Сара, помня, что с нами нет Молли, которая бы «всем вам показала», только грустно вздыхала – она обожала всевозможные разборки, хотя сама не рисковала в них ввязываться. Однако ей нестерпимо хотелось перемыть кому-нибудь кости, и потому она заговорила о Бекки: - Мне кажется, она просто выскочка, ничего больше. Такая же, как Балтимор, или даже ещё хуже. Не удалось вылезти со знаниями – она давай протестовать… Всё от того, что она носит очки. Мне мама говорит, что женщины, которые носят очки – все сплошь синие чулки и… фуражистки, которых никто никогда не возьмёт замуж. Мама сказала, что их всех надо посадить в психиатрические лечебницы, чтобы они не смущали нормальных женщин. Мы шли по небольшой, узенькой аллейке между двумя зелёными рядами высоких деревьев; в аллейке было свежо, темно и прохладно. Я смотрела себе под ноги – на то, как три наши тени то появлялись, ясно отпечатываясь в тонких полосках света, то пропадали, растворяясь в широких тенях деревьев. Мне были неприятны разговоры о Бекки, поскольку она мне уже нравилась, но у меня не хватало смелости заявить подругам об этом. - Возможно, ты и права, - устало отозвалась Пегги. – Но мне так не кажется. У выскочек… несколько другие повадки. Я полагаю, Бекки – обычная брайтонская девочка, простодушная и мягкотелая. Она постепенно привыкнет к нашим обычаям. Я сама ей займусь. Она умеет решать задачи, а я нет, но это не значит, что она умнее меня. Сара обернулась и сжала кулаки. - Вон и она идёт… а с ней – малявка Кроссмайер! Слушай, Сьюзи, скажи Молли, чтобы она побила эту фуражистку! - Суфражистку, - машинально поправила я, не поднимая головы. - Да какая разница! – горячилась Сара. - Вот что мы сделаем, - задумчиво сказала Пегги. – Я подойду к миссис Лир и попрошу пересадить малявку на наш ряд. Я сяду с Сарой, а Лив пусть будет рядом с Бекки, если так её привлекла. Сара остановилась прямо посреди дороги и вытаращилась на подругу: - Зачем это тебе?! - Разумеется, чтобы она помогала нам с математикой, - поспешно ответила она. Но я знала, что она чего-то недоговаривает. - Надо только приучить её держать свои мысли при себе, а язык – за зубами, - закончила Пегги и, выйдя из аллейки, свернула к своему дому – двухэтажному, свежевыкрашенному в белый цвет и довольно красивому. Сара кинулась за ней, и дальше я шла одна, обдумывая события сегодняшнего дня. Мне очень хотелось бы описать вам все месяцы, что Бекки провела с нами тогда, но я понимаю, что воспоминания эти, хоть и небезынтересны, будут только попусту занимать страницы в повести, посему я расскажу об этом мирном, славном времени только вкратце. Мы не считали её членом нашей компании, хотя она помогала нам с учёбой (разумеется, не с сочинениями) и обедала вместе с нами. Сара откровенно её недолюбливала – по большей части из-за того, что Пегги теперь уделяла Ребекке очень много внимания. Хотя Пегги и раньше, если и удостаивала Сару своим вниманием, то исключительно советовала, как той лучше себя вести или приказывала сделать что-нибудь для неё. Сара же таскалась за ней, как собачонка, и если на свете был человек, кроме неё самой, который был ей дорог и о ком она беспокоилась, то это была Пегги. А та действительно не отходила от Бекки, восхищалась её умением решать сложные задачи, и учила её, как следует вести себя, если, например, увидишь в бакалейной лавке девочку с соседнего ряда. Драться там, конечно, не надо – нужно просто вздёрнуть нос, фыркнуть или же иным способом выразить сопернице своё презрение. - Но это глупо, - всегда говорила Бекки. - Может быть, и так, - отвечала Пегги, - но в нашей школе нужно соблюдать эти правила. На свете, знаешь ли, полным-полно глупых законов – например, что женщинам нельзя голосовать на выборах. Но если женщина придёт на выборы и начнёт там бастовать, говорить, что она тоже имеет право голоса - её посадят в тюрьму. - Это будет женщина-героиня. - И тем не менее она будет в тюрьме. Пожалуйста, не надо… этих твоих штучек, ведь ты же не хочешь расстроить меня? Что же касается отношений Ребекки с другими девочками, то Молли она не нравилась. Уже на второй день после её перехода в нашу школу моя подруга накричала на неё, велев никогда больше не заикаться про мистера Пейджа: - Это не твоё дело, откуда у меня синяки берутся, усекла?! Ведь я же не спрашиваю, откуда у тебя такой колтун на голове – того и гляди, мыши заведутся! Услышав это, Ребекка вспыхнула и потупилась. Больше она не поднимала эту тему и вообще старалась пореже общаться с Молли. Тесса Балтимор, вопреки моим опасениям, не пыталась отомстить Бекки. Она только ещё усерднее взялась за учёбу, и когда Ребекка отвечала лучше неё, что случалось совсем не редко, бросала на неё полный ненависти взгляд. Впрочем, она часто поглядывала на Бекки заинтересованно и