Демонический принцип

Familiär — Agnes Obel

Чимин поднимается наверх, в мир смертных, вопреки насмешкам и непониманию сородичей. Поднимается наверх из-за причины столь глупой, что те, кто в умении мыслить познали все прелести и минусы вечной жизни, никогда не поймут. Ему было скучно. Нудно. Не весело. Да и, какой вообще смысл в практическом бессмертии, если ты не можешь потратить его на своё удовольствие? Хотя бы, взглянуть на живых людей, которые ещё только начинают, продолжают или удваивают свой путь до самого низа. Пробивают дно. Всё же, более грешных созданий демон ещё не встречал и в помине. В человеческом мире, сколько он помнил, всегда было чем заняться. Естественно, он сразу понял, зачем встреченный им десятком лет ранее молодой, но довольно интересный человек Намджун предложил поработать на него. Тогда он только-только стал мафиозным боссом, и подобная поддержка от сильного существа была просто бесценна. Даже если ненадолго. У Намджуна, как заметил как-то Чимин, просто прекрасно развит инстинкт выживания. Несмотря на сомнительные условия, Чимин соглашается. Ради интереса. Всё же, несмотря на то, что по человеческим меркам то, что ему предлагают взамен за помощь, — неравноценно. Мафии — уничтожительный туз в рукаве, демону — способ занять время. Но, по демоническим (по бессмертным) — не так уж и плохо. Намджун был слишком умён, чтобы согласиться на сделку, которую Пак предлагал ему в их первую встречу. Но, даже так, он в некотором смысле рад, что всё так получилось — если бы Ким оказался у него в руках через некоторое время, то кто бы его развлекал? Как бы человечество не хвасталось своими семью миллиардами особей, найти такого интересного человека было достаточно проблематично. Даже если этот человек доверяет Тебе, бездушному и беспощадному демону, своего мелкого младшего брата, оправдывая это таким образом: «Ты же хотел веселья. Так вот, с Чонгуком не соскучишься». В Мафии — цитадели разврата и порока, пожалуй, одного из самых тёмных мест в человеческом мире, ему и правда находится, чем заняться. Намджун был прав. С Чонгуком и вправду не заскучаешь — это Чимин понял ещё в первый же день, когда малой в порыве бунта убежал от него. Нашёлся он примерно через час, дерущийся с уличными собаками в какой-то зассаной подворотне. Как дикий щенок, мать вашу! Ещё и плевался, когда Паку пришлось спасать его (обещания он привык выполнять), а потом в ходе возвращения домой предпринял не менее десяти попыток убежать опять. «С Чонгуком не соскучишься» — звучат набатом слова в голове Чимина, спустя несколько лет довольно набившего в присматривании за младшим руку. Поэтому он не упускает возможности поиздеваться над подросшим мальчишкой за первую влюблённость, коя просматривалась в больших зарыпастых глазах, проклёвывалась, словно невылупившийся птенец, раньше времени. Чимин чувствовал неровные чувства. Раздражение. Злость на себя и в коем-то роде на весь мир. Восхищение. Никто из них и не думал в тот день серьёзно рыскать в знакомом, как свои пять пальцев, клубе, в поисках какого-то сраного маньяка. Чимин даже не думал о том, чтобы найти себе еду. И брюнетка с каре (в его вкусе, как же кстати), сидящая в компании парня и ещё одной сероволосой девушки, попалась тоже неожиданно. Застывшая — напуганная — пока он прожигал её взглядом, надеясь вызвать нечто вроде холодящего ужаса. Но не отводящая глаза. Это было необычно. Это была практически случайность. Даже если девушка оказалась парнем. Что, в общем-то, особо ни на что не повлияло. Но, всё-таки — какая преданность делу! Какая бескорыстность! Он прям восхищён и заинтересован. И нет, дело не в бледных и стройных ногах, затянутых в черную сетку, не в упрямстве и глупой наглости. В душе. Да, возможно... А после, что, на самом деле, удивило Чимина, – прижатый в углу за шкирку парень отказался. От обоих его предложений. И такое, честно, бывало слишком редко, чтобы Чимин не удивился. Чтобы Чимин не зацепился за собственный демонический нарциссизм и не заинтересовался по-настоящему. Но, правда, отпустил его всё-таки, когда тот, почти панически с красными щеками, но с гордо поднятой головой, изо всех сил стараясь не поддаться собственному желанию, торопился с докладной к своим коллегам. Потому что свои обещания Чимин держит. И когда, уже отпуская