mon amour

      Дантес мечется беспорядочно по небольшой комнатке, словно зверь дикий, неприрученный человеком, в своей клетке, его глаза, когда-то бывшие безмятежно-голубого цвета, темны как грозовое небо, заглянешь в их бездонную глубину и, кажется, молнии увидишь. Он кривит свое красивое лицо в ужасные гримасы, не скрывая эмоций впервые, наверное, за последние два года, кричит, никого не стесняясь, срывая голос на опустившего голову поэта, и этот голос, словно крик утопающего разносится по всему кабинету, по всей усадьбе, освещенной в это зимнее утро яркими солнечными лучами, отражаясь, кажется, от всякой ее стены и затем усиливаясь втрое.       «Либо она, либо я! Выбери наконец!» - взвизгивает обычно убийственно спокойный француз, а сердце его плавится, тает, рассыпается в пыль. Конечно, Александр знает, кого любит по-настоящему, любит так сильно, что готов за эту любовь свою жизнь отдать, но сейчас поэт, стоя посреди кабинета, в котором разворачивается буря, признает, что он всегда, всю свою жизнь был лишь жалким трусом, умел только убегать от проблем. Александр смотрит на слепящее, пробивающееся в окно солнце и вспоминает свою жену.       Как же удивительно устроена жизнь. Зимой Саша встречает ту самую, как ему тогда казалось, свою будущую жену – шестнадцатилетнюю Наташу, вот уж воистину исполнились все его отроческие мечты, наконец повстречал юный поэт свою милую, прекрасную мадонну. «Ах! Долго я забыть не мог Две ножки… Грустный, охладелый, Я все их помню, и во сне Они тревожат сердце мне» На вечерних балах Наташенька была прекрасна. Ее русые волосы, чуть вьющиеся и украшенные неувядающими цветами, ниспадали на оголенные, белые как снег, плечи, ее улыбка, казалось, делала сверкающие золотом залы еще светлее. В безликой толпе ее легко можно было узнать только по легкой, будто бы летящей, походке. В первые годы брака Александр был верен своей жене, но затем раз, другой, третий он стал поглядывать на других дам, которые были помоложе и покрасивее Наташеньки. Уже тогда она стала для поэта лишь «очередной дамой с очередного бала», он больше не мог узнать Наташу в толпе по ее походке или прелестным плечам, да и, будем честны, вовсе потерял к ней интерес.       Но Дантес, ах, этот проклятый француз не идет с ней ни в какое сравнение, такой ум и характер ни разу еще не встречал Саша в одном человеке разом. А все эти стихи, написанные в годы их знакомства, они безусловно были гордостью поэта, гордостью слишком пошлой для того времени, а потому хранившейся в ящике стола, запирающемся на небольшой ключик, который всегда висел не шее у Александра. Природная грациозность и гибкость новой музы поэта завораживали всех дам, невозможно было оторвать взгляд от Жоржа в мундире, который, казалось, был и придуман только ради этого офицера. А его темные, почти смоляные волосы, за которые Саша притягивал француза к себе для очередного поцелуя, такого горячего и влажного, какого поэт и представить не мог даже в своих юношеских фантазиях… Тонкие руки с белой кожей, узкие лодыжки, мягкие и податливые бедра Дантеса поражают своей ангельской, неведомой простым смертным , красотой. Жорж - истинный аристократ с прекрасной теплой улыбкой и удивительными манерами, а в постели выстанывает своим бархатным, обволакивающим уши голосом на всю усадьбу имя «солнца русской поэзии».       Резкая болезненная пощечина прерывает размышления поэта, отрезвляет его. Последнее, что видит Саша – это хрустальные слезы француза, что словно горные реки текли по его щекам, и его трагически закушенную губу, которая, возможно, и удерживала Дантеса от возможности разрыдаться прямо перед поэтом, словно какая-то дворовая девчонка. Француз медленно разворачивается, на его эполетах отблеском кровавым блеснуло солнце, тонкая дрожащая рука в белой перчатке тянется к ручке тяжелой дубовой двери, громкий стук которой ставит точку в разговоре с поэтом.       Александр остается один на один с собой в кабинете, насквозь пропитанным солнцем и одеколоном Дантеса. Саша всегда был таким. Он всегда боялся лишних сплетен о его связях и еще более болезненных слов в свой адрес, которых и без того было немало. Наташенька для поэта – последняя тростинка, связывающая его с миром нормальных людей, людей, которые по вечерам пьют виски с товарищами, а затем прибывают домой, где их ждет верная супруга, наигрывающая давно знакомую мелодию на стареньком фортепиано, правда чуть тише чем обычно, ведь никак нельзя потревожить покойный сон детей. «Жалкий трус» - думает Александр и без сил падает в кресло.