временами даже понимающе. Время от времени она бросала в её сторону и колкую насмешку, но Бекки приучилась не замечать их. Оливия пересела к Бекки. Девочки с её ряда восприняли это с облегчением и даже радостью – к несчастью. Маленькую Кроссмайер в классе никто не любил. Её считали высокомерной – но она была просто застенчива, так болезненно застенчива, что во время разговора с кем-либо становилась ещё бледнее обыкновенного и никогда не поднимала на собеседника глаз. Впрочем, благодаря дружелюбию Бекки Оливия стала чувствовать себя свободнее, меньше запиналась, начала говорить громче и даже увереннее. Мы также относились к ней по-доброму – кроме Сары, полюбившей доводить бедного ребёнка до слёз своими жестокими шутками. По вечерам мы часто гуляли вчетвером – я, Пегги, Бекки и Оливия. Чаще всего мы сидели около озера – особенно красиво оно было в то время, когда фонари уже зажглись, но тьма ещё не окончательно спустилась на город. По воде простирались дорожки света, а когда кто-то из нас бросал в озеро камушек, на месте, где он падал, расходились серебристые круги – такие же светлые, как загоравшиеся звёзды. В такие минуты Бекки обычно рассказывала нам о себе. Её отец был профессором математики в каком-то колледже. Ещё будучи студентом, он снимал в Свонлейке комнату у одной женщины, и как-то раз познакомился с её младшей сестрой – бедной, простой, но доброй и миловидной девушкой. Звали её Китти Спенсер. Вскоре мистер Блумвуд женился на ней. Они прожили в браке около восьми лет, пока наконец Китти не родила девочку. Но ребёнок был крупный, а Китти хрупка и болезненна – она скончалась в родах. Профессор остался один, с маленькой дочкой на руках. Он воспитывал свою Бекки сам, учил её читать и писать, решать задачи и играть в шахматы, мыслить и чувствовать. Отец и дочь были очень близки, но, когда Бекки исполнилось девять лет, пришло время отправить её в пансионат. Ребекка бурно переживала разлуку с отцом, и поначалу ему приходилось выпрашивать у директрисы позволение приходить к дочери каждый день. Но постепенно Бекки смирилась с тем, что приёмный день в пансионе лишь один – воскресенье. Правда, на лето она приезжала к отцу, и они были почти так же неразлучны, как и прежде. Однажды вечером, когда все пансионерки мирно укладывались спать, на другом конце города начался страшный пожар. Он охватил сразу шесть зданий, в одном из которых жил отец Ребекки. Спасти его не удалось – он задохнулся в дыму. Сироте предложили отправиться либо в Эльзатаун, к кузине отца, либо в Свонлейк, к дяде и тёте по материнской линии. Бекки выбрала Свонлейк, но временами жалела об этом. - Они ведь совсем не любят меня, - откровенничала она иногда. – Они говорят, что я только обуза им, лишний рот. Что я такая же дурёха, какой моя мать была, только в сто раз страшнее. - Они злые люди, - успокаивающе говорила Пегги, поглаживая Бекки по руке. – Но скоро ты закончишь учиться здесь и поедешь обратно в Брайтон, ведь правда? - Нет, не думаю, мне нравится Свонлейк. Здесь хорошо и уютно, и очень красиво… - Нет-нет, ты непременно должна ехать в Брайтон, ведь там так весело! Ребекка действительно рассказывала нам о великолепных балах, концертах и спектаклях Брайтона, особенно о спектаклях. Профессор Блумвуд был заядлым театралом и приучил свою дочь так же любить театр. В Брайтоне было целых три театра, но, как говорила Ребекка тоном знатока, попадалось крайне мало хороших спектаклей. В последнее время ей полюбился молодой актёр по имени Колин Коллинз – она даже показала нам его фотографическую карточку. На ней он был запечатлён в роли Ромео из бессмертной шекспировской трагедии. Он стоял над гробом Джульетты и с отчаянием вглядывался в её бледное лицо. По чёрно-белой фотографии трудно было судить о степени его бледности, но Бекки говорила, что оно действительно было бледно как мел – только Ромео был ещё бледнее. Даже по карточке было видно, как много чувств он вкладывает в игру – лицо было напряжено до предела, его свела гримаса боли, страха за любимую и бессилия сделать что-либо, зрачки были расширены, губы – плотно сжаты. Девочки долго разглядывали фотографию. Подошла даже Тесса Балтимор и немного повертела карточку в тонких желтоватых пальцах, потом отбросила в сторону и с презрением сказала, что была на постановке «Ромео и Джульетты» в Нью-Йорке, и американский Ромео во много раз превосходит «вашего Коллинза». Сара же была им совершенно очарована. По её мнению, он походил на героя-любовника из какого-то очередного романа. Особенно ей нравился идеальный, как она поведала нам, нос Коллинза. Он и в самом деле был красивый – греческий, как объяснила Сара. - Хотела бы я побывать на его спектакле! – восторгалась она. – Он, должно быть, дивно играет! Мечте Сары суждено было сбыться уже в мае.