заинтересовавшую его личность, слышит зов о помощи — тоже. Держит. Обещания. Приходит и убивает тех, кто потревожил его потенциальный обед. Заключает договор. С усмешкой понимая, что он довольно эгоистичный даже для него — новый контрактёр попросил месяц самостоятельного розыска преступника тогда, когда Чимин по его приказу мог бы преподнести его на золотом блюдечке через пару минут. Но он соглашается. Потому что месяц обещает быть весёлым. Всего-то — нужно подталкивать юного детектива иногда в нужном направлении. Вот и всё. К примеру — проинформировать, что его оппонент тоже имеет демона. Уже почти пол пути сделано. Ещё — крутиться большую часть времени вокруг парня. Так, чтобы отметивший его демон не смог забрать его добычу. Так, чтобы спровоцировать на новые жертвы, по которым его контрактёр медленно, но верно, пойдёт, и придёт прямиком к его такому важному похитителю. Даже если сам он орёт на него и чуть ли не кидается подушками, выгоняя из своей спальни с утра пораньше. Почти разочаровывает его, показывая свою неокрепшую человеческую натуру. Так сильно, что Чимин даже на некоторое время думает, что, как невовремя, по-неосторожности нанёс слабому человеку травму и теперь он из-за первобытного страха потеряет всю свою привлекательность, как способ любопытно провести время. Он делает попытку привести его в чувство, на все девяносто процентов уже смирившись, что это не поможет. Просто запугает его ещё больше. Но — что любопытно... Это работает сильнее, чем всё, что демон только мог предположить. Такой стойкой, одновременно тёмной и светлой души, в которой мешаются и чистые намерения, и понимание ничтожества собственного вида; такой яркой и одновременно бездонной, поглощающей, как чёрная дыра; такой борющейся и страдающей; осознающей всю боль этой жизни и всё равно не отпускающей её, и при этом идущей в одну ногу со смертью. Осознанно принимающей решения, которые могут привести к чьей-то гибели. Темнеющей. Сияющей... Такой противоречивой души демон ещё никогда не видел. Его контрактёр превосходен. Отказывает Чимину, когда тот предпринимает свою безотказную технику соблазнения. Заставляет его почти-растеряться, впервые за долгие-долгие сотни лет. А потом, в тот же день сам целует. На несколько дней теряет свою хвалёную наблюдательность, совершенно забывает о том, что отдал ему приказ «не прикасаться». Что было мучительно. Просто смерти подобно — лишиться контроля на такую долю времени. Взять и потерять способность прикасаться к подрагивающей от прикосновений молочной коже, не щупать даже за ткань толстовки, и, что самое главное — действительно держать свои руки при себе. Они ссорятся. Мирятся. Ссорятся. И — что замечает Чимин, когда в его контрактёра целится снайпер, и ему приходится закрыть его своим телом вместо того, чтобы просто подвинуть, — он делает это интуитивно. Без колебаний. Молниеносно. Слишком бездумно даже для себя. Он бы всё равно сделал то же самое, просчитав за секунду в голове все варианты, но. Он не просчитывал. Не думал. В его голове, в которой обычно проносятся сотни и тысячи мыслей, нужных ситуации, было абсолютно пусто. Он подумал, что это просто инстинкт демона не отдавать свою добычу. Это отчасти точно было так. Точно. Бескомпромиссно. Он. Просто. Должен. Это — его. Он — его. Эгоистично. Правильно. Так и должно быть. Чимин формально принадлежит ему по условиям контракта. Он — принадлежит Чимину просто по факту его существования. Демоны умрут за свою добычу. Это правда. Добыча. Его. Еда. Чимин прокручивает эти слова у себя в голове, словно мантру. Эти слова не выходят у него из головы. Истина. То, что он всегда знал. То, что ему говорит весь мир. То, о чём он напоминает контрактёру и то, о чём на постоянной основе напоминает ему сам контрактёр. А потом, он приходит на его крик. Комната пропитана старым затлевшим горем, прорвавшимся наружу, и страхом. В нём плещется одновременно и любопытство, и раздражение — его оторвали от важного задания, которое обещало быть крайне интересным. По нему не скажешь, но чёрный пиджак с классическими брюками один из его любимейших образов. И, когда ему, изволившему проявить добродетель и разбудить метающегося парня, приставляют пушку ко лбу, — тоже не самый приятный сюрприз. Нет — не то чтобы он надеялся на то, что Юнги сразу кинется к нему в объятия. Пистолет под подушкой. Чего ещё можно ждать от перманентно-нервозного молодого детектива? Он видел, как печаль по чему-то необъяснимому чернит его душу. К тому же, находил это чем-то особенным. Он даже — по доброте душевной, раз уж он его тоже пугает — решил покинуть его и вернуться к Намджуну. Его ждали кровь и мясо. Смерть и отчаяние. Его любимое окружение. Немного — совсем капелька — свободы. Видеть такое — словно мёд на душу. Но... — Постой. Останься... пока я не усну, — бьёт ему в спину, словно молот о наковальню. Удар. Почему-то раздражение куда-то испаряется. Словно нагревшийся пар исчезает в воздухе и улетает куда-то далеко. И, почему-то, пожертвовав ночью кровавого веселья, он ухмыляется. — Ладно, — плюхается в кресло и складывает ноги на столик, с каким-то научным и скептическим интересом рассуждая о собственном поведении. О том, что это даже не было приказом. Остаток ночи он проводит за тем, что наблюдает, как умиротворённо подрагивают чужие ресницы во сне. В полной темноте. Его интересует то, что он предпочёл такому любимому и родному насилию это зрелище. Он остаётся. Приходит. А потом снова остаётся. Даже когда кошмары прекращаются. Даже когда Намджун зовёт его на очередную расправу с какой-то крупной группировкой, где определённо будет много трупов и игрушек для битья. Слишком часто. Правда, после ещё одной ссоры, которая, кажется, опять словно взялась из ниоткуда, он всё-таки перестаёт приходить по ночам. Почти. От привычек (даже сложившихся за такое короткое время) сложно отказаться. Тайно. Но теперь он всё же особенно зверствует на работе в Мафии. Словно дикий зверь. Словно пытается загладить собственную прореху. Исправить её. Вернуть всё правильно. Ему по прежнему нравится кровь и мясо, крики и мольбы о пощаде, отрывать головы и вырывать сердца. Да. Всё ведь правильно. Ничего не изменилось. Чимин в доли секунды разносит врагов в пух и прах с горящими глазами, даже без приказа. Чимин — демон. Демоны — собаки, что сгрызут мясо и плоть хозяина после того, как выполнят свой долг. Адские существа из пекла. И влюбляться в таких — всё равно, что вырыть себе могилу и залезть туда, присыпав себя тёмной землицей. И его не в меру сообразительный нынешний хозяин — как он думал — хорошо должен это понимать. «Понимает» — подмечает Чимин через некоторое время. «Не хочет» — добавляет он чуть позже. Чимин думает, что, может, перестарался с заботой о своём обеде, когда тот называет его Псом. Его передёргивает. Он ненавидит собак. Слишком бессмысленно-шумные. Он любит кошек. Кошки никогда не делают ничего просто так. Кошек трудно приручить. Демон — не собака. Демон даже не живое существо. Перестарался. Правда перестарался. Но было так забавно наблюдать за тем, какое выражение появляется на лице Юнги каждый раз после того, как он его спасает. У него уже был подобный опыт с Чонгуком. Но тут другое: Чонгука он не собирался трахнуть. Его контрактёр слишком травмоопасный. Никогда не слушает. Всегда делает только то, что ему угодно. А потом смотрит такими глазами, словно сдерживает желание наброситься. Прищуренными. Голубыми. Словно эти ярко сияющие сапфиры в кольцах богатых толстосумов, которые приходили иногда в намджуновскую контору, складывая руки — все в перстнях — на круглые животы. А сапфиры сияли. И было в их блеске что-то тёмное, безжизненное. Загадочное... И, если сложить всё это... Ему иногда казалось, что его контрактёр хочет умереть. Сам не зная этого, ищет смерти. Боится и жаждет. Злится. Потому что Чимин принесёт ему её. И потому, что не позволяет её достигнуть. Спасает постоянно. Язвит. Одёргивает. Видит насквозь. Так, как никто, кроме демона, подпущенного так близко, не увидит. Видит, злится, и подпускает. Против воли. Противореча сам себе. Чимин больше не прикасается к нему без разрешения или особой необходимости, хотя запрет давно снят. И видит, как его это раздражает. Как злит чувство беспомощности. Что ещё превосходно в его контрактёре — он не может долго ждать, когда другие начнут действовать, и делает это сам. А когда подначивание, провоцирование не работает — то идёт напрямик. Они ссорятся. Они мирятся-но-не-мирятся. И, когда Намджун спрашивает, что же между ними, Чимин вдруг понимает, что... не знает.., что ответить. Намджун спрашивает, спали ли они, и он мысленно облегчённо вздыхает, задвигая все свои сомнения и неясные чувства куда-то подальше, потому что уж тут он точно знает ответ: — Нет. «А хочешь?» Он хмыкает: — Да. Потому что «в-его-вкусе». И потому что «а-почему-бы-и-нет?». Потому что это то, о чём он думал с самого начала. «Ты начал чувствовать что-то?» — Нет. Что за бред? Я демон. Я демон. Что могут испытывать демоны, помимо жажды человеческих душ? Что такое демоны? Что такое люди? Жалкие существа. И те, и те. Существа, созданные для поддержания равновесия. Не выбирающие. Не чувствующие. Просто. Творящие зло на земле. «Что ты чувствуешь?» — Ничего. Ничего. Ничего... — Ничего, — повторяет про себя Чимин, выцеловывая каждый сантиметр бледной кожи. Тёмный отблеск печали в голубых глазах, что до этого таился где-то в самой глубине, а теперь плавающий на самой поверхности, — так до боли красив. И тяжелеющее, сбивающееся с каждым прикосновением дыхание приоткрытых губ. Словно самый блаженный звук для его слуха. Лучше ужасающих криков умирающих людей. Он осознавал это где-то медленно, вязко, словно пребывая в тумане. Ему позволяют гораздо больше, чем раньше. Конечно, он мог бы взять своё в любом случае, даже если его ограничивают условия контракта — но это не то. Гораздо интересней, когда тебе отдаются по собственной воле. Когда отвечают. Когда идут навстречу. Даже зная, что шагают прямиком в лапы чудовища. Секс — не охота. Он ничего не имеет против пыток и тех вещей, которые сламывают душу, но брать кого-то силой всё же всегда было омерзительно. Совсем другое, когда Юнги сам признаёт свою влюблённость. Больше не отрицает. Не понятно почему, но почему-то это больное, печальное отчаяние в лазурных глазах всё больше и больше словно загоняет Чимина в угол. Как будто это он здесь добыча. Как будто это он погибнет в конце. Но это не так. Демон будет жить. Долгие-долгие века. Неожиданной новостью становится то, что Юнги вдруг, оказывается, знает, как от него избавиться. И не просто разорвать контракт — а далеко и надолго. Заклинание ослабит его настолько, что он как минимум пол века не сможет выйти в человеческий мир. Чимин не знает, о чём думать. Ким Сокджин — бывший любовничек Намджуна, слишком большая заноза в заднице. От своего не отступится. Зараза. У него практически получается лишить его созданной для человеческого мира симпатичной оболочки. И, почему-то, вместо спасительного плана в голову вдруг взбредает, что если у них получится завершить заклинание, то он больше не увидит Юнги. Это не то, о чём он должен думать. Даже если ему удастся сбежать, к Юнги его больше не подпустят. Его хозяин достаточно умный, чтобы встать на нужную сторону, — думает он. И, честно, даже испытывает некую гордость. И, может быть — отдалённо — радость. Он всё равно сможет наблюдать за ним издалека. Конечно же, все его планы обрываются, когда Юнги делает самый глупый поступок, на который только способен человек. Спасает демона. Спасает... Ему хочется прошипеть. Чёртового демона. «Он слишком доверял, когда бросился со мной из окна, надеясь только на то, что моя оболочка выдержит и его вес», — думает Чимин, лёжа на асфальте. Невидимо хмурясь. Кости быстро, шумно срастались, похрустывая, хлюпая. Заклинание, подпортившее его тело и разум, отступало на второй план. Слабость исчезала. Юнги кричит на него в комнате какого-то дальнего отеля. Выпускает всё накопившееся. Так отчаянно. Разочарованно. И в его глазах, так яростно смотрящих на чиминово лицо, видится злость не на Чимина. На себя... И Чимин вдруг понимает, что это не он сломал человека... Это человек... сломал его... Юнги плачет у него на руках, всё тише и тише. С каждым всхлипом всё больнее. Демон не умеет утешать. Демон не может почувствовать то же, что чувствует он. Демон не может испытывать сострадание... Демон уничтожен. Демон покрошен на маленькие кусочки. Пересобран на неправильные детали. И эта неправильность — то, что стало другим — приносит неумолимые страдания. И он вдруг осознаёт, что, чем чувствовать такое, он бы предпочёл гореть в аду с самыми грешными душами. Быть человеком ужасно. Больно. Отвратительно. И, в то же время — прекрасно. Именно поэтому он хочет сделать хотя бы что-то, чтобы по бледным щекам больше не текли такие горькие слёзы. Именно поэтому он не хочет уничтожать то, что может ещё хотя бы немного сиять в этом мире. Лишать его возможности перерождения. Возможности существования. И, пусть это нарушает условия контракта, но он-то знает правила... Он оставляет Юнги, и этим разрывает контракт. Теперь он почти исчерпал себя. Если бы правила нарушил человек, то демон тут же уничтожил бы его. Но, если это делает первая сторона, то это совсем другое. Тут уже не подковырнуть. Какая разница, если у них всё равно нет того, кто бы покарал его за это? Скорее всего, об этом никто даже не узнает. Кроме него, никогда. Чуть позже, он всё равно сможет наблюдать издалека. По крайней мере, не дать помереть первое время. А потом он буквально через несколько часов чувствует, как остаток контракта бурлит, пульсирует тем, что контрактёр в опасности. Кулаки сжимаются, зубы скрипят. Несколько часов, мать твою. Неужели нельзя было не влипать в смертельную ситуацию сразу, как только он оставил его одного? Как же глупо. Упрямо. Он просто уверен, что Юнги делал ставку на то, что Чимин всё равно придёт. Видимо, ему суждено ходить на крючке у человека до конца. Он приходит в самый разгар веселья. Демон. Мужик-управляющий, которого он подозревал с самого начала. Чонгук (блять?!). О, и чонгуков смазливый киллер, немного прибитый каким-то снотворным. Юнги смотрится среди этого хаоса, словно рыба в воде. Растрёпанный. В порванных чулках. И с дикими глазами. Чтобы расправиться со сбродом, не ушло много времени. Его ранили, конечно. Но что обычный ножичек против демона? Юнги непоколебимо приказывает убить. Без доли жалости. И Чимин понимает, что даже ни секунды не сомневался в нём. Демон слабее Чимина. Если у него нет причин щадить, то ему незачем это делать. Он не сомневался в том, что всё это окажется несложно. Его больше волновало то, что произойдёт после того, как он выполнит свою часть за секунду (невольно) вновь скреплённого договора. Юнги почти не боится умирать, и демон понимает, что это отчасти (по большей) его вина. Юнги не страшно, зато демона пробирает крупная дрожь в преддверии крупной-крупной ошибки. Самой большой ошибки, о которой он будет жалеть всю свою долгую жизнь. После которой он возненавидит себя. После которой он будет разбивать зеркала, только чтобы не видеть свои ненавистные глаза. Ему хочется убедить себя, что он уже сделал всё, что мог, чтобы спасти Юнги. Что это выбор самого Юнги. Юнги тоже так говорит. Но с чего бы ему его слушать? Раз он его — нет. Для демона, прожившего в этом мире сотни и двести лет, слишком глупо слушать человека, который и свою-то недолгую жизнь прожить не может. Среди демонов никогда не было самоубийц. Они слишком ценят свою шкуру, чтобы самолично от неё отказаться. Именно поэтому ему никогда не понять человека. Это... грустно. А точно ли он сделал всё, что мог?.. И, когда он присаживается на колено перед сидящим на лавочке парнем, его вдруг охватывает такая тяжесть, что ему тяжело даже поднять руку, чтобы коснуться его щеки. Немыслимо. Чтобы демон чувствовал такое. Без всякой силы или заклинаний, чувствовал такую тяжесть. Невозможно. Такого просто не бывает. Сияющие глубоким синим глаза Юнги тускнеют. Прикрываются. А ведь он даже ничего не сделал. Ему вдруг до одури плохо от мысли, что они больше не откроются. Что они не посмотрят на него больше, прищуриваясь, осуждающим взглядом. Не взглянут со скрытым одобрением, когда Чимин выполняет всё, как надо. Что не посмотрят ни на него, ни на этот весь мир вокруг, вовсе. Настолько плохо, что тошнота подкатывает к горлу и нечто громадное грозится словно разорвать его изнутри. Порвать кожу и вскрыть оболочку. А потом уничтожить всю его тёмно-туманную сущность, назвать которую каким-то определённым словом даже ему не под силу — настолько она абстрактна и неопределённа. Перед ним... Просто. Человек. Но что-то... нечто большее. Юнги с закрытыми глазами. Чимин вроде бы и близко, а вроде бы и не может приблизиться ещё сильнее. Чтобы сделать то, чего они оба так ждут. Что было условием их сотрудничества с самого начала. Нужно примерно несколько секунд мучительного действия, чтобы понять одну простую истину: — Я... не могу. И Юнги удивлённо распахнёт глаза. А Чимина разрывает на кусочки, словно сдирают кожу живьём. Отслаивают по кусочкам. И сквозь неё, как ни странно, приходит самое странное... Облегчение.